…Он, конечно, был ужасно странным, этот новый преподаватель режиссуры на Тохином курсе. Больше походил на оторву-музыканта: романтически чёрные да в редких завитках волосы до плеч – как его только на работу взяли? – мулявинские усы… Красавец, одним словом. Волосья, правда, тоже редкие, как и локоны, а на висках ещё и залысины, но это только добавляло шарма – ну песняр песняром! Бродил, такой, по училищным коридорам – неулыбчивый, загадочный… «Весь в коттоне», как оценочно-завистливо говаривала одногруппница Ирка. Балеринки наши вздыхали, выворотно промелькивая мимо. А он, выныривая из своих дум, светски отшатывался, «блымая очыма» в длинных, девчачьих прямо, ресницах. Замирал на какое-то время, приходя – возвращаясь? – в себя, и телепался дальше. Тормоз, в общем.
Мы с Шуркой тогда отвечали за предстоящий вечер «Здравствуй, 1 курс!» и должны были – не помню, почему, – обсудить свой сценарий с этим пецарем рычального образа. А надо сказать, что нас – ан масс – режиссёрское светило держало за недоумков: ну, кто пойдёт учиться в кулёк?.. Себя он, всяко, считал исключением из правила.
…Как и мы – себя. К чему рецензент оказался совершенно не готов. Но, признаю, удивлён он был приятно. Правда, сперва не заладилось. Мы начали с «клятвы» – без клятвы какое же посвящение в студенты, вы что? И собеседник привычно скривился. То ли был принципиальным вероотступником, то ли надеялся, всё же, на лучшее. Но мы с Шуркой были идейные, и клялись-то мы всласть, и пафоса напустили мама не горюй:
Теперь мы все единой целью слиты!
И может быть, не будет пышной свиты,
И вместо роз достанутся шипы,
И критик так презрительно шипит,
И публика не раз тебя освищет, –
Тот не теряет, кто совсем не ищет!
Но разве мы затем сюда пришли?
Любить в себе искусство! И суметь
Заставить сердце мучиться и петь,
Играть на струнах душ людских и разум
Заставить говорить, и пусть не сразу
Поймёшь себя и все тебя поймут, –
Неси добро – к тебе с добром придут!
И ты судьбу не проклянёшь ни разу…
Спесивец потыкал нас мордами в глагольную рифму и банальности, но был немедленно сбит с высокого полёта моими саркастическими «Пушкин не брезговал» и «Все истины банальны». Удивился. Осёкся. Заинтересовался. И… согласился с нашими доводами в пользу клятой клятвы: таки форма… ритуал… традиции…. И началось обсуждение по существу.
Потом он почитал нам отрывки из своих сценариев, пересыпанных перлами вроде: «пальчики оближешь и неровно обрастёшь» или «мамонта нужно бить, как белку, в глаз, а шкуру – на палас!» – радуясь нашей радости. А когда от лица персонажа – работника культуры – изрёк: «Нелюдим я, и работа в аккурат по мне: я могу не видеть человека хоть неделю, а хоть две», – мы просто валялись уже от смеха! А Виктор Николаевич – «можно просто Витя» – всё не унимался: «Слёзы душат меня и весь преподсостав!.. И это радует – есть за что душить!» Или ещё: «Шифровка: «Бросил якорь. Клюнуло. Продолжаю кипятить. По-прежнему шли башли».
Мы искренне осыпали его комплиментами, и наш гений понял, что рано вопить: «Карету мне, карету!» – и валить к чёрту «из этой дыры», что тут, оказывается, есть с кем поговорить даже и на профессиональные темы, есть с кем поспорить и посмеяться. В том числе и над собой.
И начал советы раздавать – в большинстве своём отвергнутые нами как чуждые стилистически, хотя и живописующие самого советчика как совершенно незаурядную личность. «Вот у вас там эпизод есть… Сидит студент и мечтает о манне, типа, небесной… И с неба сыплются точки… точки… точки…» – а сам глаза закатил и руками эдак помавает… Заметив наше недоумение, он придерживает коней и поясняет, что, да, это преподавательское такое, из личного опыта… Что «точка» – это помета такая в журнале: мол, ответил студент, хотя пока и не на оценку… «Но кайфово же вообще?..» Ещё бы!
И я сразу вспомнила Копчёного – знакомец был с такой кликухой у брата. Смуглый тоже и тоже странный донельзя. Ехала с ним как-то в автобусе. Он, разумеется, меня и не приметил, поэтому можно было вовсю наблюдать и веселиться. Автобус набит под завязку, давка несусветная, к дверям не протолкаться!.. Ну, кондуктор в смутной надежде заранее спрашивает: «Есть кто на выход?» Вдруг можно проскочить остановку? Так вот этот самый Копчёный на кондукторшин вопрос важно кивает, слегка повернув голову в её сторону. Ни дать ни взять премьер оперный! Хорошо, что он каланча, а то чиркнул бы подбородком по соседским грудям, и все дела – нету простора ни для каких телодвижений же! Кондукторша контрольный выстрел делает: «Выходит кто на Маяковского?» Опять кивок. Тётка зычно вопит: «Раз никого на выход, даю на проход!» – и жмёт шпиёнскую кнопку для связи с водителем. Автобус на крейсерской скорости промахивает полпути до следующей остановки, и это, наконец, доходит и до жирафа. «Да что же такое!!! – воздевает, крайне возмущённый, очи горе наш герой. – Я не-од-но-крат-но давал вам понять, что выхожу!..»
А недавно в голову пришло… Может, «просто Витя», как и Копчёный, тоже был просто наркоманом? Уж очень по-особенному странен был, воля ваша…
…Но вспоминать его в кайф.