Моим глазам покоя нет: они теперь глядят далеко
И видят только этот свет сквозь потускневшее стекло.
Ни маяки иных планет, ни встречный блеск чужого бога
Мне не затмили давних лет, чье измерение истекло.
Чье оперение – прах и тлен, но киль высок, и мачты стройны,
Чья стать – лишь дань былой любви… Но смерть уносит, не спросив,
И тех, кто жаждал перемен, и тех, чей дух, презревший войны,
Почил с рефреном «C’est la vie» под мирной сенью темных ив.
А вас, мой Фауст, не гнетут ночные приступы печали?
Не ходят к вам по вечерам былые бесы на чаек?
Я оглянусь – и тут как тут все то, о чем мы промолчали,
Чему за да давностию ран, уже бы должен выйти срок.
У ваших башен строен стан, но крыш уже коснулась проседь,
Реторты треснули по швам, покрылся ржой стальной клинок …
Но ваш объемлет океан забытый ветер, что приносит
Заветный смысл пустым словам, которым сбыться не дано.
То я, кружа над вашим сном, и по касательной целуя,
В своем упорствую бреду, как будто верую ему,
И умоляю об одном: не проклинать напропалую
Воды, не ставшей нам вином, да искры, канувшей во тьму.