ДОРОГУША
Узнаю в доморощенной яви – зэчку замкнутых узких пространств,
что читает стихи об агаве и хранит в портсигаре пиастр:
поглядев на свою безделушку, полистает Верлена в тиши –
чтоб слеза потекла на подушку, уходя от отдушин души,
дабы снова мечтать о прогулке, о свободе – без утлого «от»,
но достав перламутр из шкатулки, всё равно никуда не пойдёт.
Близлежащая явь, дорогуша, нереальная баба в трико,
прекращай околачивать груши и вздыхать у окна глубоко!
Вновь забывшись, в совдеповском кресле ты грустишь о какой-то поре.
Монстр по имени Какбыдаеслиб, точно бобик, скулит на ковре.
Вижу праздность пролившейся речи вдруг сюда – на бумажный листок,
ибо носишь бесхозные плечи над красой полусогнутых ног,
стали грёзы незримой вуалью. Что ж ты сделаешь, только представь,
если небылью как бы реальной всё однажды окажется, явь?
XXX
Хочется верить во что-нибудь, или – не верить совсем.
Тушью размазалась по небу малоподвижная серь.
В профиль – вороны, копируют тени молитвенный жест,
что адресуется сирому логову скрытных божеств:
надо б заполнить неполное, зацементировать хлюпь,
раз избарашкалась волнами тучек сердечная глубь.
Только во снах наливаюсь я силами свыше и сверх,
слыша далёкий, безжалостный свой гомерический смех.
Вьялицей грёз запорошены улицы, зданья, авто...
Хочется верить в хорошее этак процентов на сто.
ДОКАЗАТЕЛЬСТВО БОЛИ
Дождь утоляет жадно морем горизонтали
сильную жажду; сдирает ненастье краску
рьяно с вагона времени, блеском бессмертной стали
мир покрывая. Вы носите ту же маску…
Опять к-сожаленью-увы-на-*уя-какого
в изрешечённом слезами пространстве виснет:
форму свободы берут на себя – оковы
в области рёбер. Мы прожили девять жизней…
Слова о любови должны завершить аллею
праздных фантазий… Родная, примите в дар, от
меня, тетрадное «я Вами не заболею» –
в размерах которого, автор письма хворает…
Бьющийся в рёбра орган садит тоска на цепи, –
чтобы, излаявшись, слушал, что прочат музы,
ибо над адресатом, не достигая цели,
злобно разверзлись хляби чужих иллюзий.