Вариант:
К слову о размере...
Евгений Свидченко:
Даже в рэпе допускается сбивка ритма,
не говоря уже о сексе!.. Кто сказал,
что ритм в стихотворении нельзя нарушать?
Если нарушается ритм, выделяется слово,
которое хотелось подчеркнуть! По-моему так!
Вариант:
Автор, конечно, может всё.
Но лучше подчёркивать слово не нарушая канонов стихосложения.
Мне так кажется.
Евгений Свидченко:
Каноны стихосложения?..
А знаете ли, что здесь множество вариантов?!
Всё зависит от автора.
Мои правила:
Поэзия и пошлость – две вещи несовместны!
Немузыкальная строка – и нет поэзии!
В музыке строчки созвучны все слова.
(Это надо обдумать!..)
Энергию стиха, его мелодику можно почувствовать сразу,
так же как и их отсутствие – по первой строчке
(или по второй, третьей...)!
Маленькие глупости или вонючие пошлости
сразу губят всё стихотворение в прочтении
(это, конечно, зависит от читателя)!
Форма стиха возникает из его содержания,
а не наоборот! Иначе стихоплётство всплывает сразу.
А стихоплётство – это не дар, а навык.
Вариант:
Ну, да. Сейчас каждый, называющий себя поэтом,
придумывает свои правила, которые его устраивают
и облегчают ему задачу писать стихи. И оправдывают его огрехи.
И ради Бога. Пусть придумывают. Вольному воля.
Только вот рифму и размер ещё никто не отменял.
И вряд ли отменят. Пока есть рифма и размер,
и музыкальность стиха будет иметь место. Всё остальное от лукавого.
Евгений Свидченко:
Разве можно любое стихотворение
начинать оценивать с точки зрения
рифм и ритма? Ну, не примитивно ли это?
По-моему, всё начинается с содержания стиха,
с его образности, с отклика, который вызывает он в душе.
Есть отдельные слова,
например, красота, любовь, которые уже поэзия,
так как вызывают у нас чудные воспоминания.
Есть и примеры высокой свободной поэзии без рифм,
например, Поля Элюара.
Кто из нас поэт оценят через поколение читатели,
если они у нас будут, а пока я решил поделиться с Вами
своими размышлениями.
С уважением
Вариант:
Знаете, если содержание стиха интересное,
но когда хромает размер и рифма никакая,
читатель будет спотыкаться на каждом слове.
Никто такой стих читать не будет.
Потому я и говорю, что основа стиха, это рифма и размер.
А что стих должен быть ещё и интересным, это и ежу понятно.
Никто не будет читать стихи, читая которые, зеваешь на каждом слове.
Уж лучше прозу почитать. Ну, а белый стих, это совсем другое.
Не о нем сейчас речь.
И уж коли Вы начали размышлять о поэзии,
то я советую Вам прочитать нобелевскую речь Иосифа Бродского...
С уважением...
Евгений Свидченко:
С удовольствием прочитал, вот мой краткий конспект:
Иосиф Бродский
Нобелевская лекция
По причинам прежде всего стилистическим --
писатель не может говорить за писателя, особенно -- поэт за поэта; что,
окажись на этой трибуне Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Роберт Фрост,
Анна Ахматова, Уинстон Оден, они невольно бы говорили за самих себя, и,
возможно, тоже испытывали бы некоторую неловкость.
Если искусство чему-то и учит (и художника -- в первую голову), то
именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней -- и
наиболее буквальной -- формой частного предпринимательства, оно вольно или
невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности,
уникальности
Произведения искусства,
литературы в особенности и стихотворение в частности обращаются к человеку
тет-а-тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения.
Великий Баратынский, говоря о своей Музе, охарактеризовал ее как
обладающую "лица необщим выраженьем". В приобретении этого необщего
выражения и состоит, видимо, смысл индивидуального существования, ибо к
необщности этой мы подготовлены уже как бы генетически. Независимо от того,
является человек писателем или читателем, задача его состоит в том, чтобы
прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым
благородным образом выглядящую жизнь.
Одна из
заслуг литературы и состоит в том, что она помогает человеку уточнить время
его существования, отличить себя в толпе как предшественников, так и себе
подобных, избежать тавтологии, то есть участи, известной иначе под почетным
названием "жертвы истории". Искуство вообще и литература в частности тем и
замечательно, тем и отличается от жизни, что всегда бежит повторения. В
обыденной жизни вы можете рассказать один и тот же анекдот трижды и трижды,
вызвав смех, оказаться душою общества. В искусстве подобная форма поведения
именуется "клише".
На сегодняшний день чрезвычайно распространено утверждение, будто
писатель, поэт в особенности, должен пользоваться в своих произведениях
языком улицы, языком толпы. При всей своей кажущейся демократичности и и
осязаемых практических выгодах для писателя, утверждение это вздорно и
представляет собой попытку подчинить искусство, в данном случае литературу,
истории. Только если мы решили, что "сапиенсу" пора остановиться в своем
развитии, литературе следует говорить на языке народа. В противном случае
народу следует говорить на языке литературы.
Эстетический выбор всегда индивидуален, и эстетическое переживание --
всегда переживание частное.
Ибо человек со вкусом, в частности литературным, менее
восприимчив к повторам и ритмическим заклинаниям, свойственным любой форме
политической демагогии.
Именно в этом, скорее прикладном, чем платоническом смысле следует
понимать замечание Достоевского, что "красота спасет мир", или высказывание
Мэтью Арнольда, что "нас спасет поэзия". Мир, вероятно, спасти уже не
удастся, но отдельного человека всегда можно. Эстетическое чутье в человеке
развивается весьма стремительно, ибо, даже не полностью отдавая себе отчет в
том, чем он является и что ему на самом деле необходимо, человек, как
правило, инстинктивно знает, что ему не нравится и что его не устраивает.
Я далек от идеи поголовного обучения стихосложению и композиции; тем не
менее, подразделение людей на интеллигенцию и всех остальных представляется
мне неприемлемым.
Если музыкальное произведение еще оставляет человеку
возможность выбора между пассивной ролью слушателя и активной исполнителя,
произведение литературы -- искусства, по выражению Монтале, безнадежно
семантического -- обрекает его на роль только исполнителя.
Роман или стихотворение -- не
монолог, но разговор писателя с читателем -- разговор, повторяю, крайне
частный, исключающий всех остальных
Пишущий стихотворение, однако, пишет его не потому, что он рассчитывает
на посмертную славу, хотя он часто и надеется, что стихотворение его
переживет, пусть не надолго. Пишущий стихотворение пишет его потому, что
язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку. Начиная
стихотворения, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой
оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше,
чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он расчитывал. Это и
есть тот момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее.
Существуют, как мы знаем, три метода познания: аналитический, интуитивный и
метод, которым пользовались библейские пророки -- посредством откровения.
Отличие поэзии от прочих форм литературы в том, что она пользуется сразу
всеми тремя (тяготея преимущественно ко второму и третьему), ибо все три
даны в языке; и порой с помощью одного слова, одной рифмы пишущему
стихотворение удается оказаться там, где до него никто не бывал, -- и
дальше, может быть, чем он сам бы желал. Пишущий стихотворение пишет его
прежде всего потому, что стихотворение -- колоссальный ускоритель сознания,
мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в
состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от
этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя.
Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и
называется поэтом.
1987