бог мой, какой это был наркотик, на зависть всем.
история в общем-то в жанре дешёвой розовой драмы,
его бы стоило привести на порог и признаться -
"мама, мы наркоманы",
он шевелил бы крючком русалочье-ловным
все мои вскрытые раны,
мама б держалась за сердце,
я бы под кайфом не чуяла ни потолков, ни стен.
он был мой порошок, моя дурь и сигары,
он был тем, чем я набивала себе карманы,
чем хвасталась перед друзьями,
пока меня жёстко за руку не поймали,
а дальше - решётка и тьма,
сутулые спины, холодные взгляды, пустая постель.
меня крутило наружу, ломало насквозь.
его, мой наркотик, достать было всё тяжелее,
не помогали дилеры, шулеры, ворожеи,
он, попадая в кровь, отравлял меня сладостью, не жалея,
затем вынуждал выметаться прочь, желательно, поскорее,
и я выметалась, ломалась, только сильнее влюблялась -
так вот у нас повелось.
вы их встречаете часто, шепчущих
"это создание - мой наркотик", они не шутят,
они как губка пропитаны кем-то другим,
им невыносимо таскать в себе желчь и ртуть,
но невыносимее жить без этого,
и они не ждут, когда их отпустит,
они вообще ничего не ждут,
растворяясь в любимом яде, теряя ось.
а я - ну что же, я вышла из той тюрьмы,
то есть, скорее уж, выползла
и за самую шею себя оттащила.
любила ли я? бесспорно, любила,
и это было чем более больно, тем более мне любимо,
теперь я вижу его следы и шарахаюсь мимо,
хожу по другим дорогам и городам,
чтобы не было искушения взять взаймы.
мне отпускают колкости,
едко шутят про прошлые шалости и огрехи,
кто-нибудь ждёт, как я побледнею,
наткнувшись в душе на оставшуюся от него прореху,
спросит - "а что же N? как же ваша любовь до гроба,
неужто как бабочки вы не пережили зимы?"
я работаю пекарем, как в романе,
раскладываю на глазурь орехи,
я вижу, как хочется им потехи,
грустнею и говорю: "я зависела,
но нашла в себе силы выйти, и в этом мои успехи
похожи на воздвижение флага в конце войны.
желаю вам вовремя сняться с иглы
и сбросить доспехи,
иначе такая любовь
похуже чумы".