Милые други мои, незамедлительно спешу известить вас о том, что отыскался-таки богатырь, сумевший в пух и перья разгромить главаря говорливых гонорливых немчужек! Удивлены? А если я скажу, что звали этого соколика Александр? Ну-ну, умерьте пыл хаотичных ассоциаций: всё равно не догадаетесь. И замахнулся этот неутомимый искатель причин душевных явлений бесцеремонно на ихнее всё – на Вильгельма, заклинателя «духа народного». Да не на кайзера, а на самогО Вильгельма фон Гумбольдта, императора немецкого, и общего, и всяческого другого (впоследствии могущего возникнуть) языкознания. Да не Гумберта, а Гумбольдта, слабослышащие мои! Попробуйте-ка выговорить отчётливо последние согласные его фамилии! Язык не сломали? То-то же! Плюс угораздило этого немчика вылупиться из яйца именно 22 июня. Теперь вы понимаете, какой праведный гнев обуял пробудившуюся к ратным подвигам душу Александра Афанасьевича Потебни, прародителя Харьковской лингвистической школы и предводителя русской психолингвистики, когда он ознакомился с воззрениями Вилли, в приказном тоне назвавшего свой рубленый язык органом, образующим мысль? Это что за одноклеточные мысли будут рождаться в четырёхпадежной немецкой клетке? Нет! Нам для рулад нужны полифония, простор и воля.
Как же одолел простой сермяжный парубок из Полтавской губернии знатного берлинца с тонкой душевной организацией и развитым речевым аппаратом? Токмо усердием и трудолюбием, так как с малолетства усвоил: терпение и труд всё потебнут. Не лежал он на печи тридцать лет и три года, как некоторые языковые личности (не будем показывать палицей), а взял да и вышел один на дорогу в старомодном ветхом армяке. Копил соколик евойную силушку в хождениях по родине, изучал тщательно малорусское наречие, заботливо собирал в лукошко найденные под каждым кустиком песни и чувственные образы верок галушек да сердючек, тихонечко потайную скороговорочку в бородку себе приговаривал: "Потебняя потебню, потебновым потебднём потебнёво победнём!"
Как же понял Саша, что непременно точку Г басурманного Соловья-разбойника искать ему надобно? А глотнул с первым молоком матери, которое он вкусил на заре 22 сентября. Да и названый отец пришёл как-то к нему во сне с приветом, обернувшись каликой перехожим, и, робко дыша, прошептал: "Свет ночной, ночные тени, трели соловья..." Тут и случился инсайт в русой буйной головушке, встрепенулся наш герой каждым пёрышком. Как только озарённый Сашок разобрался вполне в пышнотелой символике славянской народной поэзии и отточил языковое мастерство на селянках – сразу надел очочки для пущей важности (мы, мол, тоже хоть и в лаптях, а не пальцем деланы) и пошёл за три моря на Берлин, чтобы разобраться сполна с токующим Вилли и оттырить его припеваючи, чтобы познал супостат всей своей заморской апперцепцией, сколько скопилось в не надломленном ленью органе богатырском «рефлексивных движений и членораздельных звуков». Но Гумбольдта в евойном берлогове (то бишь гнезде, рассаднике трелей) не застал, так как тот (видно, с перепугу) уж 27 лет как испустил дух, да не народный, а свой. "Du hast... du hast..." – шумел рамштайн, вопила мышь, деревья гнулись. Духаст-то он духаст, чай, не портянки, а что ж делать теперича? Казус и конфуз, конечно, так опростоволоситься! И как, скажите, перед селянками явиться несолоно хлебавши? Те-то уже чепчики посрывали с себя, в руках их мнут, чтобы победителя чествовать... Тогда Саша применил сильнодействующий психологический приём: провозгласил себя душеприказчиком покойного, назвал соперника «гениальным предвозвестником новой теории языка» и, одухотворившись, сам эту теорию придумал, не забыв запечатлеть стыренные идеи родимой кириллицей в труде «Мысль и язык». ХитрО? Получи, Вильгельм, гранату из-под кожаных лопастей по бокам казачьего седла!
Не пОтом и кровью отвоевал всем славянским народам Потебня победу, а пОтом и … долгими, изнуряющими тренировками и похождениями в размышления, приведшими его к обнаружению "большой разницы между физиологическим и психологическим взглядом на чувства". Впрочем, вы и сами с усами: внутреннюю форму говорящей сей фамилии вмиг сумеете сыскать. Завещал он нам потеть и бдить, а не бдеть перед громко свистящими иноземными птахами. Мотайте же на ус суровое потебновое поучение: «Тонкость слуха, свойственная музыканту, тонкость осязания, замечаемая в слепорождённых и шулерах, разборчивость вкуса гастрономов в большинстве случаев зависят не от совершенства органов, не от того, что они с самого начала получают другие внешние впечатления, а от упражнения, от привычки». Да, сашунчики мои тарзанные, терзайтесь, ибо привычка да Наташка свыше вам дана… Но это уже совсем другой сказ.