1.
Как бывает зимою, ночь наступает днём,
и почти что ничем не отличен сей день от ночи.
Мы в накуренной комнате тихо сидим вдвоём.
В пустоте истончает слух ледяной звоночек.
Комья лепит метель — и, медля, плюёт в окно.
Колыхается рыхлая хмарь дарового ветра.
До чего, чёрт возьми, коротка (и уже давно)
обращённая в зеркало реплика интроверта!
Человек человеку не волк, а дрянной кусок
человечины. Вещи не ведают слов — и рады.
Я хожу этой комнаты долгой наискосок
и ловлю с потолка бестолкового дня шарады.
Ты встаёшь у окна. Ты бессмысленно смотришь в муть.
Он стоит позади, и не стОит он даже взгляда.
Мы не любим себя, и — если в глаза взглянуть —
нас накроет тоска, и повеет в душе прохлада.
2.
Я мешаю тесто — вернее, мешаю всем,
кем доволен сегодня (и это не удивляет),
но не то что бы очень, не то что бы уж совсем —
а скорее помешиваю, ибо позволяет
невысокая плотность, аморфная затхлость дня
разбавлять скукоту однородного света — полбой,
от которой хотя и не перестаёт линять
полотно пустоты, но приходит упадок. Полный.
3.
…и, потупивши душу, приспешник смутит меня —
мол, смесились смыслы, и мысли мусолит падаль:
человек человеку лжёт, языком садня
пустотелую брешь сознанья, и трезвым взглядом
уж не зыркнешь в речь, потому что легко пропасть
в одурелых душевных рытвинах декаданса.
Человек человеку прОпасть. Раскроешь пасть —
и — ещё не успел вздохнуть, как, лишив аванса
понимания — всех, ты становишься прямиком
между Сциллой души и Харибдой чужого слуха.
И уже Иппокрену, журчавшую языком,
зарывает рылом в песок пустота-свинюха.
14. — 15. III. 2016.