- Так метет, так метет, холодрыга страшенная… - бубнила себе под нос Олеся, закрывая дверь и стряхивая снег с мокрой шапки. В доме было тоже очень холодно, приезжала последний раз Олеська сюда два месяца назад, и то была недолго, а дачный домик продувает со всех сторон ветром и морозно на улице. Декабрь в этом году снежный и морозный, такой терпкий мороз и метель. Такая страшная метель, пока она дошла со станции до домика то вся как будто заледенела изнутри. Олеська прошла на кухню, включила свет и начала растапливать большую галанку. Одной все-таки было страшновато, но она уже привыкла. Подружки ездить в такую глушь отказывались, да и сейчас они были ей тут не нужны. Все равно позже, ближе к ночи приедет он, тот, кого она так с нетерпением ждет каждые выходные и так не хочет отпускать каждый понедельник. Но она уже привыкла. Олеська растопила печь, и через некоторое время дом начал наполняться теплом и уютом, она согрела чай, заварила его с какой-то пахучей травой, которую они собирали еще летом с ним, когда он приезжал к ней в отпуск. Потом достала из сумки пирожки, которые испекла еще дома, все это она поставила на стол, укуталась в плед и стала ждать, глядя на то, как тень от печки играет на стене, создавая причудливые узоры. Сколько она так просидела непонятно, легкая дремота окутывала ее. Метель мела еще сильнее и стучала по крыше, кидала горсти снега в стекольные рамы, обивала огромное крыльцо и заставляла скрипеть его. Среди всего этого тихого шума природы раздался отчетливый стук в окно, Олеся встрепенулась, встала и побежала к двери. Она быстро открыла ее, сон сняло как рукой, а на крыльце стоял он. Вся дубленка была в снегу, воротник поднят, снег залетел и за шиворот, шапка мокрая и слипшаяся, он улыбался и держал в руке маленькую дорожную сумку. Они смотрели друг на друга, у Олеси начало щипать в глазах, слезы подступали, снежная крупа залетала и на веранду, обдавая ее теплое тело холодом.
- Может, пустишь? Или не хочешь больше? – наконец сказал он. Олеся замешкалась, и отошла от прохода. Он зашел в дом, снял ботинки, снял дубленку и стряхнул с нее снег, повесил над печкой, а сам прошел на кухню. Он сел на старенький диван, как-то по –хозяйски осмотрел все в комнате, щелкнул маленьким ночником и посмотрел на Олесю, тихо стоящую в уголке комнаты и смотревшую на него с таким обожанием, как матери смотрят на своих самых любимых детей.
- Ну, иди ко мне, маленькая моя, иди сюда – сказал он. И поманил ее рукой. Олеся как послушная кошка пошла к нему, села на колени и обняла его. Она ничего не говорила, говорить ей было нечего. Да и глупо тратить такие драгоценные минуты и часы, которые даются ей очень редко на какие-то пустые разговоры. Ей было важнее его чувствовать, ощущать. Вот он рядом, держит ее на коленках и гладит по голове, целует ее руки и называет своей. Да что еще надо для счастья? Ничего. Два этих дня ей покажутся раем, только не вечным.
- Ну, маленькая, что грустишь? Я же приехал, как обещал, приехал. Я так соскучился по тебе,- говорил он и обнимал ее, целовал ее щеки, которые уже пылали румянцем, целовал ее губы, которые вот-вот растекутся в радостной улыбке.
- А что ты сказал ей? Опять в командировке? – спросила Олеся и посмотрела на него во все глаза. И зря. Зря она смотрела так на него, вот он родной и любимый, только не ее. От этой мысли все сжималось внутри и дрожало, обдавало кипятком и искрило. Ей было, так больно представлять каждый раз, что его обнимает и целует другая, что другая, а не она заваривает ему чай и ждет с работы, что другая стелит ему постель…
- Да, командировка. Ты моя командировка, вечная моя командировка. Люблю я тебя, Леська, ох ,как люблю. Обнял он ее сильнее, поднял на руки, закружил и погасил свет.
Уже под утро метель стихла, остался только треск печи. Олеся тихо встала, босиком вышла на веранду и села на стул. Гложет ее боль, ненависть гложет, к самой себе ненависть. Или совесть ее так съедала. Понимала она что нельзя, но не могла остановиться, так любила его. Жила им. Еще одна ночь и день и он уедет. И когда еще появиться – неизвестно. Известит раз в неделю, а может раз в месяц телефонным звонком или письмом, и мчится она, Леська, на дачу, ждет его. И даже так она ему все прощала, но где-то там, в глубине души она так надеялась, что он выберет ее, что еще все возможно изменить. Всхлипнув, она встала, закрыла дверь, легла рядом с ним, обняла его спину, прижалась к ней щекой и поняла, что даже если он никогда не выберет ее, что даже если он будет приезжать раз в месяц, то она будет его ждать и никого никогда так больше не полюбит.
Все прошло быстро. Хорошее всегда проходит мимолетно, ты его не замечаешь, не ощущаешь, а оно летит, спешит и кончается. Так и прошли эти два дня. Этой ночью Олеське не спалось, она разговаривала с ним очень долго, он ее обнимал, прижимал к себе, называл «маленькой», вдыхал запах ее волос, и говорил, как она великолепна и как он ее любит. Она была грустна, говорила мало, все спрашивала, что он хочет на завтрак, и запоминала его до мелочей, запоминала рельеф кожи, осязательно запоминала его, пыталась сохранить все о нем, потому что неизвестно когда она теперь его увидит.
- А оставь мне рябину, она растет около дома, но там такие сугробы, что я не пролезу, оставь мне веточку, я очень хочу.- сказала Олеся ему и поцеловала в небритую щеку.
- Маленькая моя, совсем как ребенок, рябину ей оставь. Оставлю, маленькая, оставлю, спи, моя хорошая, спи. – Сказал он и прижал ее сильнее к себе. Вскоре они уснули.
Лучи солнца играли на постели, скользили по ее волосам и разбудили Олесю. Она сладко потянулась, хотела провести рукой по его спине, но оказалось, что она одна. Она вскочила, прошла на веранду, в дальнюю комнату, но нигде его не было. Так же не было сумки и вещей. Она села на диван, опустила руки и хотела уже заплакать, как вдруг на столе она увидела кисть рябины. Она встала подошла ближе, а под кистью рябины лежало письмо. Глаза ее стали наполняться слезами, она взяла его, села на диван и прочла:
«Моя маленькая, так получилось, что я больше никогда к тебе не приеду, больше никогда тебе не позвоню, и мы никогда больше не встретимся с тобой. Не плач, я знаю, ты уже плачешь, но я прошу не плач. Я долго решался на этот шаг, но наконец, решился. Я женюсь на ней, я сделал ей предложение неделю назад, и эта наша с тобой встреча была последней. Не плач, маленькая моя, я не мог скрывать это от тебя, а ты еще найдешь достойного мужчину. Ты как друг должна меня понять и поддержать. Не пытайся меня искать, да я знаю, ты и не станешь. Я хотел оставить тебе подарок, но кисть рябины это единственное что ты попросила. Не вспоминай обо мне, не плач обо мне, не думай обо мне. У нас с тобой все равно бы ничего не получилось. А ты достойна большего. Уже не твой, А.».
Она легла на разобранный диван, опустила руки с письмом, лицо ее было бескровным и безучастным. Глаза ее смотрели в одну точку, и были совершенно сухими, как будто все слезы вмиг закончились, в одну точку смотрела она, на пылающую гроздь рябины.