Ты слышишь, мама, снег опять пошёл. Но без тебя. И снова мне неловко перед тобой.
Укрыт газонный шёлк. Я через год пришёл на Пискарёвку.
Живой блокадник не был знаменит, и в мирной жизни позабыли многих, хотя хранит бесхитростный гранит простой завет стихов бессмертных Ольги.
Давно уж зверь войны отбушевал. Ты не хотела говорить о прошлом. И лишь недавно только я узнал то, почему ты не любила кошек.
Уверен я, прости за прямоту, ты мне простишь мою сентиментальность. Мою неправоту. И правоту. Плохих стихов минорную тональность. Что был – то никаким, а то – любым в плену четырехмерного пространства. И женщину, которой был любим немало лет с завидным постоянством. Она, прости, не приняла тебя. Возможно, просто глупо ревновала. А может, было проще – не любя – отрезать нить, что нас с тобой связала.
Простишь тебе недоданную нежность, следы бессонниц, темные круги. Ты мне простишь – и это неизбежно – всё то, что не простила бы другим.
Моих попыток робких неумелость визиты соразмерить – по часам, и горьких шуток злую неуместность – всё, что я знаю и не знаю сам. Что было всё чуть-чуть не так, как надо, благодаря – иль вопреки – судьбе. Что нёс тебе и боль свою, и радость. Ты – всё простишь.
Я не прощу себе…