ФОНАРИК ЗА 11 ПАЛЬЦЕВ НА РУКЕ И БАБАЙКА
Вспоминая школьные годы, особенно начальные классы, казавшиеся мне тогда обыденными и неинтересными, ловлю себя на мысли, что на самом деле это были интересные времена, коих у меня, увы, больше не будет. От некоторых воспоминаний у меня даже зубы и уши улыбаются.
…О причине, почему я пошёл в школу не в 7, а почти в 8 лет, я повествовал в рассказике «Брюки превращаются…». Вернувшись домой от дедушки с бабушкой, у которых я прожил чуть больше года, буквально накануне 1 сентября (я даже не успел сходить на перекличку первоклассников – за меня ходила мама), я стал учиться в 8-летней школе, расположенной недалеко от нашего дома – в трёх минутах ходьбы – ровно через два дома. Нет, до школы всё-таки мне надо было добираться около пяти минут, так как много времени занимал спуск по лестнице с пятого этажа сталинской пятиэтажки с высоченными потолками в квартирах высотой в 3,5 метра. Лифты в пятиэтажных зданиях были не предусмотрены, и потому приходилось учитывать время выхода из квартиры, спуска по широким лестницам с высокими ступеньками и выхода из подъезда на улицу. Но для ускорения спуска для некоторых граждан вместо лифтов были предусмотрены очень широкие перила, чем я зачастую и пользовался, правда, иногда нарывался на выскакивающую вдруг шляпку гвоздя в перилах где-то между вторым и третьим этажами, из-за чего не одни мои школьные и спортивные брюки были порваны на залоснившихся местах. Уже понятно, что мы жили на пятом этаже, а не на втором, как мой друг-одноклассник Костя Уваров.
Мы с Костей были не только одноклассниками, но и членами одной «звёздочки». В нашем 1-ом «А» классе, в котором училось 45 человек, было 9 октябрятских «звёздочек» – октябрятских звеньев, разбитых по 5 человек (по количеству лучей в звезде). В нашей «звёздочке» я был звеньевым, несмотря на то, что меня, честно говоря, официально в октябрята так и не приняли. Придётся сделать отступление и рассказать об этом случае. Получилось всё по-дурацки.
Наш класс уже выстроился в проходах вдоль парт, чтобы идти на торжественную линейку в актовый зал школы, где нам будут вручать октябрятские звёздочки пионеры из нашего шефского 5 «А» класса. Классная руководительница Полина Ивановна Власова на минутку вышла из класса, чтобы узнать, когда нам можно было выдвигаться, а мы должны были смирно стоять друг за другом, выстроившись по росту. Но просто так стоять смирно и терпеливо ждать с моим непоседливым характером – это пытка. Для Серёжки Логачёва, стоящего впереди меня – тоже. Мы стали потихоньку в шутку подталкивать друг друга, так как воодушевление от предстоящей процедуры приёма в октябрята и длительное ожидание и нетерпение уже достигли предела и искали выхода. Шуточные поначалу наши толчки переросли в существенные толкания, а потом – в драку. Серёжка ударил меня по губе, и я почувствовал солоноватый вкус крови. В ответ он получил от меня удар в нос; у него из одной ноздри тоже потекла кровь. Тогда он схватил с моей парты мою чернильницу-непроливашку, предварительно вытащив из неё деревянную ручку с пером, которую небрежно бросил в желобок, специально предусмотренный на партах, замарав при этом мою парту чернилами, и, зажав злополучную чернильницу рукой, махнул ею в мою сторону. Чернила из непроливашки между пальцами Серёжкиной руки брызнули мне на лицо и на новый, впервые надетый серый костюм с начёсом, а также на воротник и грудь белоснежной рубашки. Вот тебе и непроливашка!.. Чернильные кляксы разных размеров и конфигураций на моём костюме заставили ахнуть всех рядом стоящих одноклассников. Я вспыхнул от гнева.
Наша семья не была зажиточной, и каждая покупка для нас превращалась в праздник. А ведь это был мой первый в жизни костюм, как у настоящего школьника!.. До этого дня в школу я ходил лишь в рубашке и безрукавном пуловере, потому что мне не успели перед школой купить костюм, а потом… у нас не было сразу столько денег, ведь кроме меня у моих родителей была ещё и сестра Лариса, ходившая уже во второй класс этой же школы, а также младший брат Павлик, на пять лет младше меня… И вот сейчас этот… этот… этот гад испортил мой костюм! Ах, так?! Ну, держись! Моя рука схватила мою ручку с парты… На тебе!.. Ручка остриём пера, на котором ещё не успели высохнуть чернила, вонзилась в стриженную под семечки с чубчиком круглую голову злейшего на данную секунду врага Серёжки Логачёва. В этот момент вернулась в класс Полина Ивановна. Узнав, что случилось и, оценив наш непрезентабельный вид, она жёстко сказала:
–Вы оба за своё поведение недостойны быть принятыми в октябрята! Вы оба остаётесь в классе дожидаться нашего возвращения из актового зала. И не вздумайте тут ещё что-нибудь устроить или тронуть друг друга даже пальцем!
Мы с Серёжкой разревелись от обиды… Все нормальные ученики строем вышли из класса. В классе остались мы с Серёжкой, да ещё три-четыре двоечника, тоже недостойных принятия в октябрята. И вот эти недостойные двоечники должны были следить за нашим поведением, чтобы мы больше не подрались, но нам с Серёжкой наказания уже было предостаточно… Пока всех достойных принимали в октябрята, мы с Серёжкой успели помириться и подружиться (забегая вперёд, скажу, что мы потом с ним дружили до самого окончания восьмого класса и больше ни разу не ссорились)… Когда одноклассники шумно вернулись с радостными лицами с торжественной линейки, то у каждого из них на груди сияли новые октябрятские звёздочки с изображением в центре кудрявого послушного и опрятного мальчика Володи Ульянова-Ленина, который никогда бы не допустил того, чтобы его не приняли в октябрята – юные ленинцы.
Справедливость существует! Уже на следующий день Полина Ивановна вызвала нас с Серёжкой к доске и при всём классе всё-таки приколола нам октябрятские значки. Мы же ведь с Серёжкой учились на хорошо и отлично, и на наших разрезанных наполовину тетрадках каждая пятёрка отмечалась оттиском в виде красной звёздочки. У меня этих звёздочек на тетрадках было гораздо больше. В этот же день, после окончания уроков, меня избрали звеньевым «звёздочки». Между звёздочками в классе шло соревнование по нескольким показателям, главным из которых была успеваемость.
…В нашем звене самым слабым звеном по успеваемости был Костя Уваров, и потому я, как звеньевой и как сосед, помогал ему в учёбе: мы часто совместно делали домашнюю работу и уроки над ошибками, и я объяснял ему то, что ему было не понятно. После сделанных уроков мы совместно выходили во двор погулять, а если погода для гуляния была недостойной, то мы, обычно, играли дома у Кости. У него было много разных игрушек и интересных вещей, о которых мне приходилось только мечтать. Но я ему не завидовал. Ещё до школы мои отец и дед научили меня никогда никому не завидовать; оба говорили почти одинаково: «Со временем у тебя, Вадик, всё это будет, если ты этого захочешь, но помни, что у тебя есть ум и совесть, а вот они – и есть настоящее, которое надо беречь, а безделушки – они и есть безделушки. Без безделушек прожить можно, а вот без ума – вряд ли…» И, действительно, чего завидовать? Ведь Костя и так даёт мне поиграть игрушками или потрогать интересные вещи и предметы, и то ладно!
Учебный год подходил к концу. Слабая успеваемость Кости отодвигала нашу «звёздочку» в общеклассном соревновании на второе место, и потому ко мне в усиление по решению членов звёздочки был придан Нелидин Коля, живущий недалеко от нашего дома, который тоже был отличником. Мы с Колькой объясняли Косте правило перестановки мест слагаемых (это – когда сумма не меняется). Наконец-то, Костя понял принцип правила, а я возьми да скажи:
–Вообще-то, это как считать. Иногда бывает, что сумма может и измениться.
И Костя, и Коля в недоумении уставились на меня, и от их вида мне стало немножко смешно:
–Чё, не верите?
–Не-а! – ответили они хором.
–Понимаете, если складывать два числа, считая цифры у одного числа от начала до конца, а у другого – в обратном порядке, то получится разная сумма, а не та, когда мы считаем в обычном порядке. Понятно?
–Ничего не понятно, – сказал солидный Коля, поведение которого, в отличие от моего, всегда было отличным, и ему ни разу не делали записей, что он неправильно себя ведёт на уроках или переменах. Он даже руку для ответа никогда не тянул, а аккуратно держал, поставив локоть на столешницу парты. – Ерунду какую-то городишь.
–Спорим?
–Не буду даже спорить. Я на глупости всякие никогда не спорю.
–А я буду спорить, – вдруг заявил Костя: – Ты же, Вадичкин, мне сам только что объяснял, что если к четырём прибавить пять, то будет девять, и если к пяти прибавить четыре, то тоже будет девять. Ведь так?
–Так! Но спорим, что у тебя одиннадцать пальцев на двух руках.
–Чего-о?!.. – Костя тут же пересчитал, шевеля губами, свои пальцы и растопырил обе руки: – Десять, Вадичка!
–А я говорю – одиннадцать.
–Ладно, спорим! Колька, свидетелем будешь. На что спорим?
–Не знаю. На что угодно.
–Договорились: если я выиграю, то ты, Вадька, делаешь два дня за меня домашнюю работу по всем предметам, а если я проиграю, то… то, – он, оглядев свою комнату, подошёл к серванту и, выдвинув ящик, посмотрел туда: – то я отдам тебе свой фонарик, – с этими словами Костя вытащил из ящика чёрную коробочку – карманный фонарик в металлическом корпусе.
Фонарик! Моя мечта! Костя знал, что я любил играть этим фонариком. Но ведь – это ценная и нужная вещь в семье! Я отрицательно покачал головой:
–Не-е, Костя, это – дорого. Давай на что-нибудь другое спорить.
–Нет, на фонарик спорим! Колька, разбивай руки, пока Вадичкин не передумал, – Костя протянул в мою сторону правую руку и, глядя мне в глаза, чтобы я действительно не передумал, подошёл ко мне с протянутой рукой.
–Ну, смотри, Костяшкин! Потом не говори, что я тебя не предупреждал! Колька, разбивай! – наши руки крепко сцепились.
Колька со всей силы стукнул своей костлявой рукой по нашим кистям.
–Ты чё, потише не можешь ударить, что ли?! – заорали мы на Кольку.
–Да я случайно… Мне просто интересно, кто из вас победит.
–Победю я, потому что у меня десять пальцев, – Костя подул на правую кисть и опять для наглядности выставил обе пятерни.
–Точно «десять»? – я прищурил глаза и с хитринкой посмотрел на него.
–Де-десять, – уже неуверенно подтвердил Костя.
–Тогда считай пальцы на левой руке и загибай их, чтобы не спутаться.
Костя стал считать, загибая каждый палец:
–Раз, два, три, четыре, пять!..
–Стоп! Сколько пальцев на левой руке?
–Так – пять же!
–Хорошо! Запомни это! А теперь посчитай пальцы на правой руке, но в обратном порядке, начиная с десяти. Ведь у тебя же, как ты говоришь, десять пальцев.
Костя хмыкнул и начал обратный отсчёт:
–Десять, девять, восемь, семь, шесть! – все пальцы закончились, и он уставился на свою правую руку, а потом перевёл взгляд на левую.
–Сколько ты насчитал?
–Шесть.
–На левой руке у тебя пять пальцев, а на правой – шесть. А пять и шесть, если сложить, сколько получим?
–О-дин-надцать, – неуверенно произнёс Костя. – Подожди, так ведь здесь же пять пальцев, – он вновь показал нам растопыренную пятерню.
–Так ведь я же перед спором говорил: «это как считать». Верно?
–Всё верно! Вадька выиграл, а ты, Котька – проиграл, – рассудил спор Коля. – Эх, жаль, что я тоже не поспорил!
Костя же, к моему удивлению, не стал печалиться проигрышу, а широко улыбнулся:
–Ну, и фиг с ним, с этим фонариком! Жалко только, что ты не сделаешь за меня домашку. А фонарик… да я в воскресенье в деревне у Борьки такой же фонарик выиграю на этот спор, – Костя протянул мне фонарик: – Ты честно выиграл, забирай!
…Уже в понедельник Костя принёс в школу точно такой же, только более новый фонарик, и похвастался передо мной своим выигрышем, сияя довольной улыбкой, и источая радость. А вот я на его месте никогда не стал бы спорить на вещи или деньги, просто потому, что знал им цену. Но у Кости были свои ценности. Для него два дня сделанных за него домашних работ были равноценны недешёвому фонарику, в котором только одна батарейка стоила целых семнадцать копеек, и о котором мне раньше приходилось только мечтать. Теперь же фонарик был мой. У меня впервые был свой собственный фонарик! Любому мальчишке карманный фонарик вообще просто необходим. Зачем?!.. Ну, как зачем? Светить в темноте, чтобы что-нибудь искать. Хотя, если признаться, я и с закрытыми глазами в своей квартире прекрасно знаю, где что лежит и найду всё, что мне нужно даже в кромешной темноте…
Первые дни я после уроков, пока младший брат Павлик находился в садике, закрывался то в туалете, то в ванной комнате или в кладовой, и светил фонариком по стенам и разным закуткам, играя в сыщика и шпионов. Наигравшись, прятал фонарик, в ящик с обувью. Прятать приходилось из-за того, что я не знал, как объяснить своим родителям появление такого ценного предмета у нас дома. Но на четвёртый день, после того, как Костя Уваров показал мне в школе свой выигрыш, я всё же честно рассказал отцу про фонарик. Он потрепал меня по волосам, посмеялся и сказал, что я в своём споре использовал софистику, как древние греки в спорах философов. Я тогда ещё не мог знать про софистику и про то, кто такие древние греки и философы. Но зато отец похвалил меня, что я самостоятельно додумался до этого рассуждения. А фонарик, по словам отца, в семье всегда пригодится, особенно когда вдруг отключат свет или перегорят пробки.
Теперь уже можно было спокойно показать фонарик и всем остальным членам семьи. Женщины, устроившие в ванной комнате стирку (точнее, стирала матушка, а сестрёнка ей помогала), довольно равнодушно отнеслись к такой необходимой в хозяйстве вещи, а вот Павлушка… Ещё в первый же день, закрывшись в ванной комнате, я случайно осветил своё лицо от подбородка и увидел в зеркале страшное своё отражение. Я делал всякие гримасы и забавлялся этим… Так вот сегодня такой рожицей можно было бы позабавить и младшего брата. Ему ещё не было четырёх лет, но он вечно совал свой нос туда, куда его не просят. Я подозвал его и похвастался фонариком.
–Фи, я его уже давно виде! Он в маминых ботах лежал.
–Молодец, что видел! – я был разочарован, что не получилось удивить Пашку: – А хочешь морду чёрта увидеть с помощью фонарика? Только надо в кладовку идти, чтобы темно было.
–Чёрта? Живого?
–Конечно! Он тебе даже язык покажет.
–Хочу!.. Но – не в чулане! – Кладовую-чулан Павлушка не любил.
Отец сидел в зале на диване и читал газеты, и я предложил:
–Пошли в спальню, под одеялом покажу. Там тоже можно чёрта увидеть.
–А ты рычать не будешь?
–Не буду, – успокоил я братишку, который очень боялся, когда я рычал хриплым голосом, изображая страшилищ, и заверил: – Я ни одного звука не произнесу.
Мы сели с ним по-турецки под одеяло, я включил фонарик и, осветив своё лицо снизу, состроил рожицу и показал язык. Лица брата я не видел, но вдруг рядом раздалось нарастающее:
–Ы-а-а-а-А-А!.. – Пашка в голос заревел.
Я выключил фонарик и скинул с голов одеяло. Брат продолжал реветь, несмотря на то, что я пытался его успокоить и не бояться этого смешного чёрта. В комнату со строгим видом вошёл отец:
–Что у вас ещё случилось? Чего не поделили?
–А Вадька меня пугает. Он мне морду чёрта показал, – захныкал брат, перестав в голос реветь, но вытирая несуществующие слёзы.
–Да не буду я тебя больше пугать! Ты же ведь сам захотел, чтобы я тебе показал чёрта.
– Ну и что! Я же – маленький!.. Вадь, а покажи ещё, а! – глаза братишки уже горели интересом.
–Не буду я тебе ничего показывать! Ты опять заревёшь.
–Эх, вы, глупыри! – рассмеялся отец, глядя на нас, а потом вдруг спросил: – А хотите, я вам под одеялом бабайку покажу?
–Да, да, хотим! – обрадовались мы, ведь с папкой так здорово играть.
–Пап, а ты рычать не будешь? – это, естественно, не я спросил.
–Буду… как комар. Бабайки всегда как комары рычат, – глаза у отца были весёлые и… какие-то детские.
Мы с братом забрались под одеяло, а отец, встав на колени у кровати, засунул под него голову и плечи. Я передал отцу фонарик. Он сначала посветил на нас, немного ослепив, а потом осветил себе лицо снизу и, прошептав «Щищас буит бабайка…», вдруг сначала улыбнулся беззубым ртом, в котором было лишь несколько зубов, потом выдвинул вперёд нижнюю челюсть, словно баба Яга и скосил глаза. Это было так неожиданно, что мы с Пашкой в голос дико заорали от страха и восторга, нас вышвырнуло из-под одеяла и вообще с кровати. На наши вопли прибежали из ванной перепуганные матушка с сестрой. Мы с Пашкой уже не орали, а хохотали. Когда матушка узнала, в чём дело, она замахнулась на отца мокрой рубашкой, на которой ещё пузырилась мыльная пена:
–Вот дурень-то старый! Так ведь у детей разрыв сердца может произойти. Бабайку он решил показать…
–Па, а покажи ещё бабайку! – стали приставать мы к отцу, аж подпрыгивая от нетерпения. К нам присоединилась и Лариска.
Отец ни в какую не соглашался:
–Всё, отстаньте! Мать права! Не дай Бог – ещё разрыв сердца случится! Я потом себе этого не прощу! – отец поднялся с колен и ушёл в зал продолжать чтение своих взрослых газет.
В свои восемь с лишним лет я уже не раз слышал это выражение «разрыв сердца», но мне лично пока что ни разу не приходилось видеть детей с разорванными сердцами. А Пашка так вообще впервые услышал про разрыв сердца:
–Вадь, а разрыв сердца – это как?
–Это, наверное, сердце разрывается внутри человека как граната.
–Ух, ты!.. – братишка задумался над новой для него информацией и пошёл играть в свои детские игры.
А я положил фонарик на этажерку, на видное место, чтобы его легко можно было найти, если вдруг у нас перегорят пробки в тёмное время суток. Это так здорово, когда не надо что-то прятать от родных!
Летом в пионерском лагере, ожидая с сестрой Ларисой у ворот приезда своих родителей, я вслух вспомнил, как отец показывал нам с Пашкой бабайку, и посочувствовал сестре:
–Жаль, ты не видела! Это так жутко интересно!
–Я видела. Мне папа потом одной показал, когда мамы не было. Только я не орала, как вы. Чё я, дура вам какая-нибудь!?..
«Ты – не дура, ты – просто глупая, потому что уже заранее знала, какая может быть реакция, и поэтому подготовилась, но элемента неожиданности уже не было, а, значит, тебе не так интересно было, как нам…», – примерно так я подумал, но не стал ничего говорить острой на язычок сестре, которая к тому же была на целый год меня старше. А вот нам с братишкой было ещё как интересно, и я рад, что видел папкиного «бабайку» именно так, как видел.
Уже став взрослыми, я как-то спросил у брата Павла, помнит ли он, как отец показывал нам под одеялом бабайку, на что брат ответил, что, к сожалению, не помнит. Всё правильно, ведь он тогда был ещё слишком маленьким. Брат добавил: «Я помню, как ты меня часто пугал, и как я умолял тебя потом ещё раз напугать». «Ага, а потом мне всегда попадало, что ты ревел от страха». Мы рассмеялись над нашими воспоминаниями.
Ещё много есть о чём рассказать, вспоминая своё детство, выпавшее на эпоху развитого социализма, названного позднее «застойными временами». И пусть в то время телевидение было чёрно-белым, и не было видео и интернета, но всё это нам заменяли книги, рассказы и собственное воображение, а также не истреблённый в народе советским атеистическим строем дух любви к фольклору, языческим и религиозным праздникам, широко отмечаемым народом повсеместно: Новый Год, Рождество Христово, Старый Новый Год, Крещение Господня, Вербное воскресенье, Пасха, Троица, Иван Купала. А уж любовь к страшным сказкам и преданиям-ужастикам в народе вообще не умирала. Во времена моего детства детей пугали мифическим раскосым стариком бабайкой, утаскивающим в мешке непослушных детей. И, надо признаться, до поры до времени это была действенная мера в воспитании ребёнка при укрощении строптивости и капризов. Правильно ли это? Не знаю. Возможно, что и правильно. Ведь у каждого времени и у каждого поколения были, есть и будут свои «бабайки».
А что касается фонарика за одиннадцать пальцев… Он мне прослужил ещё много лет; я лишь периодически менял в нём большую квадратную батарейку… В начале 90-ых годов я строил дачу, и отвёз фонарик на дачу, так как электричества там в год постройки ещё не было. Осенью же забыл увезти его в город на зиму, а по приезду весной на дачу обнаружил, что батарейка сильно окислилась: белая закристаллизованная масса заполнила всю внутренность. Пришлось фонарик выбросить. Он своё отслужил… Но лучик света от него до сих пор своим теплом освещает мою память, заставляя улыбаться, пусть иногда и с грустинкой.
У каждого человека есть свои «фонарики».
08.09.2016 г.