(предыдущий фрагмент "Если дама недоступна больше, чем горда".
Роман "Миледи и все..." http://www.stihi.ru/2016/09/03/3928)
…Прогнать в ночи разбойников – не труд,
поскольку шпага – лучше нет партнёрши!
А вот в делах взаимности – берут
его за шкирку ручками подросшей,
но очень целомудренной Мони'к,
к нему не ставшей ближе ни на миг.
Не потому, что Жан не вышел рожей…
...По настроенью с уличною тьмой
сравнявшись, в мыслях тоже спотыкаясь,
брёл шевалье к полуночи домой.
Перебирая эпизоды, каясь,
он память ворошил, казнясь виной:
– Надеясь на запас задора, пыла,
события напрасно торопил я.
Безумство ситуации? В иной
я так не поступал бы и ценой
падения не спасся, как рапира,
от ломки. В пик чумы искал я пира?
В душе моей родился пёс цепной?
Истаяв от любовных унижений,
я собственную честь весь день глодал!
Не жди в ответ любви иль утешений,
коль дама недоступна и горда…
…Свет не горит. Паж, стало быть, в постели…
…Эй, Пьер! А ну, спустись ко мне во двор!..
...Я жду, когда приблизишься в упор…
– С чего бы друг на друга мы глазели?!
Всегда вы на придирки не скупой.
Ругаться не начнёте? Неужели!
Дыхнуть? – Я не ловлю тебя на зелье.
Вот в дом зайдём – бутылку откупорь.
Барона ради, бились год за зЕмли.
И пусть ты из похода, вольнопёр,
в душе привычку пьянствовать припёр,
мне не до лая с некоторых пор.
Вглядись. Я не обабился совсем ли,
когда некстати этот перебор?!
– Да что вы, сударь, на себя насели,
как будто склонны нежиться в постели!
Да завсегда брутальный вы бретёр!
Что жизнь для вас? Возможность ли стать храбрым
для битв, иль предальковный коридор?!
Ко всем привычны воинским этапам.
С чего бы вам страдать по всяким бабам
да поклоняться выпуклостям-блямбам!
Слезам путь предоставьте в море течь,
но не своим, а женским. Море залпом
любые слёзы выпьет их. Аль с ладом
сердечки всяких дамочек стеречь?!
Рождённому для войн нельзя быть слабым.
– Довольно! Не о всяких вовсе речь!
…С одной хочу жизнь строить и устрою.
А то и речь вся вышла бы пустою.
Взглянул иначе я на женский мир.
– Заметно. Взор наполнен ваш тоскою.
– Мне день был поутру прискорбно мил.
Жаль, я как оптимист немного стою.
– Месье, не узнаваемы вы с тою
чертою, что не свойственна герою.
– Мне скверно, Пьер. Я счастье обронил.
Последними себя словами крою!
Душой открыт в отсутствии брони,
а сердце истекает просто кровью!
– Месье, вы не в себе с той стороны,
где множатся опасности здоровью.
– Ты видел всех дам из моей родни?
Моник приметна шубкою соболью.
Моя кузина... хороша собою?
Скажи-ка, Пьер, мне на исходе дня.
Коль обо мне судить не по одёжкам,
насколько по обличью гоблин я,
что та при встрече фыркает в ладошки?
Что, рожа у меня – слегка бледна?
– Месье, не рвите на себе застёжки.
– Скажи, Пьер, с точки зренья кобеля.
Во мне мужская суть оскорблена?
Что делать на сомнительной дорожке,
когда в страданьях по судьбе меня
ждёт явно либо пропасть, либо… рожки?
Над будущим любовным – пелена,
а пропасти – не свойственны порожки.
Мрак! О, строптивость дам! О, времена!
Сочувствия нет в женщинах ни крошки!..
В бутылке не осталось ли вина?
В душе скребутся яростные кошки!
Пусть тактика была и не верна,
назад не повернуть – путь очень скользкий.
А, ладно! Кошке, как та ни вредна,
всё ж отольются мышкины-то слёзки!..
Своё слюнтяйство всё на днях – долой!
Сам отвернусь я от Мони'к бездушной!
– Пришлось вернуться рано так домой
с улыбкой неестественной, натужной,
месье, вам из гостей какой ценой?
– Вот мой трофей – платочек кружевной:
в горячке, со взаимностью не дружной,
у той взят, кто не станет мне женой.
– Вы с дамами, месье, всегда ведь ушлый,
а нынче с виду, словно неживой.
– Ты думаешь, что я во всеоружии
бываю, даже если не везло?
– Нет, вы всего лишь в этом разе злой.
– В душе не зол я, хоть и яр снаружи.
Не всё приемлю, но переварю же!..
– С утра ещё парили над землёй!
Вы уходили – было всё в ажуре.
Вернулись, как укушенный змеёй.
– Да так почти и было всё. С ней – ой!..
Покрутишь не со всякой шуры-муры!
Себя я даме в жертву приношу ли,
а может, избежать нельзя сетей…
иль искушенья прут из всех щелей –
жить без любимой скучно мне. Но в шкуре
отвергнутого выжить тяжелей.
– О вас мне думать как о балагуре
привычней. – Что ты знаешь, дуралей!
По сути, и де факто, и де юре
кузен в любви – заложник двух ролей.
Как быть, когда невольно сносит крышу?!
Волчицу мне в постель и сбоку крысу:
пищать и выть! Вот мой на сон настрой!
– Спускаться вам с небес нет проку книзу.
Готовясь в гости, словно бы к круизу,
в итоге провалили вы гастроль:
вернулись, словно… шли пропить пистоль.
Месье, я огорчён, ей-богу, мыслью,
что жизнь в тоске вам кажется пустой…
– Утерянную волю по щепотке
собрать трудней, чем беглые войска.
Померкло всё, что ниже, выше глотки.
Поднять осталось дуло до виска.
– Раздеть вас? Иль боитесь вы щекотки?
– Мне тошно! Зубы попросту не скаль.
Последствий гостевания у тётки
всегда с избытком. Полная тоска!
Вернулся я подавленный и кроткий:
туда-сюда зря ноги протаскал!
Мне ни черта не выстоять на ровном:
утратил равновесие – свинья!..
Пусть не четА я… как жених… баронам,
доселе кое-кем я очарован,
пусть мне МонИк – ближняя родня.
Лишился сна… Хоть ты бы, Пьер, чем новым
отвлёк меня от тягостного дня,
мои печали разогнав по норам!
– Не преподносит пряников родня?
Вы прежде горько так не причитали…
– Вспылил я, как последний лоботряс!
Ревнивцев сводит, по молве, с чертями.
Я высказал ей резко много фраз…
– Месье, пересказал вам вечерами
я всё, что знал, что выдумать горазд.
Мне нечем распотешить вас на грани
фурора. Но такое – в первый раз.
Я мог бы повториться, но без шанса
тоску развеять всю иль по частям.
– На первый раз ты так не сокрушайся.
Могу поведать что-то я и сам
и даже устрашающе подам.
– Где будет страшно, там и… сна утрата.
– А для страшилок нА ночь нет стандарта.
– Сейчас у вас бессонница – внутри.
– Я лягу, как собака у норы:
вдруг выйдет сон – добыча и отрада!..
…Рассказывал по случаю Анри,
баронский сын, историю когда-то
про незаконнорожденного брата.
Вникай, не переспрашивай, замри,
иначе будешь слушать до зари.
Пусть пальцами в бастардов оба тычем,
но надо бы заглядывать и вдаль.
Бастард Антон, барону симпатичен,
как юноша красив был и удал.
Он правом обладал, конечно, птичьим,
но от отца куда бы он удрал!
Жена барона, мачеха двух братьев,
умеючи крутить тайком хвостом,
была готова выпрыгнуть из платьев,
бастарда ради – люб ей был Антон.
За шашни не погладят по головке.
Не клюнул он на женские уловки,
поскольку не какой-то там планктон.
Короче, к ней в постель – не волонтёр.
Спать с мачехой – ужасный моветон,
и юноша, отвергнув страсть молодки,
как сом, унёс на дно свой груз молоки,
чтоб не изведать с мачехой мороки.
Прав парень был в отказе иль неправ –
лишилась Аликс ветреных забав.
Ни совести, ни Аликс не солгав,
сын честь отца хранил не Бога ради.
«Узнаешь скоро, как ты был неправ»! –
шептала вслед отвергнутая, гадя.
У баронессы жил в Бретани дядя,
имеющий крутой и зверский нрав.
У Аликс из-за чувства женской мести
недобрый зародился в тайне план.
Судьбу юнца она решала вместе
с обманутым супругом пополам.
Дурак, кто видит в женщинах лишь клуш да
послушно-кротких жён, впряжённых в быт.
Я – веры в ведьм давнишний неофит.
И верю в избавление. ТерплЮ-жду…
Антон отправлен был отцом на службу
к бретонскому барону. В этот финт,
мол, якобы списалась Аликс с дядей,
поверил наш барон, в письмо не глядя.
А, по словам, смотрелось всё путём.
В Гаскони блага виделись любые.
Юнца, мол, априори там любили,
заочно обещая плату, дом
за год успешной службы на чужбине.
Вот так вот и отправился Антон
по воле злой, а также по дебильной
доверчивости славного отца.
Тот сам сдал в когти мачехи мальца.
Все ль на чужбине счастье обретали,
иль голову клал кто-то по пути,
но только заблудился он в Бретани
и далее не знал, куда пойти
в глуши земель Робера де Шалона.
На горизонте свет уже поблек,
и тут, на счастье нашего Антона,
вдруг разделил с ним свой лесной ночлег
с поводырём своим слепой ландскнехт.
Представь, Пьер, сколько тягот в мире Божьем,
чего не разглядеть по нашим рожам.
Мы – зрячие – и то в ночи не сможем
в лесу отмежеваться от растяп,
а для слепого – путь предельно сложен.
Мальчишка-поводырь был тощ и слаб,
от голода настолько обезножен,
что в землю вжался, как щенок без лап,
и грелся у костра, съев горсть горошин.
Вмиг спешившись, Антон пошёл в нахрап.
Не то чтобы он был не зван, не прошен,
но сам внёс лепту в место у огня:
последним поделился без вранья,
отдав запас съестного людям Божьим.
Не сломлен духом, дед, презревший тлен,
для пеших странствий выглядел шикарно.
Благодарил он так высокопарно,
что – сплошь всё афоризмы да рефрен.
Старик ландскнехт наелся, аж упрел!
Растроганный отзывчивостью парня,
слепец пообещать не утерпел:
«Я с мальчиком да ты с конём – попарно
мы странствовали врозь, ну а теперь
покажем завтра мы тебе, гулёна,
путь к логову Робера де Шалона.
Давненько о бароне нет вестей.
Живёт он на отшибе и гостей
не жалует, по слухам, в замке дальнем.
Чего-то там неладно, с некой тайной»…
(продолжение в http://www.stihi.ru/2016/09/04/6332)