* * *
Сердцем девушки б билось в руке, приглушив разговоры
о равенстве,
твоя жажда бессрочного августа, —
в чей бы берег реки не склонял.
За попытку ж осечки в курке в мою душу сомненье
врывается:
за полётом брутальной валькирии,
кто пришпорит в Валхаллу коня?
Я запрятал свой срок на дворе, сенегальскую ночь
выгнал из дому.
Бесноватой подруге-бессоннице
запретил не по делу терзать.
И не шапкой уже на воре горит пламя надежды:
быть изданным —
с сеновала б увидеть, как с звёздного... —
с чёрных досок сверкнёт как фреза...
У прошедшего нет перемен — лишь диктует свою
предысторию,
где пошагово, в значимых меточках,
заблуждался ты сердцем не раз.
Не в пылу ли шальных Мельпомен, запоздалый свой
корпус дострою как,
вдруг один рецензент недоразвитый
мне откажет ширять на Шираз?!
Слабоумьем ни в жизнь не страдал. Относился с почтеньем
к великому.
С разухабистой вёрсткой в инструкции
к нецелованным в зал не входил.
Так кому же припала страда, перелётный мой клин чтоб
окликивал?
Видно, к белому берегу с красного
шёл, подкидыш в душе, чрез Хардин.
Хромоногим оказана честь, — и достаточно дачникам
с удочками.
Слишком много играющих в «умников»,
за садовый хвататься чтоб нож.
Я и сам бы себе мог зачесть — над палатным режимом
подшучивать.
Но совсем тут другая история,
коль посуточно с клавишей жнёшь.
Аграфена — платформа — Москва, — сколько взято
трансферов из воздуха.
За бездонную ширь общежития,
с танцплощадки бы взмыть в облака.
Подмывало ль, чтоб так восставал, как история в прятки
завозится —
чтоб любовью, с глубокой затяжкою,
словно данью страну облагать?!
Я, наверно, не вправе роптать и, тем паче, раскручивать
образы.
Как коленчатый вал передачею
нагнетать негативную мощь.
Но проляжет как складка у рта — не в эфире ж себя
образовывать,
где, отчаявшись в собственной немощи,
чью-то руку вдруг с сердцем пожмёшь.
Говорим без последствий на сказ, без подставленных
ножек на «отчестве».
На плацу оловянным солдатиком,
стиснув зубы, свой держишь удар.
Но чего ж, когда ходишь в носках, воробьями
так в сердце хлопочется,
что, откинув, что прожито, в прошлое —
лишь от боли своей не удрать?
Как последний пернатый и враль, приютивший в зобу
своём зёрнышко, —
дробовик пока слёту не вскинули,
за пустяк не случилась резня, —
не себя ли я сам проверял: что меж клювом и жизнью
прозёвываешь,
где гражданственность с русскою совестью
близнецами в себе не разнять?
Так, молочных зубов кадровик, ты затеял себя
не ко времени.
Легче б рельсы стальные от ревности
в луже крови своей полоскать.
Так полтавский урок был привит, как клинический случай
с Карениной:
где в снегу, с полотна развороченный,
с дивной женщины чёрный снят скальп.
Прикипишь к азиатскому дню, присоседившись к древнему
племени,
где великой стеной от кочевников
отгорожен их дальний рубеж.
Так, природу свою обманув, две черешни даосских
примериваешь,
где за лёгкой душой с косоглазием
пуповину хоть снова разрежь.
Шире духа и шире Москвы — пониманье растёт
плоскогорьями,
где за каждою горной укладкою
как площадке б для взлёта внимал.
Так, когда-нибудь, крыльями взмыв, скорость света начнёшь
объегоривать —
удалившись в секунды до станции,
след незримый оставит вимана.