СКИТЕЯ
Чувашская сага
(издание третье, дополненное)
ЧАСТЬ I
«У нас, Чувашей…»
(Из письма А.С. Пушкина
к князю П.А. Вяземскому)
Да, скифы – мы!
(А. Блок)
Затерялась Русь в Мордве и Чуди...
(С. Есенин)
Были мы, и есть, и будем!
(Народный поэт Чувашии П. Хузангай)
Вселенная, с небес бескрайних
До самой бездны Бытия,
В мирах всех тайных, да и явных,
На звёздах, что и счесть нельзя, –
Что выше духа человека
С начала солнечного света?
Что ниже… низости души,
Где нет любви, добра? Скажи!
В ответ – безмолвье Небосвода.
И лишь седые облака
На небе – всё туда-сюда,
Как караваны Отче-Бога.
Ну что ж, молчит высь. Я – ору,
Вселенной эту песнь дарю.
Всему на свете есть названье.
Как звать куплеты-то мои,
Чтоб вникло в них всё мирозданье,
Народы, нации, слои
Живущих обществ всяких-разных,
Нижайших, высших, чистых, грязных;
Чтоб всё задумалось на миг,
Услышав строчки эти вкрик?
«Скитеей» назову всё это.
Мне в детстве дед вхрип напевал
Про край, где предков Скит стоял, –
Страна! Там море, словно небо;
И солнце нежит там глаза;
Цветы у гор там, ширь песка…
Там пирамиды впились в небо
Верхами, – в Вечность, из веков!
И смотрит Сфинкс на чудо это;
Сам – Чудо чудное, без слов;
Там колыбель людского рода
Под крышей звёздной Небосвода…
Мальцом, знать, понял это так,
Качаясь в люльке песне в такт,
И тот, кто вывел строчки эти
(Ему за исповедь сей «бред»)
Со дна души на белый свет
Для всех людей на всей планете!
…Черкнула что-то вот рука
На белый лист. И – там судьба.
Невычурным мужицким словом
Наполнился, как ветром, стих;
Не блеща рифмой, да и слогом,
Предстал читателю. О, миг!..
Что вышло, – ведомо лишь Небу.
Нахальство ли, иль смелость – свету
Всему дать залпом стих-роман?
Не знаю; счастьем всё же пьян,
Что доля выпала такая.
Хвала Всевышнему-Отцу!
Его в свидетели зову,
Что искренне, что «наболтал» я
Тут в скромный, в простенький столь стих
В час Музы средь деньков пустых.
Читатель мой, ты здесь – соавтор;
В словах, без слов и меж страниц
И я, и ты – сам «Император»:
Война и мир, мельканье лиц –
Нам всё подвластно, всё под силу,
Когда поём Поэму миру!
Какая это благодать –
Душой Творенье создавать.
Но руку положа на сердце,
Не знаю, выйдет ли чуть прок
От строк, – «не к месту и не в срок»
Так дерзко прущих ввысь под солнце?
Чего ж, была иль не была;
Безумству храбрых – гип-урра!
Поэзия – она ж для жизни,
А не для... критиков сухих;
Поэту рамки-ранги лишни;
Поэту чужды планки их.
Что символист, неоромантик,
Имажинист иль лысый классик
Без поэтической души?
Лишь хренотень, одни гроши!
Прости с улыбочкой, товарищ,
За грубость и за простоту;
За то, что сказ свой поведу
Из сердца – прямо из пожарищ:
Восстал там фениксом Народ –
Чуваш – герой главнейший, вот!
* * *
Николаю Столбову –
чувашскому Зорро –
посвящается
Глава I
The power and glory of the war,
Faithless as their vain votaries, men,
Had pass’d to triumphant Czar.
Byron
Мощь и сила войны,
как и люди, их суетные поклонники,
перешли на сторону
торжествующего царя.
Байрон
Да что же – жизнь? Ужели чудо?
Того познать никак нельзя,
Мозгов имей ты хоть три пуда…
Так стих прими сей, лишь шутя.
Но коль в груди вдрожь что-то бьётся,
Тревожась, мучаясь, ввысь рвётся,
Коль в жар бросает в стылый день, –
То – Человек ты! А не пень.
Дружище, скучно быть умнейшим
Среди никчёмных дураков;
И средь тишайших добряков
Выть стыдно несусветным лешим.
Хотел бы я Поэтом стать!
(Да Бог забыл талантик дать).
Что ж, в этом мире поднебесном,
Чему названье божий свет, –
Не стать, хоть тресни, столь известным,
Как Пушкин-«наше всё»: Поэт!
Вот – гений, высший, всенародный.
А впрочем, нынче он не «модный»:
Сегодня в моде, чей анфас
Звездится с телека на нас.
Да вот однажды, вдруг проснувшись,
В ту «звёздность» ринулся и я, –
Забросив тягло бытия,
Влюбился в лиру, раз коснувшись!
Ах, если б знал, каков итог –
От Муз бежал бы со всех ног…
«В начале было Слово». Друг мой,
Так мудрость высшая гласит.
И вот-те на, – обнявшись с лирой,
Узрел мой дух той Сути лик:
Поярче солнц во мгле пустынной
Блеснул, вдали от мути людной;
Один во всём, и всё в одном;
Но будто всё – в сиянье том!
Столь краток миг, да как навеки
Остался в памяти моей:
Миг – дольше жизни целой всей;
Там словно боги... человеки!
Там я увидел и себя.
О, это высказать нельзя!
Но тщится автор данных строчек,
Затылок чеща, морща лоб,
Меж запятых, тире и точек
Кой-как всё ж вставить пару слов
Понятных… в «дебри и болота» –
В глушь беспросветную куплета, –
Чтоб свет блеснул, хотя б на миг;
Чтоб озарился и твой лик,
Мой друг, листающий странички!
Забросил ты дела свои,
В руках твоих листки-стишки –
Мой «высший труд» (к чертям кавычки!).
Грамматика – не важность здесь;
Дай Бог сил это всё прочесть!
Дай Бог, – хотя б один куплетик
Тебе пришёлся б по душе,
Читатель мой! Тогда поэтик
(Что в сорок стал сед вообще)
Себя почувствовал бы юным;
И выше крыши рассчастливым;
Родившимся как будто вновь;
Как бы нагрянула любовь
К нему, стоящему у края!
…Таким «макаром» начал сказ
«Скитеи» автор. В первый раз
И, знать, в последний… «вещь» такая,
«Парнасская» (стишок, шути!)
Ему маячит на пути.
Иль с облак кинул Кто-то думы
Мне в полночь эту, в «тихий час»;
Иль ветер легкий тронул струны,
Что в сердце скрыты от всех глаз?
И – что? Вздыхается, всё ново,
Мечты… История! И слова
Нет будто, чтобы рассказать;
Да почерк – уж хмельно плясать.
И – марш галопом, стих-рассказик
Вдоль-по ухабистой судьбе!
Куда, зачем, конец-то где?
Вопросы – мимо! Глобус-шарик
Как мчится в небе в Пустоту, –
Так сказ помчался по листку.
***
На свете есть земля – Скитея!
Безмерная синеет даль.
Отмерил же простор Мессия;
В той дали – песня и печаль…
В том океане изобилий
Лесов, полей и всех раздолий, –
Всё воли жаждет человек.
На хлеб насущный гробит век.
Народы в той стране «кипучей»
Ютятся, свой «забыв» язык;
Заслышав стольный грозный рык,
«Нерусских» рты – вмиг… на «могучий»!
Вот так и мой народ-чуваш
Живёт: трудяга, не торгаш.
Живёт… И потом орошает
Землицу, от Начал всех дней.
Слезу горячую роняет,
Вздыхая вдаль, за край полей,
Где горизонт синеет тайной;
Где кажется «небесной манной»
Другая жизнь других людей.
А здесь – соха, межа, репей…
Так – в деревнях. А в Шупашкаре
Чуваш – что «белка в колесе»;
Забывши Древа ветви все,
Манкуртом стал «чувак»… в угаре!
Презрев отцов язык, юнцы
На русском шпарят: «молодцы»!
Но всё же есть на свете чудо:
По деревушкам, по дворам
Витает дух народа – Туро:
Бесценный дар, душевный храм!
И новый день с зарёй встречая,
Закат в тьму ночи провожая,
В лице чуваша – Неба лик;
С рассвета жизни по сей миг!
Не это ль истинное Чудо,
Достойное мечты пера,
Чтоб начертать «Мухтав Турра!»
В порыве творческого зуда?
Поэт – народа кровный сын.
С народом сладок даже дым.
Туро – с чув. Бог.
Мухтав Турра – с чув. слава Богу. На чув. слава – совапла. Чув. мухтав (мон тав) на рус. – великое благодарение.
«И дым Отечества приятен!», –
Один однажды кинул в мир
(Хоть для Отечества «опасен»
Считался сам: стишки творил).
О, как творил он – просто классно!
И надо ж, хоть стезя опасна,
Но путь сей – дар как на Руси
Для тех, кому свет-крест нести:
Сердца Глаголом жечь и Правдой!
До гроба, краюшка, черты,
Прощая злость пустой толпы,
Смеяться Трону в лоб с отвагой!
Да, есть же в мире чудаки, –
«Родней» Кремля им… Соловки.
Так мало нынче их под солнцем
И под прохладою луны;
В России-матушке же, впрочем,
Где нищих как бы… полстраны, –
Тех «чудиков» всегда хватало.
В наш день лишь – будто их не стало:
Накрыли тут, да с головой,
Житуху мутною волной
Продажность, алчность, ложь, халтура…
А лизоблюдства – через шаг
В стране огромнейшей! Вот так
Идёт вперёд «мир русский» шустро.
Вперёд, – да только будто… вспять
(О том нужды нет и болтать).
С героем же сего сказанья
Когда читателя сведу?
Да в сей же час! Вот – миг свиданья:
Парнишка встал на берегу;
Зеленоглазый, чернобровый,
Высокий лоб, кулак здоровый;
Скуластый в меру, челюсть твёрд,
Грудь дерзко двинута вперед…
Под ним овраг, на дне – всё камни;
Со мхом седые валуны,
Темны, нездешни, от луны
Их лики чудно-стародавни.
Еще б чуть парня разузнать;
Что тянешь, автор? Честь бы знать!
А что сказать? В деревне каждой
Найдешь такого одного, –
Первейший парень! Но не важно,
Портрет сей верен на все сто.
Во взгляде – даль речного неба.
Во вздохе – жар печного хлеба.
А так, ни дать-ни взять – чуваш.
Такой же, как и я – весь ваш,
Который в юности крылатой
Достать готов был Небосвод!
Горяч был, как кипенье вод.
Не знал, что жизнь в конце – с прохладой…
Таков и Сандр – наш герой,
Девятиклассник, хлопчик свой.
Но что за грусть в глазах парнишки
Водицей вешней разлилась,
Темнее омута речушки?
Да так беда бы не стряслась!
Проста причина грусти юной:
Под этой крышей звёздно-лунной
Сиротно Сандру… без Санюк.
Неладно сердцу в лапах мук.
Санюк забрали в свет-столицу, –
Нашли в ней песенный талант.
А Сандру «счастье» это – ад;
Москва взяла его жар-птицу!
На «Мерсе» дядечка родной
Увёз Санюк за синь-мечтой.
В конце сентябрьского «лета»,
Когда всё – золото и синь,
На голову упала эта
Беда, как гром! И жизнь – не жизнь
Мальчишке, первому батыру
Всей школы, – Сандру-похаттиру.
Учебный год – «на старт». А тут
Как будто дни к концу идут,
К финалу, к краю, к катастрофе!
И школа стала… как б тюрьма;
И не идёт чуть до ума
Ум педагога на уроке;
И что-то взрывами горит
В душе у Сандра… И болит!
Похаттир – с чув. богатырь.
Впервые в нём такая странность, –
Застряла словно жизнь… во сне.
И «прописалась» эта данность
На сердце, да на самом дне.
Ничто не радует взор парня;
Весёлое угасло пламя
В груди; и тусклым стал весь свет.
Никто не сможет дать совет
И от тисков тоски избавить!
Кругом людей полным-полно.
Да одиноко Сандру всё.
За друга – только дума-память:
Одна Санюк там, в каждый миг,
И взгляд её, и стан, и лик…
Деревня будто опустела;
Парнишке белый свет не мил.
Куда-то детство улетело, –
Потух луч солнца как, остыл.
Овраги, милые с рожденья, –
Теперь тоски полны до жженья.
Вчера даривший свет и блеск, –
Теперь убог и тёмен лес.
Мир стал глухим, немым, незрячим
Для Сандра без его Санюк!
Река, два берега, сад, луг
Притихли будто перед плачем.
Во мгле кромешной, как свеча, –
Тут к месту бы пришлась… мечта.
Мечта, – она у человека
У каждого, видать, своя:
У одного мечта – до неба.
А у другого – до угла.
Была ль у девочки-то нашей
Мечта москвичкой стать блестящей?
Скорей – лебёдушкой она,
На радость глаз всего села,
Век провела бы в тихом счастье, –
Где родилась. А что еще
Крестьянке пало б на плечо?
Дом, дети, – семеро по лавке;
И труд по жизни на земле
Во благо людям и себе.
А может быть, Санюк в искусстве
Хотела взвиться до вершин?
Источник гениев – в народе;
Родник-то бьёт сей из глубин.
«Жжёг» гобоист в Большом – Любимов;
И Надя Павлова – из магов,
Чувашка, – столь дивила мир;
Танцовщиц всей земли кумир!
Увы, неведом мне нисколько,
К чему стремился дух Санюк.
Но знаю: труд для её рук –
Друг с детства. Этого довольно,
Чтоб вам уверенно сказать:
Труд с даром – гению под стать.
Так мыслит ваш слуга покорный,
«Деревня» сам, от нив, полей.
Хоть рифмоплёт, видать, и вздорный;
Но пахарь, жнец – душою всей!
Ему бы нынче – в руки грабли,
Косу бы – и на луг, где дали
До горизонта – пляс цветков
Да дум полёт до облаков!
О чём мечтать там человеку?
Лишь было б Это до конца.
Сие – от Пюлэха-Отца.
Родней угла на свете нету!
Как это Чудо называть?
Конечно же, – Отчизна-мать.
И малой родиной зовётся!
Родной до боли уголок
Тому, кто в д;ли, словно птица,
На крылья встав, ушёл в полёт;
Кто добровольно, кто невольно…
Да вот нигде не так раздольно,
Как в отчем домике-избе!
И манит, тянет он к себе,
Тот рай – родимый милый дворик,
Сарайчик, садик за плетнём,
Калина старенькая в нём,
Беседка; там – прогнивший столик.
…Санюк – девчонку из села –
Москва-столица увела.
***
Москва – державная «деревня»!
Сияет солнцами витрин.
Валютное шикует племя.
На лицах – маски «господин».
Снуют шальные иномарки.
«Хозяева» пихают в банки
Богатство, что даёт земля
«Под предводительством» Кремля.
Вонзаясь в Родину зубами,
Властителей жирует сброд!
Грустит в российский небосвод
Луна над вечными дубами…
А под землей, в «кишках» метро –
Руси извечное нутро.
Не встретишь ты тут олигархов,
Лиц «звёздных», боссиков-чинуш…
Народец фабрик и заводов,
Тянущий ввек Россию-«гуж»
Лошадкой, – вот кто здесь «хозяин»,
Подземных улиц «сударь-барин».
В час-пик стотысячной толпой,
Как поднятый пчелиный рой,
Снуёт туда-сюда «бесцельно».
Нет, в «рое» цель у всех – одна:
Имела б хлеб его семья!
За то – ишачить, ночно-денно…
А VIP-персончикам – за «дно»
Подземная страна-метро.
И на вокзалах златоглавой
Бросается не в бровь, а в глаз
Мир нищих, с раною кровавой, –
Экс-бывший асс-рабочий класс.
Отечество – неужто наше?
Блестит Москва! Душе не ярче.
Под небом – тыщи ламп («звёзд», «лун»)!
И думать не хватает дум.
…Санюк в столице уж полгода
Искусству учится: ей – петь.
Да вот душе никак не цвесть:
Не люб ей город, ни погода.
Люб Сандр – друг! Ей из села
Шлёт письма про свои дела.
Не письма, коль верней – записки.
Из нас кто в классе не писал
Волшебные до дрожи строчки?
Кто в те бумажки не вздыхал?
Мы родом все из нашей школы,
Из этой сказочной «неволи».
«Тянули срок» с десяток лет
В стране все дети, в ряд, след-вслед.
Чудесное же было время!
Теперь – другие времена,
Записок нынче нет, нема…
Есть СМСки («смайлик»-племя!).
Тогда ж, в дни Сандра и Санюк,
Жил письмами земной весь люд.
Конвертик махонький, квадратный
Был важной вещью; ещё как!
Момент поистине приятный, –
Когда письмо (такой «пустяк»)
В почтовом ящике гремящем
Коснется рук твоих. Вообщем,
Конверты делали людей
На миг хотя б… ещё живей.
О, сколько же туда писалось
И всяких радостей, и бед –
Событий разных «вкус» и «цвет»;
И грандиозность там, и малость!
На праздники, на Новый год
«Тонул» в открытках весь народ.
С открытым сердцем жил так просто
Советский «серый» человек;
И хохотать умел презвонко,
И слёзы лил порой от бед, –
По-человеческим законам…
Теперь же кажется «отстоем»
Быт «предков» внукам! Связь времён
Пропала напрочь; телефон –
Теперь за письма. Завтра – что же?
Заменит душу ящик-комп?
Есть слухи, что грядёт вот-вот
Сеть-интернет... Пока же, нынче
Стишками скажем: он, она, –
Их жизнь записками полна.
В «любовных» письмах неискуссный,
Писал ей Сандр обо всём:
Про школьный сад, про ужин вкусный,
Про ранний снег на чернозем;
И лишь в конце листка украдкой
Выводит строчкою негладкой,
Что, мол, чертовская тоска –
И класс, и школа, и доска…
Когда Санюк была в деревне,
Тогда, мол, жизнь как жизнь была:
Луна так тускло не плыла;
Не так уж грызлись мышки в сене.
Санюк писала из Москвы
Про глубь метро, про шум толпы…
И по секрету как б девчонка
Делилась мыслями о том,
Что ей ещё учиться столько,
Премного-много!.. Лишь потом
Артисткой станет, может статься.
Фольклор ей ближе, коль признаться,
Чем ярко-модная попса;
Ей режет слух словцо «звезда».
А песни, что в родной деревне
Звенят по летним вечерам
И эхом льются по полям, –
Санюк всегда их носит в сердце!..
Тоска по дому между строк
Читалась в письмах от Санюк.
Пока живет она у дяди –
У брата мамы. Высоко;
Под окнами машины, люди
Снуют, мелькают… как в кино.
«И в общежитии ей место
Найдется скоро. Всем известно
Проблемы вечно «с лимитой»
У белокаменной-родной».
Так дядя обронил сегодня,
На службу, как всегда, спеша.
Дядь Миша – добрая душа;
Да вот его супруга – злыдня.
Но всё ж – живут. Их сын вдали –
Границы страж Руси-земли.
А дядя Миша с тётей Аллой
(Так тётеньку Санюк зовут)
Не то что «кошечка с собакой»,
Но… всё ж – друг дружку чуть «грызут».
Чуть – это так, придя с работы;
И утром, и еще в субботу…
И хорошо, что есть гараж
У дяди; там его «блиндаж».
А ведь не маленькая сошка
Дядь Миша, – духом и на вид:
Еще кого хошь «поразит»;
На службе – тоже вроде «шишка».
Акцент чувашский, мягкий нрав…
А жёнушка – ну, вточь удав.
Не раз словечко «ты, чувашин!»
С «модельных» тётушкиных губ
Слетали в адрес дяди Миши.
Алела до ушей Санюк!
Она ж – чистейшая чувашка;
Выходит, – и она «дурашка»
Для тёти Аллы? Может быть…
От этого так тянет выть
Ей – «лимите совхоз-колхозной».
А дядя Миша, знать, привык, –
Супруги-шовинистки втык
Ему уж кажется «законной».
В общагу бы, да поскорей
От едких тётиных речей!
Или махнуть бы в деревеньку
Из муравейника-Москвы…
Там по субботам топят баньку;
Не злы так люди там, просты.
Там каждое лицо знакомо;
Всегда и всюду там – как дома;
Душа свободна в каждый миг;
Вот настоящей жизни лик!
А здесь… Санюк не подавала
Всё ж виду, что ей невтерпёж
«Нацизм» тётки – в сердце нож.
Девчонка звук не издавала
Хозяйке против, – в помощь ей
Санюк по дому; «всё о’кей»!
Хоть из училища культуры
Она вточь выжатый лимон
«Домой», до дядиной квартиры,
Частенько шла, бледна лицом.
Давались знания не просто;
Велись занятия все чётко;
Искусство, – шутка ли сказать!
Тут надо в шесть часов вставать,
День целый «грызть гранит науки»…
Урок; и всех важней – вокал.
Ах, хорошо, что Боже дал
Чувашке голос, спас от муки.
Всё ж трудно… Сжалился бы кто!
До мамы милой далеко.
Тогда труб сотовых имели
«Братва» да и «воротнички».
Они «впотьмах» тех дней сумели
Расхапать жирные «куски».
Из девяностых – в нулевые:
Ай-да и годы чумовые!
Такое лихо на земле
Случается в людской семье
Лишь пару раз, знать, за столетье.
Ну, а в России ломовой
Ввек – «караул-спасай-разбой»;
Тут всё в порядке исключенья:
Ряд революций, войн черёд!
Здесь как б под опытом народ.
За пять-шесть лет страну разули
Всю, догола, до наготы!
Проели, предали, продули
«Братки», урвав чины, посты
И трон в сверхядерной державе;
На сон похожа явь в кошмаре!
Да полно, хватит причитать,
Пора портрет Санюк вам дать:
Точь-в-точь вся – пушкинская Таня,
Но белокура и светла,
Да и не Ольга! Так мила;
Казалось, в ней Вселенной тайна;
Улыбка – солнце, вздох – луна!
Вот вам Санюк, вот вся она.
Но, руку положа на сердце,
Я был бы счастлив сутью всей
Такую видеть хоть в оконце,
Хоть издали; коснуться к ней,
Нечаянно как бы столкнуться;
И улыбнуться. Не найдутся
Такие девушки теперь!
Закрыта в сказки нынче дверь.
И в юность не войти обратно.
Но чую меж всех этих строк
Взгляд скромный, стать; и стройность ног –
Санюк! Ах, создана так ладно…
Родная мне её душа!
(Плетёт стих автор, не дыша).
Он и она… Как не влюбиться?
При встречах – алы до ушей;
Сердца неровно стали биться
Аж с первых классов, с малышей.
Ни разу и не целовались;
Куда там, даже не шептались;
Он – в классе «А», она же – в «Б».
А детство шло и шло себе.
О, память!.. «Бал» гремел в спортзале.
И надо ж, весь девятый класс
Взлетел попарно: «Белый вальс»!
Санюк нашла «партнера» в Сандре…
Дышали оба горячо,
Кружась как бабочки, легко.
Ах, как их головы кружились
В чудесном танце, столь родном!
Тела друг к другу прикоснулись,
Впервые в «Белом вальсе» том;
Вдвоём – в одно слились в том миге…
И счастье их на самом пике
Парило ангелом тогда;
Мигнула звёздочке звезда
На небе, нежно так и ясно!
Забылись как-то все слова
Что дни готовились, года…
Как парочка смотрелась классно!
…Её домой он проводил.
Сердца и вспыхли, что есть сил.
А у пруда, на бережочке,
Стояла пара юных ив,
Листвою шепчущих друг дружке
Поэму иль какой-то стих, –
Иль же в любви клялись навечно?
Лишь Господу про то известно…
Про парочку, что мимо шла
Не смея и смотреть в глаза
Друг другу, – автор скажет честно:
Они уж с детства влюблены!
Чисты сердцами и скромны, –
Признаться ж в этом вслух им страшно.
Дошли. Застыли у ворот.
И – по домам… Вот дел весь ход.
Чем можно жар и ширь измерить
Любви той первой и святой?
В неё возможно только верить
И осознать, да лишь душой.
Когда за солнце – лик любимой,
Сиянье звёздное – взгляд милой;
За колокольчик – голосок,
Её поющий родничок!
Когда и алгебра не в тягость,
Ин. яз. тож – только звук «пустой»;
На перемене, как «слепой»
Столкнуться с ней – вот счастья данность!
Вот это – первая любовь
(Ах, рифма эта «вновь» и «кровь»…).
Прелестны юности денёчки
Всех поколений и эпох.
Секрет-то в чём? Любви цветочки
Корнями – в школе. Там их вдох!
А в Сандра – в м;лодца такого
Как не влюбиться? Нет и слова:
Зеленоглазый, строен, чист,
Не по годам силён, плечист…
Ой, влюблены девчата тайно
Уж в Сандра «Смирного» давно;
А одноклассницы – все! Но
Не мыслит тот, что есть… «лямурно».
И даже староста Настась
Теряет перед «Смирным» власть.
Настась на вид – ну, вточь «цыганка»;
Идей и дел «локомотив»,
Мальчишек хлеще хулиганка;
Но держит школьный коллектив
В «узде», в ежовых рукавицах,
То бишь, в дозволенных границах.
Авторитет ей – лишь Санюк
Среди ребят всех и подруг.
Но Сандр... весь – другое дело:
Единственный, кому Настась
Дала бы полную всю власть
И сердце, что об этом пело!
Но ясно: он влюблен в Санюк…
Ну что ж, им Настя – лучший друг!
Читатель мой смотрел, конечно,
Индийский фильм, да и не раз.
Точняк, – в любом из них он лично
Тонул на дне прекрасных глаз
Поющих чудно индианок
(Похожих очень на цыганок);
Добавить ямок коль чуток
На нежность смугленьких их щёк,
Да солнца б лучики в их взоры –
Близняшки стали б Насте! Но
Чувашка краше, чем в кино
Артистки! И напрасны споры
По поводу сему, народ;
«Цыганский», словом, в Насте… «код».
Шепнёт тут автор «совсекретно»
Про данный «факт»: текла в ней кровь
Цыганская, бурля, вольготно,
Из бездны-впадины веков.
А что? Среди чувашей много
Чернявеньких. Судьбы дорога
Пересекалась, знать, не раз
У этих самых древних рас, –
Да ведь родня: арийцев раса
У скиф-чувашей и цыган;
Им ключ от тайных Знаний дан!
Об этом главы в «Атхашастра».
…Чувашки скромность, пыл цыган –
Вот Настенька, скажу я вам.
Она сильна, она всё сдюжит;
Не зря «пацанкой» средь ребят
Её все кличут: вечно шутит,
Озорничает так и сяк, –
Душа компании Настаська!
Но кто бы знал чуть, как ей тяжко:
Стоит невидимый пожар
На сердце Насти; боль – кошмар…
Любить, страдать, но безответно –
Ведь это пытка для души;
Рвут думы душу, как ножи!
Любил кто тайно, тем известно, –
Какая это маета;
И счастье это, и беда!
А то, что Настю после «бала»
Вовук до дома проводил –
Так это хохмой только стало;
Девчонке – факт сей… был да сплыл!
Не нравится ей Вовка Пакшин
Ничуть, нисколечко; «Кудряшкин» –
Кудряшек куча. Вот и всё,
Чем можно выделить его.
Да рядом с Настей этот Вовка –
Ну, непонятка вообще;
В его кудрявенькой башке –
Солома, видно, вместо мозга!
Болтун, зазнайка, шалопай;
В учёбе – бездарь и лентяй.
Ну, как с таким вот «кавалером»
Общаться Насте под луной?
Не потому ль Мухтарчик зверем
(Страж дома, Настин друг цепной)
Чуть не схватил из-под калитки
«Вован-плохана» за штанишки!
Знать, нюхом чует умный пёс;
И кто есть кто – псу не вопрос:
У «провожатого» лишь пятки
Сверкнули – да и след простыл.
Чуть не свалилась тут без сил
От смеха Настя, ой, ребятки!
Но – вот вздохнула. И печаль
Во взгляде, что на звёзды, в даль…
И мысли – так вдали отсюда,
Аж на другом конце села, –
Где Сандр; с ним Санюк-подруга…
Ах, Настю думка довела
Вот до слезинок: словно звёзды
С резниц скользнули; Насти губы
Шепнули тихо, невзначай,
Во сне как… имя. Бог ты мой,
Как нежно это прошептала
Девчонка в стынущую ночь
(И повторить того невмочь
Поэту, – грустно ему стало).
Чьё имя это? Почему?
Узнать бы! Да есть срок всему.
Тот дивный бал!.. Через недельку,
На золоте листочков, в дождь, –
Сентябрь, захмелевши встельку,
К влюбленным пал, рыдая вдрожь:
Санюк в Москве; и – Сандру тяжко!
Два юных сердца необъятно
Страдают, – вечность, сутки, час,
Мгновенья! Грусть не сходит с глаз.
А звёзды водят над деревней
Свою небесную игру:
Попарно светятся во мглу
И славят космос, молча… песней.
Им песнь земная невдомёк.
А мне допеть бы сказ сей, Бог.
Обрыва днище – зев-страшило –
На Сандра всё глядит в упор.
О, время лапу положило
На шар-планету – вот узор.
А берег, сверху – травянистый;
Ко дну – зубасто-каменистый,
Свидетель планетарных дел:
Века хранить его удел.
«Хоть сотни на тебе оврагов,
Чувашская печаль-земля,
Овражная страна моя,
Да сердце же тебе так радо!», –
Так мыслил Сандр в тишине,
Застыв, как месяц в вышине.
«Тайба-Тайбинка – тень степная,
Родные лица и поля.
На всём печать здесь золотая –
Стога, сараи, тополя…
Все те же синие дымочки
Над крышами ввысь вьются в ночки;
Куда же, детские деньки,
Вы с глаз исчезли, – огоньки?
На небе – тысячи миганий.
А мне бы – изб окошек свет;
А мне светлее места нет
Сегодня, завтра и день каждый…
И как с тобою говорить?
И что тебе мне подарить?
Знай, – дал бы до последней капли
Тебе… и кровь! И пал б без сил.
Летят два голубя, вон, в д;ли
Небесной, в свисте легких крыл…
Ах, не торчать и мне б на месте –
Махнуть бы птицей в занебесье:
К Санюк бы мигом долететь;
Хоть на карнизик бы присесть
В Москве далекой и шумящей!
А здесь, в деревне – тишина,
Что даже мухи «песнь» слышна;
И гул в груди, тоской щемящей».
Так Сандр, глядя ввысь и вдаль,
Плыл в море дум, где всё – печаль.
И слышал он в осеннем ветре
Как будто песню, что она
Так дивно спела на концерте,
На бале осени, тогда…
О, до сих пор у Сандра в сердце
Та песня, словно в ночь – луч солнца!
«Осьта вэсьен чэкэсь, осьта?..» –
И задушевна, и проста –
Прощальной песней стала классу:
Не знал ведь в вечер тот никто,
Что их Санюк так далеко
Уедет скоро уж, – в столицу…
Ах, без неё мир Сандру – пуст;
Без листьев стал вдруг будто куст!
Осьта вэсьен чэкэсь, осьта?..» – с чув. «Куда ты, ласточка, куда?..».
Он часто ходит в сад колхозный
(Колхоз-то «сдох», а сад всё жив).
Ему овраг по сердцу, грозный.
За садом – ширь усталых нив.
Цветастый бархат под ногами;
Кто стелет это «оригами»?
Ему и душу Сандр дал б,
И счел б за брата, и сказал б…
О чем же? Ах, про всю влюблённость, –
Открыться бы кому-нибудь;
Полегче стало бы чуть-чуть,
И в жилах не бурлила б томность!
Вообщем, Сандр ждет и ждет, –
Когда свиданья час придет.
Волшебна ж сумка почтальона;
Чудесней в мире нет мешка!
Влюбленному – спасенье словно
Лишь в ней; и вера та светла.
Желанный друг – почтовый ящик.
Туда раз десять з; день мальчик
Заглядывает, как в тайник,
Найти мечтая «золотник» –
Письмо Санюк из дальней дали,
Из белокаменной Москвы.
Уж почтальон, конверт… и в сны
Ему являться часто стали.
И наяву, глядит куда,
Всё будто – миленькой глаза.
Такого раньше не бывало.
Весь подтянулся, похудел;
От Сандра детство ускакало, –
Он словно разом повзрослел.
И в голосе – басок мужчины;
Походка – будто бы пружины
Упругие его несут.
Характер стал вот… сух и груб;
И – грусть в глазах, таких зелёных,
В тенёчке крылышек-ресниц.
Один, с башкой склонённой вниз,
Всё – в стороне от игр шумных
Частенько наш дружок-герой;
Наедине с самим собой.
Дивятся на такое диво
Все одноклассники, друзья;
Такое странное тут дело:
Что с Сандром – и понять нельзя!
Вовук – друган, сосед по парте –
Затылок чешет: вот-те, на-те,
Сменили Сандра будто, – весь
Он мыслями не тут, не здесь,
А где-то в дебрях, что ль, гуляет?
Когда хохочут все, он тих;
То вдруг взрывается, как псих;
То – в даль мечтая как б, вздыхает…
Таким не знал его Вовук;
Весь изменился Сандр-друг!
Футбольная площадка-поле –
«Святое» место пацанов –
Его не манит будто боле;
А был ведь автором голов,
Первейшим форвардом команды, –
Двойник… почти что Марадоны!
Теперь – ушёл как будто в сон
«Звезда», фанатик, чемпион;
Куда-то тенью исчезает
С уроков, часто, просто так…
Вовук-то знает, – Сандр в сад
От глаз сторонних пропадает.
Вот в школе снова его нет;
Совсем стал «диким» человек.
…«Ты шо встал, паря, истуканом?
Ишь, пугало вточь для ворон.
Таким макаром – партизанам
Стеречь был б гож… отхожий дом!» –
Над ухом – вхрип трескучий голос.
От скрежета вздыбится волос,
Мурашки табором пройдут,
Услышать коль внезапно-вдруг.
Дед Микихвер – суровый сторож
Угла сего с названьем «сад».
Глаза, как шило, просверлят
Любого; и сожгут как хворост!
Всё на «посту», глянь, воин ВОВ;
Воришек яблок «рвать» готов.
Ружьишко (хоть палит лишь солью)
Дед держит справно, говорят.
Мол, принял кое-кто и «пулю»
Солёную… на юркий зад.
А что? Ведь ранее колхозы
Все выполняли планы, нормы;
Попробуй что-то недодать, –
Узнаешь «кузькину ё-мать»!
Вот, – и стережёт дед по привычке
Колхозно-общее добро.
Все знают, – доброе нутро
У деда (вид хоть – чёрта жутче);
Вточь – фильма ужасов герой!
Ну, словом, страшный дед такой.
И весь он схож со снежным «Йетти»:
Под бородой, косматый – жуть!
Страшатся «Снежного» все дети.
И уступают дяди путь.
А слухи есть, что даже дважды
Дед взял в сраженьях орден Славы.
Да редко кто в селе видал,
Чтоб дед в парадном-то блистал.
Но пару раз за год учебный,
В фуфаечке да в сапогах,
С мешками яблок на плечах
Являлся в школу дед «военный»:
Дар детям – к бюсту Ильича;
И – в сад, на «фронт» бойца душа.
А фронт, другой, во снах который, –
Уж шесть десятков лет гремит;
И каждый сон – осколок новый
В грудину, смертью, в каждый миг;
И наяву, на дню раз десять
Согнёт к земле вдруг в полумесяц
Боль адская!.. Тот фронт забыт,
Когда с детьми у деда быт.
Снарядов вой, атаки, танки
И живодёрни-лагеря… –
Ничто, коль рядом детвора,
Коль рядом радостные глазки.
В душе – добрейший Дед Мороз;
На вид же – дед… как хрыч суров.
Седые и усы, и брови;
А волосы и борода
Вточь – гривы льва, что из неволи
Попал как б чёрт-те как сюда.
Да вот походка ветерана
Легка; и спину держит прямо.
«Разведчик, гвардия, десант!» –
Про деда за глаза твердят
Одни его односельчане.
Другие про ГУЛАГ, штрафбат
За «хрычем» в шёпот говорят.
А от того в ответ – молчанье.
Никто в деревне не слыхал,
Чтоб «Йетти»-дед лишку болтал.
Лишь пару раз за год «разведчик»
Себе давал чуть слабину:
Со спиртом поднимал стаканчик
За тех, кто пал за мать-страну.
Так в День Победы, ежегодно;
На Новый год ещё, возможно;
А так – дед трезвенник совсем.
О том окрест известно всем.
Средь старичков – он как особый,
В нём есть какой-то… юный свет,
Добро как будто носит дед;
Знать, духом чистый и свободный.
Да с дедом встать… глаза в глаза, –
Есть мало кто вот из села.
«Да я… стою вот», – молвил Сандр,
В тиши от «грома» став немым.
«А батя твой-то – вот был Паттор:
Борец! Ушел… непобедим».
Вздохнувши, задымил дед трубку.
Взглянул на небо, выгнув руку.
И, взявши колья с топорком,
Вбивать стал к кустикам рядком, –
Опорчики от давки снега
И от битья студеных вьюг.
Пыхтит дед, а топор – тук-тук.
Труд – связь земли и человека.
И Сандр, потоптавшись тут,
Конечно, влился в этот труд.
Паттор – с чув. богатырь.
Груз грусти парня в час работы
В соседстве с тем фронтовиком,
Как будто весь исчез с планеты;
Свалился с плеч, как тяжкий ком.
Два «садовода» до заката
Бок о бок, будто так и надо,
Возились, радуясь труду
В колхозном (бывшем-«экс») саду.
Дед дни и ночи на работе;
Спасенье от старухи – здесь:
Сварливость бабки перенесть
Герою – край; как… бой на фронте!
Дом деду – «плен»: юмось-Марче –
«Враг» у калитки, на скамье.
В чувашских сёлах и деревнях
Найдутся «ведьмы» по сей день
С кульками трав каких-то сильных,
С молитвами тень на плетень.
На вид – ну, мумии Египта.
Да духом – будто из гранита.
Лечить, калечить – их удел.
Те «жрицы», впрочем, век у дел;
Сны, з;говоры, сглазы, порчи…
Тьху-тьху, не дай Бог под их пресс!
Струхнут, видать, и черт, и бес,
Коль встретят «ведьму» в лоб, средь ночи:
Вот – бабка Микихвера. Но
Душа чужая – мглище-дно.
Волхвы-авалхи, мочавары
И вещие шумерской тьмы,
Знать, передали свои чары
(И тьмы, и света что полны)
Чувашкам скромным, терпеливым, –
Является чей род предревним!
Страшатся нынче глянуть вглубь
«Историй» боссы; Правда – «жуть»…
Ни-ни, что мир взошёл с Потопа, –
От Лотос-племени расцвёл:
Цветок-Шуваш – Даль б перевёл
(Коль не был б он агент Синода;
Татищев, Карамзин… – «заказ»!).
Ну, полно, – о Марче тут сказ.
Авалх (волхв) – производное слово от волох (волхар – болгар). Волх ар – Авалх ар; на чув. авал – в древнее время; ар – муж, воин.
Никто не ведает на свете,
Ах, мужа как с войны ждала…
Как ни одна на всей планете!
Одной молитвой и жила.
На фронт забрали-то со свадьбы
Её милёнка! Сон всё как бы;
Тяжелый, черный сон, больной…
Вдруг: «Без вести пропал» – домой!
В тот страшный миг Марче косила
Колхозный луг с бригадой баб;
От вести адской пала в ад:
От горя – родила… труп сына!
И с той поры Марче – не та…
Не пестик хрупкий от цветка.
Прилипло звание колдуньи
К вдове солдатской в двадцать лет.
Марче из ласковой певуньи
Вся превратилась в злой скелет.
И стала на деревне «ведьмой», –
Ведуньей хурамы пречёрной.
Знать, знахарства открылся дар:
Подвластны ей озноб и жар;
С телесной и душевной хворью
Ходили к ней из мест окрест.
Она ж несла свой тяжкий крест;
Рыдала в ночь одна… с собою!
На небе – звезды. Слёзы – здесь.
Звёзд много, слёз вот и не счесть.
С душой израненной, бескрылой
Марче молилась за других;
Хотя весь мир ей стал постылый,
Она ж – огнём в делах мирских:
Пахала всю войну лошадкой
В обнимку с сеялкой и жаткой.
В руках – то вилы, то коса,
То вековечная соха…
Не только бабоньки, – и детки
Тогда впрягались в тяжкий труд;
Межа на поле – фронт их, тут;
Гора работ легла на плечи!
Без продыху-просвета сплошь
За мужиков тянули гуж.
Мозоли на руках; и раны
В сердцах и в душах от потерь
Отцов, мужей… Слёз океаны,
Ах, выжала Война та – зверь!
Как выдержал Народ всё это?
Вот вам восьмое чудо света!
…Войне – конец! А летом вот
С «небес» явился муженёк:
О, высшее – до Бога – счастье!
Но и неделька не прошла, –
Вошла в деревню взвод ЧК;
И – сгинул Микихвер в «ненастье»:
В плену побывший – враг стране!
Взял лагерь в когти свет Марче.
Как будто… солнце улыбнулось
Среди кромешно-чёрных туч
И – вновь во мглу, исчезло, скрылось!
Так с глаз Марче исчез вот муж.
Ах, рок – насмешница-судьбинка,
Зачем ты с долей человека
Играешь каверзно и зло;
Бросать ввысь-вверх, кидать на дно –
Тебе одно и то же: шутка!
Тебе без разницы, – кто, как;
Тебе души боль – лишь пустяк;
Одним – лафа, другим всё – пытка…
Исчез, с глаз сгинул Микихвер!
Закрылась для Марче в жизнь дверь.
И вновь – одна; до изнеможенья
Труд за «Свободу, Братство, Мир…».
Но тут – о, горе, о, везенье:
Скончался «лиссимус-кумир»!
И из конца в конец державы
Стонали гулко рельсы, шпалы:
Домой – зэка из лагерей;
Вновь к людям – из «миров зверей».
Марче молилась на иконку,
Вдым почерневшую в веках, –
Чтоб сам, да целым, на ногах
Явился муж в родную избу.
Видать, Творец «колдунье» внял:
Вот Микихвер в дверях предстал!
Да, годы горьких ожиданий
Легли печатью на Марче:
Морщинок сеть – след тьмы страданий
И дрожи жил в мужском труде.
И Микихвер – давно не парень;
Ни дня он не был в жизни «барин».
Но знают эти две души:
Они – одно… вдвоем, в Пути!
Неведом всем на всей планете,
Что влюблены они навек, –
Как может только человек,
Узнавший ад… на этом свете!
Их путь и Сандру невдомёк.
Что ж, каждому – свой жребий, рок.
У каждого – своя походка,
Свой «стиль» одежды, почерк свой
(Хотя в деревне «стиль» не так-то
Блюдут… фуфаечка с кирзой).
У всех – характер свой, повадки
И увлечения, и хватки;
Всего не перечислить тут
На свете чем и как живут
Людишки-типы-человеки…
Неинтересно это всё;
У каждого своё лицо –
И всё. Излишни здесь словечки.
На всех одно – лишь Неба свет!
Един с ним каждый человек.
***
Восходит день, в ночь исчезает...
Уж – уж Новый год вот-вот, январь.
Лист за листком пацан срывает, –
Худющим стал, глядь, календарь.
Ждёт-недождётся парень девку.
И кто придумал-то вещь эту
С простым названьицем «любовь»?
Болезнь дум, сердец, голов...
Снежинки лёгкие кружатся;
И думы Сандра – так и сяк.
Кому-то это всё – пустяк;
Кому-то – вздох; не отдышаться.
А Сандр... Ах, да нет и слов!
(У автора «запас» таков).
Ну, вот дождался наш «Ромео»:
Санюк – домой на Новый Год!
Её письмо ему так спело;
Пляши и радуйся, народ!
Тот день настал. Он клячу – в сани
(Остались от колхоза «кони»)
Запряг; и рысью – на шоссе,
К Санюк, навстречу… как к звезде!
Из Канаша-то до Тайбинки –
Каких-то часа-полтора;
Девчонке – быть б давно пора:
Прошли «Икарусы», маршрутки…
В деревню вечером глухим
Свернул воз Сандр. Он – один.
Один – средь тысяч дум горящих
Огнём невидимым, – таким,
Какого в жизни ещё мальчик
Не знал! И чувствовал больным
Себя насквозь; как стоны – вздохи,
Жар в голове… Снежинки-«мухи»,
Кружась, ложились на лицо
И тут же таяли. «Смешно»…
Коль не было б смертельно грустно.
Тянуло что-то так завыть
На бездну-ввысь, на Млечный путь
От ощущения, что пусто,
Что тяжко, больно так – невмочь!
Змеёю подползает ночь.
Ах, зимний ветер ли, студёный,
Вдруг вышиб «звёздочки» из глаз;
Иль у юнца в душе бездонной
Слёз море – бурей, вихрем, впляс?
То – жар, то – стынь в крови, смятенье!
Позёмка – смутное виденье –
Метёт лик поля без конца,
Начала, середины… Вся
Природа как б преобразилась
Лицом, повадкой и нутром;
Забыла будто «отчий дом»,
Вдруг словно бедствие случилось!
Что это? Сандру невдомёк;
Грусть с головы до пяток ног.
И будто давит чёрной лапой,
Большущей… что-то! У виска
Стучит стотонною кувалдой
Тень чёрная. «Беда близка!» –
Как эхо из глубин сознанья
Парнишки. Вои и рыданья
Ночного ветра – в унисон
Всем чувствам хлопца. Будто сон
Жуть эта для Смирнова Сандра, –
Девятиклассника-юнца,
Всей школе кто – за храбреца.
Он в миг сей смотрится не храбро;
Вопросом сгорбленным в санях
Чернеет вид его впотьмах.
Возницы чуя настроенье,
Кобылка уж трусит домой
Без передышки-промедленья, –
К конюшне тёплой и родной.
Там сено ждёт её душисто,
Овёс, быть может (хоть столь редко);
Там, в стойле рядом – жеребец
Уж ржёт, наверное, «глупец»…
Снег перестал кружиться в небе.
Морозец зажимает злей.
И цоканье копыт ясней.
Полозья стонут вплачь дороге.
Туда-сюда – все десять вёрст.
Путь Сандру счастья не принёс.
Принёс… студёный ветер встречный
Со стороны деревни дух
Такой знакомый, – «человечий»;
И уловил родное слух.
А полумесяц, серпик ясный,
Вот из-за туч блеснул, – прекрасный.
Не радует парнишку вид
Природы, – в мыслях он летит
Быстрее сокола в деревню;
Авось ему есть счастье вдруг:
В деревне, дома уж Санюк,
Ждёт Сандра, напевая песню?!
А тут за песнь – полозьев стон
Да и лошадки цокот-звон.
Заката край во тьме уж тает.
Миганье звёзд вовсю с небес.
Кто светлячки те зажигает,
Что серебрят так снег окрест?
Из труб над избами – дымочки;
Окошки светятся, как точки;
С околицы – лай сонных псов;
Кой-где – мычание коров;
Ко сну готовится деревня.
Веками ей – такой уклад.
И будто в этом – Суть вся, клад
Земного бытия, песнь Песня!
Но Сандру нынче не до звёзд
И песен: в сердце – рокот гроз.
Сдав конюху кобылку-клячу,
По тропке снежной зашагал,
Неся на сердце неудачу.
Терзался в мыслях и страдал.
И что-то чуется парнишке;
Как будто из какой-то книжки, –
Ему тревожно, тяжело,
Несчастье как бы подошло.
Вот улица, в конце – дом Сандра.
С конца другого – анаткас.
Из анаткаса – весь «Б» класс.
Вон – дом Санюк, вокруг – веранда.
Но что же это? Там толпа.
Чу! Кто-то плачет у столба.
А в стужу-ночку над деревней
Несётся звук – что в микрофон;
В Тайбе тем более, столь древней,
Где часто песен перезвон
Свободно льется над домами
И огородами-садами.
Но… вместо песен нынче – стон
Глубинный, тяжкий! Словно гром
Средь ясного без облак неба
Для Сандра этот мрачный миг.
Как будто пули свист настиг
На взлёте птицу. Человека!
Под сердцем – резкий холодок;
И что-то дёрнуло вперёд.
Тут взвился наш герой стрелою!
Мгновенье – у ворот Санюк
Он встал; застыл перед толпою.
А бабы все тут слёзы льют.
Среди мужчин слышны уж вздохи:
«Ты слышь-ка, кум, дела как плохи:
Дитятку юную – в расход!
Звереет, рушится народ!..».
Другой тож всхлипнул, пряча слёзки:
«Из поезда – да под откос;
Знать, из окна её – в мороз!
За Сергачём нашли труп девки.
Машину дал глава села.
Забрать счас едут. Эх, дела-а…».
У Сандра ноги подкосились.
Встал у столба, чтоб не упасть.
Тут в голове всё закружилось.
И… с вечностью порвалась связь!
Знакомый пёс, что звать Карайкой
(Санюк была его хозяйкой)
Лицо шершаво облизнул, –
Так Сандра пёсик в жизнь вернул.
Не разбирая ни дороги,
Ни тьмы, ни света, ни следа,
Рванулся парень в ночь! Беда!
Как описать все это, боги?
Вот сад колхозный, там – обрыв:
«На дно!» – у Сандра весь порыв.
Зачем же быть ему на свете?
В глазах любимой свет потух!
Нет места Сандру на планете –
Теперь он слеп, и нем, и глух.
«На дно – на камни; и разбиться!».
Могла одна лишь мысль биться
В башке горячей паренька.
Холодный пот стекал с лица.
Как ветер буйный к воле рвется,
Так хлопчик ринулся во мглу
(Читатель, ах, я не могу –
Из глаз моих «ручей» слёз льется!)…
Стояла там на бережке
Черемушка; в платке-снежке.
То деревце здесь посадили,
Так, в шутку, года три назад
(Урок труда тут проходили,
Чтоб берег сей разросся в сад)
Два пятых параллельных класса.
Вкопали саженцы из леса
Вдоль-по оврагу, к ряду ряд.
И глянь, поднялся малый сад.
Тогда – случайное везенье –
Санюк и Сандр, встав рядком,
Вкопали ветку в чернозем:
Черемушка, глянь – на загляденье;
Взошла принцессой родовой!
…Ах, что ж творит там наш герой?
И неба бездны всей не хватит
Вместить тут горя черноту;
Безгрешный, добрый, светлый мальчик
Застыл у Бога на виду,
Как будто вмиг свой век уж дожил!
Как… песню, не начав, закончил;
Успел лишь сделать краткий вдох,
А выдохнуть уже не смог;
Уже – в пятнадцать лет-годочков!
Всё голубей ещё б гонять,
Резвиться б ветром, хохотать
В объятьях солнечных денёчков;
А тут ему в глаза – ни зги;
И жмут смертельные тиски!
Ей-богу, автор не хотел бы
Тоску и горе нагонять
В куплеты эти. Но вот строфы
Сами собою, так сказать,
Приходят без пути-дорожки,
Откуда-то всё… на листочки.
Почище самых чистых рос,
Погорьше самых горьких слёз
Они создателю «Скитеи»!
Любил он тоже и терял,
Как и герой его, – страдал;
«Катала жизнь на карусели»
Аж до круженья головы,
И автора, поверьте вы!
Он и охотником, и «дичью»
Побыл на свете этом «всласть»:
Прощался с жизнью, шёл со смертью;
Узнал, гнобить как может власть;
Любил он, и его любили;
И бил он, и его тож били…
«Банально!» – скажет кто-то. Что ж,
Свет белый этим и хорош,
Что мерит всяк на свой росточек;
На вид и цвет ведь друга нет.
Но всё же… кто-то – Человек!
А кто-то – только человечек.
Какого «вида-рода» он
Достал кто вас пустым стишком?
Друзья мои, он лишь рассказчик;
Не навороченный поэт;
Не «мэтров» нынешних образчик;
Быть в «куче» их и в мыслях нет;
Убого в нём воображенье.
Но и оно вот в то мгновенье,
Как хлопчик ринулся в обрыв, –
Из тысяч молний создал взрыв!
Да дан же ангел человеку:
Споткнулся Сандр-ураган –
Черемушки дрожащий стан
Прервал секунду смерти эту.
И грохнулся в трескучий снег
Башкой горячей человек.
На белом снежном покрывале
Чернела долго эта тень.
На небе – звезды зажигали.
В селе – собакам лаять лень.
Что виделось в бреду парнишке?
Весна ли, ивы ль у речушки?
Иль мама, топящая печь?
Любимая ль коснулась плеч?
Кто знает… Только сам Всевышний,
Видать, силенок хлопцу дал –
Очнулся Сандр, еле встал:
«Санюк!..» – из горла хрип, чуть слышный.
Из сада в эту ночь к селу
Лег след, как рана на снегу.
А рана в сердце у мальчишки
Поглубже, чем Вселенной глубь;
Покруче, чем в крутейшей книжке;
Больнее болей всех и мук.
О, жизнь земную сотворивший, –
Зачем ты создал боль, Всевышний?
Юнцу в пятнадцать – смерть в упор,
Глаза-в глаза, под вьюги хор!
В лицо плевалась и кусала
Позёмка злая, холод жал;
Парнишка всем нутром дрожал,
Но не от стужи в дрожь кидало:
Для Сандра – смерть… вся эта ночь;
Как свет погас! И боль – невмочь…
А мир в сиянье утопает:
Вот-вот нагрянет Новый год.
Людской род в «новое» вступает;
Хмельной в ночь эту весь народ!
В Тайбе… Зажглась тут тоже ёлка.
Хоть нынче пить и петь неловко
(Всех придавила смерть Санюк),
Но в клубе, слышь-ка, – уж орут;
Ведь – Новый год, первейший праздник!
Гремят хлопушки из дворов;
В ночь эту водка хлещет в кровь;
И сердцу разум – не охранник.
Веселье… Горе… «Адска» смесь!
И как вкус этот перенесть?
Солёный вкус слезы по щёчкам…
Улыбки сладость до ушей…
Для человека в мире этом
«Барометра» нет поточней,
Чем дух его, – от глаз сокрытый
(Хоть тема кажется «избитой»)
Да две полярных стороны
Всевышним людям всем даны.
И вот идёт жизнь своим ходом.
А тут – так рано прервалась:
Взяла вверх смерти тёмной власть
Над светом жизни! Снегопадом
Природа плачет над бедой…
Но – Новый год! Народ – хмельной.
А Дед Мороз уж – с красным носом;
И «вжился» в роль-репертуар.
Вкруг ёлки бродит; хриплым басом
Болтает чушь… Детишкам – дар!
И взрослым пьянь-шутник – забава.
Сельчанам ёлки блеск – отрада.
«Снегурка» – фея как для них
(Хотя вне «роли» – злыдня, псих).
Толпе ведь много и не надо,
Чтоб в состоянье «счастья» впасть, –
Всесильна ;лкоголя власть:
На Новый Год «нажраться» – «свято»;
Вдрызг, встельку, вхлам, ну… «по-людски» –
«Знак качества» как на Руси!
Хоть праздничков других премного
И уйма, – надо б тут сказать.
Но Новый год в ряду особо
Стоит; и этого отнять
Никто, никак не в силах, право:
Народный – праздник сей! И браво!
От пуза жрать, до «глюков» пить,
Плясать до одури и петь;
Отрыв-отпад на всю катушку
Дней десять полных (краткий миг)!
И выдал ж Дедушка-шутник
«Картбланж» людишкам на пирушку, –
Веселье ломится в дома!
А как быть тем, к кому… беда?
Через денёк, числа второго,
Санюк Светлову всем селом
Похоронили. Дня такого
В Тайбе не помнит мгла времен.
И стар, и млад с ней попрощались.
От горя слёзы не держались.
Держали мать, не дав ей пасть, –
К дитя родному всё рвалась.
А Сандр… пьяный как, шатался;
Смотрел на гроб во все глаза;
Как он смотрел!.. Сказать нельзя –
Он будто с небом расставался!
Принявши долюшку-судьбу,
Санюк спала цветком в гробу.
Глядело небо и бледнело;
Снежинки – слёзы облаков –
На землю падали несмело;
Стелили ангелы покров
На яму тёмную – могилу,
На свежевырытую глину;
На гроб бедняжечки Санюк…
Как тяжко автору, мой друг,
Черкать душой разбитой строки,
Рыдать вдрожь сердцем в этот миг;
И чуять: жизнь – короткий свист;
Что и его уж жмут все сроки!
С уходом девочки и в нём
Случился будто сбой иль слом…
Лепить «роман» – работка эта
Вредна столь, что не говори,
Мда-с, для здоровьюшка поэта:
Жмёт сердце что-то вот в груди;
И у висков стучится гулко;
И словно давит дух так тупо
Ежесекундно пресс-тоска.
И тень с косою уж близка
Как будто бы в час полуночный;
И опускается рука;
Замрёт последняя строка;
Миг перекура… длится – «вечный»!
Так автору даётся стих
Про смерть героев, столь родных.
Но надо и антигероев,
Скрипя зубами описать,
Ухлопав сил на это втрое
И даже более, ё-мать!
…Перед посадкой уж шатались
Два типа, матом выражались;
От них разило вонью так –
Похлеще «газовых атак».
Шабашники, – да сразу видно,
Ни с кем не спутать сей «народ».
На них «печать» и «шифр-код»
Эпохи; и смотреть-то стыдно!
Рабами вахту отпахав,
Вхлам… «когти рвут» под отчий кров.
А эта парочка к тому же
Настолько броская на вид –
Нельзя, ну, не заметить, боже!
Один, вон, будто жердь торчит;
Другой – «комок», с башкою лысой,
С немытой харей, жутко вздутой –
«Бочонок»; знать, вожак «Жердя».
Сие бросается в глаза
Да сразу, с первого же взгляда.
Не тянет вот смотреть на них
(Читатель, видел ты таких
В страшилочках-мультяшках детства).
А тут – «ужастики»… живьём,
Вдвоём; один полнейший стрём!
И как впустила проводница
Таких «весёленьких» в вагон?
Им миг спокойно не сидится, –
Уж в ресторан попёрли вон.
Купе Санюк – в вагоне третьем.
«Попутчики»-пьянчуги в этом
Купе, – соседи ей: «везёт»…
Одно из мест пустым идёт;
В купе их трое будет, видно.
В соседних, странно – тишина:
Вагон неполный, знать, пока.
Купил дядь Миша это место.
Плацкарт был б лучше для Санюк:
Народ там рядышком-вокруг.
Ночь занавесила уж небо
Чадрою, сотканной из звёзд.
Но вот и звёзды скрылись где-то;
Метель, и вьюга, и мороз
Всю землю вдруг накрыли будто…
Но всё же завтра встанет утро;
И ждёт её там Сандр-друг!..
С такими думами Санюк
Глаза закрыла; и по-детски
Уснула сразу, – светлым сном.
Эх, в мире грешном столь, людском,
Контрасты часты так и резки…
Запомни, мир, Санюк такой –
Безгрешной, чистой, молодой!
Последние шаги девчонки
Запомнит ли ж/д вокзал
Казанский, где перроны звонки,
Как на базаре шум и гвалт?
Иль тесно-узкий коридорик
Вагона старого, где коврик
С советских дедовских времен
Всё тянет свой служебный сон, –
Чувашку помнит молодую?
Да вот соседи по купе –
Два лоботряса «под шафе», –
Запомнили, знать, ночь такую:
Пречёрный «подвиг» – в их актив!
В тот миг, стыдясь, знать, чёрт аж стих.
А те два зверя-душегуба,
Чьи души схавал сатана, –
Ко злу унять не в силах зуда:
В грехах уж п; уши, сполна!
Безгрешную Санюк сгубили, –
Шарфом закрыв рот, задушили
На поезде, в купе, во тьме,
Когда уж видела во сне
Она и Сандра, и деревню...
А тут – насильники, вдвоём!
Девчонка не сдалась живьем,
Невинной жертвой пала в землю...
А поезд мчал вагоны вдаль.
Осталась здесь навек печаль.
Беда, тоска, боль, горечь, горе…
И трудно вымолвить слова,
Что автора, как щепку в море,
Кидают всё туда-сюда
В аврале жуткого несчастья.
В душе поэта – ночь ненастья:
Ведь героини лучшей… нет!
Погас ярчайший будто свет.
Превозмогая грусть всю в сердце
И боль душевных тяжких ран,
Всё ж автор двигает роман
На суд читателя, под солнце.
Терпи, поэт, – сам Бог терпел!
Друзья, вперёд, по ходу дел.
Насильники-убийцы родом...
А впрочем, надо ли пока
О них сказать людским-то словом?
И небу мразь та за врага!
Одно лишь скажем, плюнув смачно:
Манкурты были! Это важно, –
«Чуваши» вроде, «хамаръял».
Да кто с печи их поснимал?
Кто? Жизнь-шабашка! Путь – в столицу;
В Москву все рвутся за деньгой.
Оттуда грязный, пьяный, злой
Шабаш-чуваш – в свою «светлицу».
Убийц тех встретим мы ещё.
Оставим здесь их. Дальше – что?
Глава II
«Один цветок лучше, чем сто,
даёт почувствовать
цветочность цветка».
Ясунари Кавабата
А дальше... Юность завершилась.
С несчастьем – Сандр повзрослел.
Планета так же всё кружилась.
Бежала жизнь с охапкой дел.
Парнишка жил во сне как будто;
Одно ему – хоть ночь, хоть утро.
Как робот школу посещал.
Бесчувственным весь словно стал:
Он – самый сильный мальчик школы, –
Смотрелся тенью лишь… тех дней,
Где был вождем среди парней;
Был «флагом» как б… тайбинской славы.
Закончил год середняком.
Давайте чуть передохнем.
Хоть слово ласковое это
Не для поэта на Земле.
Пока вращается планета,
Нет отдыха его душе:
Творить… для душ – одно есть Дело
По жизни всей, всегда, всецело
Поэту в мире под луной
И солнцем! И сгореть звездой…
Такая участь – дар как Божий.
Как знать, – то мало иль с лихвой?
А мне ж – как в счастье с головой,
С разбега; и разбиться даже,
Стих сотворив… как пред концом!
Вот «отдых», данный мне Творцом.
Лелеет слух словечко «отдых».
Есть что-то ласковое в нём,
Родное; как б весенний воздух
Подул из детства… в жизнь. Как сон,
Как сказки дух. Но здесь реально,
До боли, близко, капитально,
Вовсю жизнь рулит! Явь – в глаза.
Про отдых и мечтать нельзя.
Но всё ж, друзья мои, но всё же
Как здорово, – быт позабыв,
Уйти в желанный столь «отрыв»,
Как… человек ты будто тоже!
С плеч скинув дел земных пресс-груз,
С разбега – да в объятья муз!
Упасть в траву и размечтаться
(О чём – и вслух сказать нельзя!);
И нежиться, и наслаждаться
Коротким мигом бытия.
И думами дойти до Сути,
До нужной самой аж до жути!
Никто, нигде и никогда
Не сможет так (наверняка!).
Как сладостно в мгновенья эти
Себя духовным ощущать,
И ветерку стих прошептать,
К груди прижав дрожащий листик.
И хохотать, и слёзы лить,
И с небом молча говорить…
Не это ль высшее блаженство
Поэту, «вышел» кто на свет
(На «пыточное» это место!),
Принять чтоб горы-тонны бед
И боль людскую всю на сердце;
Мглу разорвать чтоб, словно солнце;
И путь заблудшим осветить;
И связь – Серебряную Нить –
Душой держать с Всевышним-Отче!
С ним – сонмы звёзд!.. Ай-да мечты;
Поэт, да что городишь ты
Без меры муть – ни дна, ни крыши?
Брёл б в массе общей, сер как все,
С печатью стада на лице.
Во все века, везде – картина
Одна и та же под луной:
«Стада» пасутся тихо-мирно,
Смирившись участью такой.
«Паситесь, мирные народы!
К чему стадам дары свободы?
Их не разбудит воли клич;
Их должно резать или стричь.
Ведь их удел – из рода в роды, –
Ярмо с гремушками да бич!».
Примерно так про мир съязвить
Сумел Поэт (о, высшей пробы!).
Что изменилось? Ничего.
Поэт, да что тебе еще?
Мечтал об отдыхе ленивом?
А скачешь козликом… «до звёзд»!
Сидел б, обняв бутылку с пивом,
На пне. А то, глядь, чушь понёс
О штуках вечных и высоких.
Да брось, и не такойски прытких
На место ставит Жизнь-«сержант»;
«Ать, смирно!». «Вольно» – лишь… лежать,
То бишь, в гробу (в концовке «службы»).
Вот настоящий отдых твой,
Поэтишка, до слёз смешной,
Добзикший… до «вселенской» дружбы!
Ворча-кряхтя так сам с собой,
Продолжит автор сказ пустой.
В избе бревенчатой и ладной
Рос Сандр; с мамой, без отца.
Был батя тягой всеколхозной –
Асс-трактористом… до конца.
Да надорвался на работе:
Пал в тридцать три, совсем на взлете.
Судьба чувашских мужиков –
Рвать жилы ввек в «плену» трудов.
Лишь память светлая осталась
От мужа Анны… в цвете лет.
Был Паттор! А его уж – нет…
Такая вот несправедливость
Под звездами творится, здесь.
Но там, на небе, знать, рай есть!
Иначе как понять, Всевышний, –
Что первыми к Тебе идут,
Кто добрый, честный, самый лучший?!
И как не взвыть на небо тут
В руках судьбы игрушкой жалкой
От горести ужасно тяжкой
Крестьянке тихой и простой?
А жизнь, – она… как смертный бой.
Вдовою став, с трехлетним сыном
На женских слабеньких руках, –
Смирнова Анна во трудах
Смогла поднять мальца Улыпом.
Вот Сандр – солнце её, свет!
Да парню, видно, света нет…
Нет тяги к жизни, знать, и вовсе:
Что будний день, что праздник – всё
Равно душе уставшей в хлопце;
Ни жарко и ни горячо,
Ни рыба и ни мясо будто…
Но явно видно: парню худо;
Хоть тщится скрыть боль от людей,
Но оттого ещё больней
Внутри у парня, где-то в сердце!
И обжигают вздохи рот,
И давит будто небосвод,
И как бы чуждо даже солнце…
От раны волком воет дух.
Да внешне Сандр – нем и глух.
Горит в невидимом пожаре,
Тайком вздыхает, прячет взгляд;
Исчезло детство напрочь в парне, –
И никому ничуть не рад,
И ничего ему не нужно!
И словно даже быть прескучно
Юнцу на шарике-земле;
Зима как будто – и в весне.
А грустный вид дитя родного
Для матери – всего грустней;
Так хочется снять боли ей
С души сынишки, хоть немного!
Стал Сандр замкнут, тучей хмур, –
Вчерашний милый балагур.
Безмолвной тенью бродит дома.
С ним мать – всё лаской, так и сяк;
Не растопить никак льда-кома,
Что в сердце парня, словно враг.
А в школе? Маме – лишь догадки:
Портфель и книжки, и тетрадки,
Шеренгой парты, к ряду ряд, –
Ей ничего не говорят.
И лишь Ильинична седая –
Учительница языка –
Опора школьнику всегда;
Как б невзначай, не напрягая.
Ах, школа – целая страна,
Тревог и чаяний полна!
То знает, как никто, учитель –
Преподаватель, педагог;
И, стало быть, она – целитель.
Пример – ну, тут же, Сандр вот:
На парне – нет лица, нет света;
На все вопросы – без ответа;
Как подменили вдруг всего –
Творится с хлопчиком… не то.
На задний ряд переместился;
Один за партой, ну, – медведь;
То – тих, то – «взрыв» вдруг... И не счесть
Всех странностей его каприза.
Наставник лишь – «сапёр»... с Душой –
Тут смог бы «взрывам» дать отбой.
А есть же «классная» в девятом:
Суйка Арнольдовна – «мадам»;
С «кликухой», данной сельским людом, –
«Немчиха», «фрау»… И – как там?
Она ж – «заслуженный»; и завуч:
Ей недосуг, в делах вся, напрочь;
Забросила и классный час:
Роно, президиум ей – «класс».
Супруг – всю жизнь главбух в колхозе;
Не знает горюшка семья.
Таким открыта вся земля, –
За счёт бюджета – пляж и море…
Открыт уж чадам в банке счёт.
Что ж, «правильно» семья живёт!
А что «мадаме» напрягаться
По воспитанию детей?
«На книги надо полагаться, –
Там всё яснее и видней;
Там – вся система и наука
Насчёт ведения урока!».
Вот – кредо «фрау», что ин.яз.
Преподаёт в Тайбе. А класс,
А школа – что сама планета!
И школьник каждый в ней – страна;
Там жизнь – вселенная, без дна.
Учитель, ты – посланник света!
Терпенье, мудрость, доброта…
Без них стезя твоя пуста.
Без них нельзя на шаг, на выстрел
Учителю и подойти
К детишкам; это – лозунг, вымпел!
И солнцем бы тому взойти
Над каждой школой на планете;
И стало бы добрей на свете.
В Тайбе же… Так же, как везде
В родной Отчизне – так себе,
И так, и сяк; ни кол, ни пара.
Но всё ж нет-нет – и Мастера
Дойдут до школьного двора,
И – солнце в классах от их дара!
Свет школы держится на них,
Умом и сердцем золотых.
А есть совсем другого рода
«Наставнички-учителя»:
На ферме иль у труб завода
Сгодились б ихние «дела».
Они же в школе век проводят;
В макушки деточек всё долбят
Казённой «мудростью» из книг.
Их «сев» – не Вечное, а миг.
Им – званья, премии, медали
За «просветительский» сей труд.
И глядь, «плоды» их в жизнь уж прут,
В просторы близкие и дали, –
Вточь «танки»! Без излишних чувств;
А может, даже и без душ.
Теперь их эра и эпоха.
Нахально-шустрый «лик» ЕГЭ
Теперь – за личность педагога.
Такие – рыбки как в воде
Резвятся: гранты Росминобра
К себе магнитом тащат бодро;
Отчётами все «карты» бьют, –
Державе кадры, мол, куют
«Достойные» отцов и дедов!
Да вот «творенья» их пусты.
Причины брака всем видны:
Брак – в душах «лучших педагогов».
Гниёт-то рыба с головы.
Такой фон в школе и Тайбы.
Вот, взять Меркеевну: со стажем
Немалым, с виду – педагог;
Не из последних будто даже, –
Не худший, вроде бы, урок.
Но Бог её – не дети. Деньги!
Как грянет май, то (факт, не сплетни)
«Умрёт» на парочку недель:
Берёт «больничный». Но постель
«Её в гробу лишь и видала»:
В шабашничках сей «педагог»;
Бригаде баб – бугор и «бог».
А у татар – полей немало,
Где прёт для сахара свекла;;
«В рабах» – чуваши… Даль «светла»!
«Светло» в республике чувашской,
Всё видно вдоль и поперёк;
Народец кормится шабашкой,
А власть – воришка, вточь хорёк!
Заводики на ладан дышат;
Поля бурьяном диким пышут;
Дворы пустеют в деревнях;
Манкурт плодится в городах.
По переписи – полмильона
Чувашей в два десятка лет
Исчезло, сгинуло… как б нет, –
«Исчезновенья чемпионы»!
(По спецзаказику гнобят
Чувашей-булгар, говорят…).
Вот стала Ира – Ирадини
Меркеевна. Народ горазд
Крестить кликухой в лоб, по теме:
Из «Спрута» тёзка – здесь, как раз!
Покруче даже, может статься.
Хотя тут надо бы признаться, –
Сравнить Италию с Тайбой –
Горох-то с чёрною икрой
На трезвый глаз как перепутать.
У них там – скрытое мафьё;
А тут – родное всё, своё:
«Мафьё-шабашник»… в школе учит!
«Спрут»-серии тут можно б снять
Про хлеб насущный, деньги, власть…
Ещё в какой стране-державе
Найдётся столь престранный факт:
Учитель школьный – на шабашке;
Учебный год не отпахав,
Деньков каникул не дождавшись,
За «длинным рубликом» сорвавшись,
Честь педагога в пыль и в грязь
Бросает наземь! Эка страсть
Бурлит в Меркеевне к копейке.
Иль в человеке тяга жить
Красиво – в генах, может быть?
Но рассекает всё в фуфайке
«Мафьё-шабашник-педагог»…
Такая нестыковка вот.
Да не одну её в «герои»
По теме школьных дел вписать
Задумал автор «эпопеи»
(«Кустарной вещи», так сказать).
«Герой» – династия есть даже
Из «педагогов», пуще-краше:
Торгуют водкой по ночам –
«Палёнкой»-смесью; стыд и срам!
Зятёк из города – поста;вщик;
В поту «артель» продаж зелья,
В «трудах» вся… нет, не как пчела,
А как стервятник! И халявщик.
На пенсии торгаш-семья;
«Пример» селу! Ах, так нельзя…
А так ведь – стыд, позор чистейший:
Ученики к «учителям»
За «самопалочкой» вреднейшей
Ночами тропку топчут – срам!
И как назвать картину эту?
«На удивленье всему свету»?
Или «Питья учителя»?
(Конечно же – не жития!).
Рисует жизнь такие вещи –
«Шедеврики» – и только; жуть!
И оттого бьют боль и грусть
В людские «грешные» сплошь души.
«Учителя», ученики…
О, как от Света далеки!
Горит свет лампы в кабинете, –
В учительской села Тайбы;
Как часовой на должном месте
Там педагог. И дум полны
Её вздох каждый, каждый выдох.
Ей не уйти от этих «пыток», –
Переживаний за ребят,
Перед глазами что стоят
В миг каждый, час, и дни, и годы!
Они – её ученики
Все… как вблизи (хоть далеки);
Дела их, радости, невзгоды, –
Учитель к сердцу всё берёт.
На то и «создан» Педагог…
Не звания и не награды –
Учителю оценка, нет;
И не похвальные фанфары,
А то, чтоб вышел Человек
Из школьника… Вот орден высший,
Вот показатель наилучший
Для Педагога на Земле!
Тем более, в родном селе.
Нет у Ильиничны медалей
Блестяще-высших от властей;
«Заслуженность» не светит ей
Со дна чиновничьих портфелей.
Да пусть! Но для односельчан
Её душа – что Божий храм.
Село – оно тебе что губка:
Вбирает всё в себя, что есть,
И правда-матка там, и «утка»,
И слухов-сплетен там не счесть.
Как на дух; сказать коль прямо,
Село-деревня – всем как мама:
И приласкает, и побьёт,
И ввысь подымет, и согнёт;
Да всё ко времени и к месту!
Строга деревня, да – своя.
Жить учит жёстко, но любя, –
Свекровь как юную невестку.
Как на ладони тут «жизня»;
Суть человека вся видна.
Не скрыть, – кто пчёлка, а кто трутень;
Кто лошадь-пахарь, кто свинья;
Горит кто в деле, кто – что студень;
Экзаменует всех земля –
О, вечный Патриарх-Учитель!
Всю жизнь деревенский житель –
Земле родимой ученик;
Все – чадо, дяденька, старик…
Не это ль Высшая Премудрость
Житухи «грешной» и земной
Под небом, солнцем и луной?
Видать, сокрыта в этом Сущность
Божественная; всё и вся,
И жития, и бытия…
Об этом надо б во весь голос
На всех уроках говорить:
От зёрнышка восходит колос;
И поколенья держит нить,
Что связана к корням деревни,
И к колыбельной ласке-песне…
Той песне равных в мире нет,
С неё «есть» каждый человек!
По жизни дух и лик деревни,
Двора родного, детства Суть
Живому не дано забыть
(Не важно, «серость» он иль гений),
Родился коль и вырос он
В деревне. Вот земли закон.
Главнейший, вечный, наивысший,
Со дна глубиннейших веков,
Всечеловеческий, всеобщий!
Деревня ведь – мать городов.
Кустарник каждый и цветочек,
И дуб, и гриб, и колосочек
Корнями держатся в земле, –
«Привязаны» к своей судьбе!
К чему всё это педагогу
На ум вдруг ясно так взбрело?
Пал лунный свет уж на крыльцо.
Закончен день. Пора до дому.
Давно стих школьный коридор.
У тумбы дремлет страж-вахтёр.
В учительской – одна, в раздумьях
Сидит Ильинична. Луна
В окно струит печаль о судьбах,
Как б слёзы льёт, сведя с ума.
Да, школа… Все здесь – её детки:
Учила дедов; вот – их внуки…
Весь век – за партой, у доски.
Откуда б место для тоски?
И боль… За каждого ребенка
(Своих-то, ах, не дал ей Бог),
Но на душе – сто-сто дорог;
Шум детворы звенит там звонко!
…А Сандр? Дома. Рядом – мать,
Дух в сыне силится поднять.
Не одичал бы так сыночек:
Всё – в тень, от глаз, да бирюком.
В мужицкий труд на месяцочек
Устроить бы! И хлеб бы – в дом...
И мать туда-сюда ходила,
Бугра слезами аж просила;
И вот артель односельчан
Взяла парнишку в Татарстан.
Республики – соседи, глянь-ка:
В одном – богатства пруд пруди.
В другом – шаром хоть покати.
Их «царь» – бабай! Да здесь… «малайка»:
Здесь Колька-праздник, «асс»-юрист,
Обчистил свой народ аж всвист!
Расхапал шустро всё добришко,
Что худо-бедно было тут;
Там, за бугром, прёт золотишко
В карман вора; счёт в банке крут –
Уже со многими нулями!
А беспредел идёт годами,
Почти уж два десятка лет;
Управы на ту крысу нет.
Откуда ж взяться, коль в России
Бал правит-рулит их «рука» –
Олигархат-массон-братва,
Бригада-мафия Бориски?!
Ларцы, и банки, и мешки
Набили баксами царьки.
Но вот же штука: чем нахальней
И чем нахрапистей тот вор, –
Тем ближе он столице дальней;
Прилип к Кремлю воришкин взор.
А там, видать, в цене такие, –
Дел воровских мастеровые;
Кто плюнув на родной народ,
Переметнулся в чуждый род
По паспорту, да и по духу:
Сын – «вундеркинд», у «Лож» – жена;
За рай им – тёплая страна;
Добро чувашское – ей в лапу
От «двагражданства» взявших! Трон
Грозит народу: «Их не тронь!».
Тут автору остановиться б;
Как говорят, – не ровен час…
Но – что поэт? Поэт – что птица!
Тем паче, – на Руси, у нас:
Поэты выше, чем... поэты!
С народом – и пиры, и беды.
Но в жизни не видать судью,
С рабочим пьющего кваску;
Иль прокурора, что льет слезы,
Обняв крестьянина в беде
(Не счесть бед – скот тут пал в селе;
Там – урожай пожгли морозы)…
В Домах, и в СМИ, из «Мерсов»: «Ша!
Гни спину, быдло!». Вот – Раша.
Хоть толстых книг и не читала
(Куда там, – глянуть б на газет),
Смирнова Анна всё же знала
На чём стоит страна и свет.
Мир кормит тот, кто жнёт и пашет;
Хомут на шею, – воз и тащит
Лошадкой труженник земли.
На нём – цари и короли,
Купцы, банкиры, спекулянты,
Все проходимцы всех мастей,
Чинуши от любых властей…
Жмут «мёртво» шею сбруи лямки.
«Так было, есть и будет впредь!».
Вот – плеть! Дай, Боже, сил терпеть...
На сердце матери – молитва:
Пришлась бы ласковей судьба
На долюшку её сыночка.
Мечта у Анны лишь одна:
Поднять бы сына… человеком,
Чтобы ему на свете этом
Частичка счастьишка нашлась;
Чтоб звёздочка над ним зажглась
На небе, парню на удачу.
Всевышний-Туро, помоги, –
Чтоб рядом с Сандром не враги,
А други были бы; чтоб в чашу
Не пала бы сынку слеза!
…Мать крестится на небеса.
А небо – взгляд самой Вселенной,
Простой, великий, Божий взгляд –
Льёт свет в глаза чувашки скромной.
И солнца лучики глядят
На снег висков Смирновой Анны,
На сеть морщин; то – жизни шрамы;
Невзгод и горестей печать…
Как на ладони Сандра мать –
Крестьянка, что несёт крест-долю:
Не жаждет счастьюшка себе,
А видит счастье всё в сынке
(О, величать б её Святою!).
За чадо молится в слезах,
Ища подмоги в образах.
***
Оставив юного героя
На стройке ферм для коз татар,
Поэт сказанье даст другое,
Учтя к «прислушанью» ваш дар.
На волжском береге холмистом,
От крыш церквей став золотистым,
Белеет чайкой Шупашкар!
Там – племя-Лотос! Врёт словарь,
Что зашагал вдаль «шуткой» Даля, –
Чуваш, мол, «тёзка» чух-свиней.
Народа в мире нет древней,
Чем Скиф-Чуваш, дитя Адама!
Шуваш – Цветок-Бог на воде!
Да в Книге книг – листки «не те»…
Даль В.И. (1801–1872) – этнограф и филолог, автор «Толкового словаря». Ему, как этнографу, было прекрасно известно, что Великая Скифия – это царствопредшественник России и на ее территории находятся тысячи скифских курганов. Как автор словаря и этимолог, он был хорошо осведомлен также, что основа русского языка – это скифский язык. Но скифское прошлое России для него, видимо, ничего не значило, коль он так беспардонно выразился в адрес великого этноса. Чаваш – это название народа Египта и Шумера. Оно внедрено в жизнь по знамению Всевышнего, а не по умозаключению В.И.Даля. Название народа образовано от слова Лотос (Шоваш). Известный индийский теолог, доктор философии М.А.Эшби пишет «Бог Хор в ипостаси Высшего Божества, Владыки Мироздания, восседает на предвечном Лотосе (Творении), поднимающемся из предвечного океана... Перевернутый Лотос – символ утра, рассвета, приносящего новую жизнь» (Эшби, 1998, с. 78,65). Александрийский грамматик Исихий (жил в 5 веке) упоминает египтян и шумеров под названием «Лотос племя» (Латышев, 1900, с. 853). (Кеннаман. Чуваши-скифы – потомки египтян и шумеров. Ч., 2011). В столице Чувашии в начале 21 века установлен памятник гармонии и синтезу религий в виде Лотоса (чувашский скульптор Владислав Зотиков).
О чем вы это? Об Адаме?
Ну, полно, что людей смешить!
В век интернета, глянь, – в «короне»
В галоп мир атомный летит.
Тут как задуматься о Вечном,
И о душе, и о Всевышнем?
Не до раздумий «мелких» тут:
«Серьёзные делища» прут, –
Их горы, кучи, рой несметный;
Не хватит жизни всей успеть!
Куда там думами корпеть
Над текстами из «всяких библий»…
Погряз в делишках человек.
И «трудоголик» же наш век!
Спешит куда-то Время вечно;
Летят секунды, дни бегут.
А месяц, звёздочки, Путь Млечный
Как будто грусть на это льют.
…В плену раздумий сих глубоких,
Башку на плечищах широких
К земле склонивши, человек
Сидит. На вид так – сорок лет.
Вдали сияют Чебоксары.
А тут – иная вся «страна»:
Деревня, хаты – «глубина».
Там, в городе – рекламы, фары,
Кафе, притоны, купола…
Блестит «игрушечка-юла»!
Картина яркая – и только;
Краса – взор-взгляд не оторвать;
Вдоль города синеет Волга –
Рассеюшки-державы Мать.
А здесь – писательские дачки
(Властями данные подачки
В советские ещё деньки);
Ввек дремлют эти теремки,
Как и хозяева их, впрочем.
Здесь жизнь застыла, словно сон;
Идут уныло день за днём,
Года-лета послушным строем.
Писатель – «тень» эпохи. Так?
«Теней» же… точных, – мало так.
Но кружится звезда-планета,
Неся своё всё на себе.
А называется-то это –
Свет белый; жизнь на земле!
Там человек – «венец» природы:
Ему подвластны суши, воды;
Но «властелин» сей ни фига
Не сможет покорить себя!
Тут, на окраине столицы
Чувашской скромной стороны
(Что «точка» лишь для карт страны),
Друзья, не с чистой ли страницы
С рассказа «прыгнуть»… на роман?
Да к черту жанр, – не был б обман.
Как в Переделкино столь славном
Элита слова тянет век,
Скрипя пером, вот так здесь… в банном
Домишке жил один Поэт.
«Поэт» – не много ли почтенья?
Писал он, скажем, не для чтенья:
Черкнёт стихи – да и под «стол»
(Не стол, – пенёк: Поэт наш гол).
Где, как творить – ужель так важно?
Блестел бы звёздочкой талант;
Муравка ты или Атлант –
Расставит Время «поэтажно».
Пока поставлен наш герой
К нужде – лицом, к деньгам – спиной.
Как величать нам впредь такого?
Давай с размаху – Гурий Тав:
Я сочинителя другого
С похожим именем знавал.
Но этот – весь какой-то странный:
В «шик-теремочек» домик банный
По ходу дела превратил,
Ухлопав в это уйму сил.
А силушки – и дал же Боже!
И тягу к лире – всё ему.
Не много ль столько одному?
Вороной белой быть негоже.
На свете этом ясно всем:
Будь сер, как все – и нет проблем.
Устроен так наш мир подлунный.
Таким родился род людской.
Видать, уж близок и Час Судный, –
Последний, грозный, роковой…
Людишки вот того не чуют;
Дни прожигают всё впустую.
А кто же в серенькой толпе
Ведёт себя чуть не как все, –
«Фа-а-с! Рвать его! Чужак он в стаде!».
Такая «мода» на земле
Всегда, законно и везде,
При полном блеске и параде!
…Да здесь «чужак» всё строчки вьёт;
Устав – мешок боксерский бьет.
И в ус не дует будто с виду.
Одним словечком – богатырь!
Ему б – быков бить, на корриду;
Иль на арену, как батыр;
Иль на худой конец (жизнь, браво!)
С него бы вышел вышибала:
Хлеб с маслом жрал бы, аж с икрой;
Жене и деточкам – герой.
«Не отставай на шаг от моды!
Не выбейся из колеи;
Глянь, скольких уж «на нет» свели,
Тех... без удил, – твоей породы!», –
Так подсказать бы нам ему.
Но есть свой час, друзья, всему.
И место есть всему, и дело
Живущим; каждому удел
В лоб тычет прямо, жёстко, смело, –
Глаза в глаза, взяв на прицел.
Жизнь «м;чит» твёрдой лапой мудро;
Да видно, разного калибра
В обойме пульки у неё;
И – каждому (опять!) своё.
А что «своё» – бездомным… в мире,
Где всё давно поделено?
Они – как лишнее звено
В цепи мирской; и – «всё в ажуре»!
Так обстоят делишки здесь.
Здесь и герой наш, – бомжик весь.
А «между дел» он, встав на грядки
Хозяином своих «богатств»,
Всё ковыряет по-крестьянски
Землицу. Радует тут глаз
Цветение под солнцем мая;
А осенью – прыть урожая.
В трудах сей «дачник», не лентяй,
Не белоручка, не слюнтяй.
В нём деревенская кость, жилка;
И чувствуется толк во всём;
С зарёй – он легок на подъем,
С закатом – в сон его «квартирка».
Не сон, а думы в тишине
У Гурия теперь в судьбе...
Теперь тоска, печаль, унынье
Поэта в полный оборот
Прибрать оравой прут! Спасенье,
Кто скажет, – где, честной народ?
Но «нет в Отечестве пророков»…
А мир погряз в грязи пороков.
Банальна столь картина дня:
У пропасти (не видно дна)!
«Шедеврик» сей – на свет весь божий
Предстал в «продвинутый» наш век;
Завета Ветхого «привет»
Попал по адресу, похоже.
Всё это кожей ощущать
Поэту пало, так сказать.
Изведать долюшку изгоя,
Став «добровольно» на стезю
Правдоискателя-героя, –
Не просто вовсе, вам скажу.
На то души большущей сила
Как кислород необходима.
Таких не видно средь «писак»
Теперь; да было вечно так…
Из тысяч – только единицы,
С высоким именем Поэт, –
Сияют в мир, неся в жизнь свет,
Сжигая в мраке свое сердце!
Из их когорты (сам не знал)
Поэт и «дачник» Гурий Тав.
Знал, может, тот, чей лик дни-ночи
Глядит в Поэта со стены,
Раскосые расширив очи;
А острый взгляд до глубины
Пронзает душу человека?
И чей портрет, столь странный, это?
С седой бородкой старичок…
Лишь ясно: родина – восток
Тому, кто зрит с портрета зорко
На Тава; ну, икона вточь!
Портретику – что день, что ночь;
В миг каждый на свет белый бодро
Взирает старец… Тайной пусть
Пока портрета будет «суть».
Лишь скажем кратко: в уголочке
На раме грубой – росчерк: «Чэн».
А над картиной той – цветочки;
В январь – бессмертник, в май – сирень;
Букеты разные год круглый, –
Цветок и свежий, и сушёный…
Портрету странному Поэт
С утра с улыбкой шлёт привет
От всей души, да вслух, с поклоном.
Знать, дорог Таву старичок, –
В глазах блестит коль огонёк,
Когда беседует он с Чэном.
Всё ж трудно это всё понять;
«Абракадабра», так сказать.
Не правда ль странно, – при лампаде
Топить, смотря на звёзды, печь;
И встав средь ночи в зимнем саде, –
В душе, в слезах, про лето петь?..
Как угораздило Поэта
Сбежать от суетного света?
Причины вески и просты:
Он не такой, как я и ты.
Стишки черкал всё против власти;
И правду обществу «орал», –
Вот в «чёрный список» и попал!
Мала Чувашия, да страсти…
Чтоб не давили хоть семью,
Ушел из света он в «дыру».
Вернее – в «скит». Уместней слово:
Тут по полгода – никого;
Не увидать души живого
Здесь в «не сезон». Вот повезло
Опальному Поэту с волей –
С отшельническо-скитской долей:
Пеньком сиротским в мир торчать,
Себя «библейским» ощущать.
Да не об этом ли мечтали –
Толстой и кто-то там еще?
Сбежать из света… «Хорошо!», –
Так, покряхтев, они б сказали.
Дух – во Вселенной! Плоть – в скиту:
Тав весь у Бога на виду.
Еще другая есть причина
Поэту «дачным» стать бомжом:
Деньжата вечно – как-то мимо;
Ему «фартило» в деле том.
Семья его – сынок с дочуркой;
Две жизни, две души ведь – шутка ль…
Жена, само собой, еще.
Мужское нужно им плечо.
Их укоризненные взгляды
Устал Тав кожей ощущать,
Себя в душе терзать и рвать;
Он – лузер им, тень пня-преграды!
Дай Бог, с работы хоть жену
Не сняли б за его «вину».
А то! Не раз ведь бортанули:
Про рост карьерный – не мечтай;
И с премий всяких киданули
Супругу Тава. Мол, узнай, –
Что значит быть женой Поэта,
Дерзнувшего сказать открыто
«Козлине», что он есть козёл;
Что в сад «рогач» залез-зашёл;
Что властью тот козёл зовётся!
И – хрен субсидий на жильё,
Положенных, законных. Всё –
Семья Поэта не дождется
От всёимущих ни шиша:
Жене Поэта сверху: «Ша!».
Начальнику отдела… сектор
«Доверили»; карьера – вниз.
Такой вот власти ясный «вектор»:
Знай, не прощается каприз, –
Что против верха-руководства!
Родня твоя и всё семейство
И пикнуть против не должны
«Гаранту-лидеру» страны;
Тем более, на «бонзов» местных!
Найдутся тысячи причин,
Отнять чтоб должность, пост и чин;
Приёмы эти всем известны.
Супруге Тава прямо в нос
Уж тычет «правдой» сей власть-босс.
Жена Поэта лила слёзы
Тайком от деточек своих;
Ах, сердцем чуяла все грозы,
Что целятся в семейку их!
Ушёл муж… залпом, вдруг, вслепую,
Избрал себе жизнь «холостую» –
Опального Поэта путь!
Читатель, как тут не завыть
От сожаления и грусти?
Такая долюшка-судьба
Неужто Господом дана?
Да-с, тут нешуточные страсти.
Такой пал Таву жребий-«фарт»
(Не автор в этом виноват).
Она – госслужащий. Прилежно
И честно служит десять лет.
Звучит хоть должность и столь лестно,
Но дома всё достатка нет.
Откуда ж быть, – когда ишачишь,
Век рядовой пчелой горбатишь?
Начальству ж – прелесть власти всей,
Где лозунг: «Рви, воруй, жри, пей!».
А тут… стал муж как б «враг» системы, –
Аж оппозиции Поэт;
Верхушке чинит «высший» вред:
Строчит куплеты и поэмы!
…Так Тав всё думал – и решил:
Побег! Р-раз – взял да совершил.
Легко!.. Лишь солнышко потухло
В душе, – упало в море слёз;
Лишь ветром все мечтанья сдуло;
Лишь пламенем объяло мозг!
И льдом как будто свет весь давит.
И что-то вхруст сломалось в Таве.
И ясно, что не исцелить.
Порвались с Сутью связь и нить!
Там жизнь осталась… недожитой,
А здесь – не начата она
(Ни крыши словно и ни дна!);
Зависла песня недопетой.
Стотонной грусти тяжкий груз
На шее. Дно кармана пуст.
Полным-полно лишь вздохов-стонов;
Ах, жизнь – запутанный клубок!
Ответов нет на тьму вопросов.
И пройден будто и порог,
И рубикон… в «страну» иную.
Но сердце жаждало другую
Земную долюшку себе!
Да оказалось-то в беде…
Тав из семьи ушёл, обидев
Супругу этим и детей;
И оттого – ещё больней:
Беглец, слабак он – в лучшем виде!
Жить по-людски, копить добро,
Видать, ему не суждено.
Какое жить там?! Быть-то тяжко, –
Коль даже близкие тебя
Не «догоняют»… Да тут только
Молиться надо, чтоб земля
Скорей твой гроб собой укрыла!
И общество бы вмиг забыло
О неудачнике таком,
Что бросил свет, семью и дом.
Кому поэт под небом нужен
Без фарта, денег, перспектив?
Стишками только чуть и жив!
Беда супруге с таким мужем.
…Любя до слёз семью свою,
Поэт – в «подполье»: в скит-дыру.
Вот так в отшельники выходят
В наш атомно-глобальный век;
Так матушкой-Скитеей бродят
Голь-мужички во цвете лет.
Не отстает и Тав от «моды»:
Чтоб не покласть на полку зубы,
Москву в три вахты навестил;
Шабашничал до дрожи жил.
Зарплата (по Москве) копейка.
А по «глубинке» – целый клад;
Дочурке выслал на наряд,
И сыну – ползарплаты где-то.
Теперь, хоть тресни небосвод –
Писать, творить, как даст сам Бог!
А Он даёт не так уж мало
Тому, кто с искоркой в груди;
Чьё слово жжёт сильней, чем жало;
Кого ждёт... пуля впереди!
Кто в памяти народной вечно
Сиять лучами будет нежно;
Кого давила власть, – с небес
Звездою станет всем окрест!
Не это ль высшая награда
Рождённым в мире на земле?
(О, хочется того и мне!
Но... вот – бездарен; да-с, преграда).
А этот, наш беглец-герой, –
Отмечен свыше, да с лихвой.
«Счастливец!» – с завистью тут крякнет
Кой-кто из пишущей братвы.
«Несчастный…» – вдрожь застонет-ахнет
Другой читатель сей строфы.
А большинство проскочит молча,
Без лишних вздохов – робот точно –
Куплетик этот столь простой,
Ничуть не блещущий красой
Поэзии «высокопарной».
Да автор всё же – без обид:
Герой его горой стоит
Среди других – он самый главный.
Но автору ль судить про то?
Да прёт на ум: «А судьи – кто?».
Вопрос извечный, изначальный,
Аж добиблейский, так сказать.
Ответ – неясный, столь туманный,
Что век живи, да не понять
Простому смертному-трудяге.
Удел его – пахать для «дяди»
Ослом, лошадкой, ишаком…
Кто ж «дядя»? Оседлавший трон,
Кто назначает лично судей;
Под мантиями – рать «рабов»
«Гаранта-лидера»! Таков,
Читатель, лик житухи нашей.
«А судьи – кто?»… А ты, Поэт,
На это должен дать ответ.
А кто ж ещё? На свете этом
Найдётся мало смельчаков,
Кто встать способен… перед танком
В рост полный с томиком стихов
(То бишь, «дуть» с;против системы, –
Строчить куплеты и поэмы).
Тех чудиков (да «дураков»!)
Удел – не тропка средь цветков,
А камни острые Голгофы;
И ввек нести свой тяжкий крест,
С шипами-иглами венец,
А на губах – замки-оковы!
…Ну, а пока же наш герой
Творит вовсю: стихи – горой!
Друзья, на куцый ум приходит
Тут автору «Скитеи» «факт», –
Как в осень болдинскую бродит
В помещичьем саду шик-франт;
Щеголеватый, кучерявый,
В цилиндре, с зонтиком… Тот самый,
Кто для России «наше всё»!
О, как же это хорошо
Что и герой романа тоже –
Чуваш Тав («бомжик») – грезит им,
Кумиром-гением… таким,
Кого равнять-то не с кем, Боже!
В сравненьи с ним – «литсаранча»
Писаки нынешние; ша!
А Тав – писака сей, «отшельник» –
Совсем… другой «макар», смотри:
Вточь гению «близнец-брательник»
(Не видом; да душой, внутри).
«Затворничество-скитство», впрочем, –
Ему… за «Болдинскую осень»;
«Помещичья усадьба» (сруб),
Изба, печь (дело своих рук).
Он – «дворянин» тож: двор – шесть соток;
И чем не барин Гурий Тав?
С утра, с вороньим карком встав,
Он с головою – в омут строчек…
Не поспевает и рука
Строчить, что выдаст голова!
Сюжетом «дачного» романа
Он выбрал нынешний наш день, –
Расцвет державного дурмана,
Когда народ – царям… за пень.
Да на Руси всегда так было, –
Мужик веками здесь за быдло.
Вдобавок – наш Поэт без поз
О «нацсвободе» тряс вопрос.
Полгода – и почти готово:
В напряге каторжничал Тав!
В последний раз всё прочитав,
Аж прослезился… от такого.
Но – вот однажды, мой вам крест, –
Труд этот чудный вдруг исчез.
Что может быть Поэту горьше?!
На белом свете божьем – мгла;
Ах, боль в душе… и дна поглубже;
Седей вдруг стала седина!
Поэт, по воле рока – «дачник»,
Отшельник, бомжик, неудачник,
Кому мох – ложе, небо – кров,
Стал нынче жертвой «спецворов»:
Украли кладезь его мыслей,
Всех чувств, и сердца, и души!
Вой, ветер, бей, реви, свищи;
Пусть знают все по всей Вселенной, –
Обидно сколь и больно как
Поэту, кто изранен так!
Так исчезает лучик солнца,
Которого всю зиму ждёшь;
Блеснёт – и вновь пурга в оконце,
Вновь мгла и стужа невтерпёж.
И нет ни силы, ни желанья;
И будто нет ни капли счастья
На свете белом... и ином;
И жизнь проходит мрачным сном.
Казалось так Поэту это, –
Когда он враз осиротел:
Роман рос, встал... и «улетел»!
И так пуста теперь планета.
Как – «рукописи не горят»?
Наверное... Но взял их враг!
Опустошил! Вначале марта,
На День рождения точь-в-точь,
Трагедия упала эта
На голову. И день – как ночь
Поэту стал вдруг в час утраты!..
Глаза и солнышку не рады,
Что выглянуло в первый раз
За всю неделю, – чтоб сейчас
Как будто с Днём рожденья Тава
Поздравить ласковым лучом!
На свете всём, таком большом
Поэту места как б не стало –
Нет рукописи… Есть тоска, –
Без дна, без края, высока!
Следят за Гурием, конкретно;
Он это кожей ощутил
В тот чёрный день. Писатель бедно,
Беднее некуда хоть жил,
Да сам себе устроить «праздник»
Решился было: именинник
Сегодня Гурий как-никак.
Ведь День рожденья, не пустяк.
Пока по рынку он болтался,
В скиту – уж «гости», тут как тут!
Да-с, «доблестно» войну ведут
«Кинжал и плащ», коль вслух признаться.
«Не зря» жуют народный хлеб
Те «рыцари»! Но… лиц их нет.
А лик-портретик старца Чэна
Разбит, разорван на куски
(Искали, видно, в раме что-то,
Ищейки-сыщики те – псы)!
Ведь рисовал картину Гурий
Карандашами годик целый…
Потеря эта для него,
Как в сердце – нож; больней всего!
Такой большущий вот «подарок»
Поэт от «друга» получил –
От власти, кто до дрожи жил,
О, ненавидит его!.. Дорог
Был тот портрет Поэту так,
Что не сказать в словах никак.
***
А между тем, наш Сандр юный,
Которого «забыли» мы,
Смотри-ка, – и не столь угрюмый;
Чуть оклемался от беды.
В артели плотницкой средь взрослых
Нет мест для мыслей грустно-слёзных:
С зарницей – встать, с закатом – спать,
Со светом дня – рабом пахать.
Так просвистел и миг каникул.
Парнишка вырос в мужика:
Пушком колюча уж щека;
И радует глаз каждый мускул.
Аул не «кинул» работяг –
Зерна дал, сена, поросят.
А деньги… В годы те в России
Творились в «бартерах» дела
Державные, да и людские;
Страна вдоль пропасти брела.
«Потуже пояса, крестьяне,
Интеллигенты-горожане;
Марш-марш к станку, рабочий класс, –
Пахать до гроба вам на нас!».
Вот лозунг тех времен и знамя,
Что олигархи вознесли;
О, как их «лики» расцвели!
О, как страну рвало то племя!
Зубами – в Родину! И кровь
Сосать – опять, и снова, вновь…
И ныне, завтра и вовеки!
Судьба живущих такова.
По руслам – всё, моря и реки.
Картина мира не нова.
Но всё ж – нет-нет, да как вулканом
Взметнется нищих дух над Троном;
Тогда – в столетие хоть раз –
Спаси от плахи, Бог, всех нас!
Об этом тексты и Писаний,
Заветов, Библии… Но что
В башку нам это вдруг взбрело?
Ну, полно! Хватит причитаний:
С зарплатой Сандр тут, впервой;
Тут – визг восторгов бы и вой!
А как же? На селе же детям
Труд с ранних лет – что «брат-близнец».
Для них соль жизни точно в этом,
Что в жизни – труд всему венец.
Но на селе без денег как-то
Обходятся; там где зарплата?
Каникулы как настают –
Работку ищут там и тут
Окрест все парни поголовно;
И даже школьники, – «в галоп».
Вот Сандру счастье пало – хоп;
Зарплата! Олигарх он словно:
На джинсы, может, на пальто
Смог «взять» за лето; повезло!
А первым делом Сандр купит
Любимой маме сапоги, –
Сапожки тёплые! Ей хватит
Дрожать от стужи и пурги.
«Мать Сандра – лучшая на свете;
Дороже нет на всей планете
Для сына, чем родная мать!», –
Вот так бы Сандру ей сказать…
Но – он не мальчик, он уж «взрослый»;
И «выше» всяких нежных слов.
И пыжится, чтоб был таков
И вид его… мужской, «суровый».
Ах, в двух словах – вот правда вся:
Для мамы сын – всегда дитя.
Рад за себя он и за друга –
За Вовку. Тот же – корефан
С начала «жизненного круга»,
С рожденья; Сандру «брат» – Вован,
Товарищ и сосед по парте
(Вовук – в «авторитетах», знайте,
Для класса: как же, он – друган
Паттору-Сандру, ясно вам?!).
Теперь – в шабашниках ребята,
У дел серьёзных, так сказать.
И – поздно лечь, и рано встать –
Удел их; снится аж работа!
«Раствор давай, неси кирпич!» –
Для них «родимый» лозунг-клич.
Ведь труд физический – он… благо
Для поколений всех земных
С Начала дней самих, от Бога,
Из глуби всех веков седых.
В наш день же роботов и техник,
Когда школяр – что академик
В науках «шарит» и «секёт»,
И в ногу с «космосом» идёт,
Жуя, не тужась в пот, хлеб с маслом, –
Лишь труд физический спасёт
«Продвинутый» технарь-народ.
Век роботов – вскачь, полным ходом!
А тут… до дрожи мышц и жил –
Тяжёлый труд; из крайних сил.
Не только чёрная работа
У Сандра с Вовкой на плечах;
Здесь до всего у всех забота
В делах больших и в мелочах.
Ты – каменщик, и плотник тонкий,
Жестянщик-кровельщик сверхловкий,
Бетонщик, грузчик, землекоп… –
Профессии тут сами в лоб
И в руки лезут друг за другом.
Знай-поспевай лишь познавать,
Принять на ум, на ус мотать, –
Ремёсла прут к тебе здесь буром.
За лето Сандр, глядь, и стал
По стройке асс-универсал.
И сразу видно, – вырос хлопчик,
Другим стал прямо на глазах.
Мужчиной весь – вчерашний мальчик,
Не зная лени, на «лесах»
Дни напролёт в трудах недетских,
Совсем нешуточных, нелёгких.
Стал шире, выше, загорел
На стройке, у мужицких дел
Наш Сандр-друг зеленоглазый.
Лишь зелень глаз и выдаёт,
Что будто он ещё всё тот, –
Всё тот же Сандр-паттор «Смирный».
Артели ясно всё о всех;
Сближает труд сильней потех.
Бригада дяди Микулая
(Бугор-то – Вовчика отец)
В трудах шабашных – прямо с мая
По осень. «Финиш» наконец!
Но это импортное слово
Ужель крестьянину знакомо?
Пока в дугу шабашка гнёт, –
Дел куча дома его ждет!
«Бугор» в делёжке – волк матёрый
(Себя, ну, как обидит он?):
Как каждый раз, – и в сей сезон
Урвал по «праву» куш здоровый
От «пирога» (от общака);
«Закон» бугров – суров всегда.
По всей державе беспредельной
«Закон» стоит сей во главе
Всего и вся! Главой отдельной
Тут автор спел бы о стране
«Бугров», воров, мужицкой массы,
«Смотрителей» общакской кассы…
Жизнёй здесь всё поделено –
«Семья», «бригада», «клан», «звено»…
Всё будто у блатных на зоне,
Коль глянуть глубже и копнуть,
Коль вертикаль властей тряхнуть, –
Всё «на мази, ажур в мажоре»!
Закон «бугров» и в кровь, и в быт
Народа «вник»! Вопрос закрыт.
У бригадира-Микулая
И дом, и клети, и сарай –
«Евро-новьё»? Глаз ослепляя,
Блестят в Тайбе. Жмот Микулай!
У бригадира батя, деды
Куркули были, мироеды.
Не отстаёт от них «бугор» –
К копейке цепок, как багор.
Другой бы на «евонном» месте
Костюм (хоть изредка) носил б;
Коньяк (по праздникам хоть) пил б, –
Не быть же всё рабом… работе!
Да жаден вдоску Микулай –
Округи первый скупердяй.
Весь – «ни себе, ни людям»! Вот ведь
Бывает «субчик» на земле;
Ему душа, и честь, и совесть –
Пустейший звук! Ему тенге –
Всего житья-бытья мерило;
В деньгах лишь – «правдушка и сила»
Для Микулая! «Сухофрукт» –
Так за спиной бугра зовут.
Но что с того-то молодёжи
Артельной? Сандр и Вовук –
На небе, на седьмом; не тут,
Не на земле они, похоже!
От счастья вдоску захмелев,
Вовук, глянь – львёнок; Сандр – лев!
Хоть и лихой последний с виду,
Но на душе всё ж у него
В когтях жизнь держит цепко льдинку:
Любимой смерть – вина всего…
И в редкие часы досуга,
И в миг «законный» перекура,
Нет-нет, да вдруг блеснёт тоска
В глазах у парня. И тогда…
Неведомо, что там творится, –
На сердце Сандра-удальца:
Парнишка вмиг спадет с лица,
Молчит, вопросов сторонится;
С людьми – один, как перст… От мук
Душевных не укрыться, друг.
Читатель мой, тебе открою
Лишь знаю что наверняка:
Хоть Сандр тих на вид собою,
Да вот душа у паренька
Стоит вся дыбом… жаждой мести!
Нашлись бы изверги вдруг эти,
Сгубили что его Санюк, –
Свершил бы Сандр страшный суд!
Да прямо здесь, на этом месте!
Но – тех зверей вот ищут всё;
И не нашли пока ещё;
Ещё ползёт мразь по планете.
…В артель вернёмся вновь. Ну что ж,
Денёк зарплаты-то хорош!
Зарплата людям – что «лекарство».
И без него – не жить никак
На свете этом. Вот «коварство»
Нам подложила как пустяк,
В насмешку как иль как в «подарок»
Всех душ Душа! Её взгляд зорок:
Всё видит, – что, когда и где;
Всё ведает всегда, везде.
Да не встревает в ход дел жизни
Сия Всесущность Бытия –
Господь Всевышний-Судия.
Про это и слова излишни.
Трудись хоть пчёлкой под луной,
Но – без зарплаты ты… «больной».
Она, зарплата-то, известно –
Без вкуса и без запашка.
«Не пахнут деньги» – лозунг, видно,
Тем, в ком первичнее тушк;,
Чем бедная душа. Душонка
В «тушк;х» тех держится так жалко…
Да ладно умничать, поэт!
Поближе двинь на божий свет
«Героев», вот хотя б артельных.
Тут побазарить есть о чём
Насчёт зарплаты (вновь? зачем?)
У лиц артельщиков «отдельных».
С бугром – понятно: он – табу;
Но в акт вписал… жену! Не лгу.
Бугра супруга на «работе»
За лето, мельком, пару раз
Была, – по женской как б заботе,
Как б с мужем свидеться на час;
Так, – постирала, поварила,
Ну, типа «марафет» творила,
Как будто без неё тут – край,
От беспорядка умирай…
Теперь та Мархва, словом – в доле,
С артельщиками наравне!
Бугор вписал её в графе
Подсобничков, вот-те фортели.
И – что ж? «Полаялась» артель!
Да толку? Только канитель.
Общак-то где? У Микулая.
Бугор – он вправе и скостить,
И дать прибавки к сумме пая;
В его ручищах «счастья» нить.
Что Сандру с Вовчиком те дебри?
Они пахали, словно негры;
И вдоску рады оттого,
Что куш им вышел ого-го –
Как и у всех почти зарплата;
Глядь, взрослым уж они под стать!
Плясать тут можно и орать,
Что выпала в «фарт» лета карта!
(Не знает Сандр, что сынку
Бугор двойную дал деньгу).
А в час, когда уж попрощались
С муллой самим да и с главой, –
Тут к Сандру тенью подбежали
Две девки – и айда с собой,
В стороночку, от глаз подальше
(Татарское село – не наше:
К примеру, баб тут без платка –
«Долой» от взгляда чужака).
Недолго длилось то свиданье;
«Дела» девчат были просты:
Записку Сандру – и в кусты;
Свиданье то ли, то ль прощанье…
Там – телефонный номерок
Одной хозяйки стройных ног.
Хоть… с ног начать ознакомленье
С одной из главных героинь,
Хм-м, автору как б «преступленье»,
Иметь в виду коль блеск седин
Башки его, чёрт-чем набитой!
Да вот душой, от глаз сокрытой,
Он чист, читатели-друзья;
По жизни он – почти… дитя.
И потому в укор не ставьте
«Писцу» слог вольный, стиль, язык,
Куплетиков негладкий стык,
Неровности на ровном месте.
Неровно автор задышал,
Когда строфу сию писал.
Ведь память в нём объята снова
Сиянием счастливых дней, –
Когда сиренью пахло в окна;
Когда в ветвях пел соловей
Под чудно-чутким небом мая,
Сердечко светом наполняя;
Когда черёмух белый дым
Внушал, что… кем-то ты любим,
Что сам ты тоже любишь страшно!
С чего б всё это – не понять…
Как можно ровно тут дышать?
Душе и сладко, и тревожно!
Был юн и автор... Про кого ж
Ему тут стих дать невтерпёж?
Зовут Согатой ту девчонку.
Красотка вся, от глаз до пят.
Косу до пояса и челку
Описывать я был бы рад
Ночь напролёт хоть. Но поймите,
Есть девушки на белом свете,
Сказать «конфеточка» – и всё!
Не надо больше ничего.
Стройна, как ствол березы белой.
И полон тайны глаз разрез –
То ль ангел там, то ль… пляшет бес;
А губы – алость вишни спелой.
Вот героиня вам – краса!
Как вам она? Мне – хороша.
Мне хорошо! Да вот девчонке,
В четырнадцать «плюс хвостик» лет,
И солнышко – не то что солнце;
И месяца не мил тень-свет;
Ей мил один на свете Сандр!
Точь-в-точь в индийском фильме кадр:
Девчушка кинулась в любовь,
До дна, до омута, до снов!
А парень это и не знает
Ни сном, ни духом, ни иным.
Чуваш исчез, как с яблонь дым;
Татарка, глядя вдаль, вздыхает.
Из Айгюрденя до Тайбы,
Коль напрямик – час-полторы.
Да нет – мгновенье! В миге каждом
Согата вся – с любимым, там,
В селе манящем столь, чувашском,
Где песен звон по вечерам;
Где по утрам чувашки скромно,
Сошедшие с картинок словно,
Ведут коровок к пастуху, –
К речушке, к старому мосту...
Так видится Тайба влюблённой,
Ни разу хоть не бывшей там;
Эх, стать бы спутницей ветрам
И – к Сандру б, песней, окрылённой!
Девчонка стынет и горит.
Дела-а... природушка творит.
Без всяких там соизволений
На то с «хозяйской» стороны,
Без спросов и без разрешений!
Природе все права даны
Избрать любого на планете
Для «опытов» своих, поверьте;
О, этой вольностью сполна
И пользуется ввек она!
Любовь – любимейшая «шутка»
Природушки среди людей;
«Забава», мультика «смешней»;
Подопытным та «шутка» – пытка…
Но всё ж на свете вещи нет
Желанней, чем «лямур» сердец!
Что Согда втюрилась, – не знает
На свете ни одна душа.
Порою лишь… с ней повздыхает
В ночь ветерок, цветком дрожа.
И вспоминается ей Сандр,
Ее Улып чувашский, паттор...
Ведь умудрялась же тайком
Следить за ним – ай-да «шпион»!
Так, пару раз, да по «работе»:
Разочек – почту поднесла;
В другой раз Качча забрела –
Коза – на стройку; вот-те счастье!
Ещё – узнать раз привелось,
Что Сандр в драке… тож хорош.
То было в августе, в начале.
Артисты – с неба как, – в село!
И яблоку пасть негде в зале –
Крушенье света как пришло.
В конце концерта – дискотека.
Кому-то – сущий ад все это:
Мулла… встал, плюнул и ушел,
Как сам шайтан и сер, и зол.
В тот вечер, первый раз за лето,
Явился Сандр с другом в клуб
(В глазах дружочка скрыт испуг)
И на «галерке» встали где-то.
Тут, как в ковбойском фильме, к ним –
Втроем: «Пошли, поговорим!».
В деревне есть «законы» драки,
Где SOS главнейший – «наших бьют!».
И с детства «где зимуют раки»
Знаком всему народу тут.
А здесь – тем хлеще: ба, не наши!
Нарисовались, ишь, чуваши;
Один – кудряв, другой – джигит;
Тут как не рявкнуть: «Мондан кит!
Не дай Аллах, – девчонок снимут;
Самим нехватка, малайлар!».
Видать, в мозгах у тех татар
Мысль эта заложила «мину», –
А то-о! «Пузырь»-то – на троих
Был; в меру, вточь – для «дел» больших.
Большущих! Тянет же на «подвиг»
«Змий» даже скромных тихарей.
А тут – не тихие, да что ты;
Тут трое местных «шишкарей»
(Ну, это так, – по их-то мненью,
По их «крутому» разуменью),
Кому вожак-главарь-король –
«Зелёный змий», яд-алкоголь.
Бутылка водки – «хлеб насущный»,
Мерило сущности-всего;
И стыд, и совесть им – ничто,
Коль спирт в крови их («зверь» ужасный!).
Звереют прямо на глазах
«Герои» эти, глянь-ка; вах!
Вот вышли. На крыльце те трое,
Враз окружив двух «чужаков»,
«Геройски», за село родное –
Хрясть… по зубам! Финал таков:
То ль град затрещин и ударов,
То ль мат поддатых трёх татаров, –
«Разбор»… льва в Сандре разбудил:
Как мосек раскидал верзил!
Да вот Вовук лишь после драки
«Решил» из лужи грязной встать;
И ноги – в руки, ты поглядь!
А Сандру… одному – на «танки».
Сбежались все, мафон заглох;
А здесь – один уделал трёх!
Один – да на троих: не шутка;
«Уделал» – легкое словцо…
Тут к делу надо жёстко, круто,
Серьёзно подойти, а то
Риск превратиться в «отбивную»
Для Сандра был велик, скажу я
(Ведь автор был когда-то «спец»,
Ну, типа… «уличный боец»).
И парень наш чувашский этот –
Орешек крепкий-то, видать:
Смог трёх «бакланчиков» порвать!
Есть в хлопце, знать, и прыть, и «метод»;
А главное – бойцовский дух
(Слова лелеют эти слух!).
Тому, понюхал кто гарь-порох,
Кто в передрягах побывал,
Кто знает, что такое «ворог»,
Кто шкурой лично испытал
Всю «прелесть» схватки-рукопашки
(Не боя, – так хоть… типа драчки),
Тому слова «бойцовский дух»
Действительно ласкают слух.
Мужчины созданы природой
Как стражи дома-очага;
Не стоит медного гроша
Кто век прополз с небитой мордой!
В деревне, знамо, для парней
Привычны драчки с детских дней.
Где это видано такое, –
В ауле нашем – наших бьют!
В крови, в соплях, в грязище – трое…
Какие строки впишешь тут?
Тут можно сердцем лишь признаться,
Что это редкий случай, братцы:
Чуваш, трудяга тихий, глянь, –
В кругу татар, как Богдыхан
Застыл со взором своевольным –
Орлан, спустившийся с небес!
И – ах, шайтан, гяур, чёрт-бес, –
Его глаза огнем зеленым
Горят! В них ярость через край;
Мол, я – не трус, то каждый знай!
Изорван ворот у рубашки,
На челюсти алеет кровь;
Темнеют в ссадинах костяшки
Крестьянских крепких кулаков.
А дышит… ровно и свободно –
Не схваткой, а игрой лишь будто
Тут чуть увлёкся; словно с гор
Титан спустился, – хана взор!
И волчий вольный дух в чуваше,
И сила царственного льва,
И мощь спокойного ума, –
Виднелось это всё в парнишке,
О, вточь гранитная скала,
В пустыне как стоит гора!
Сраженье-схватка человеку –
Что зеркало взглянуть в себя;
И отраженья лучше нету!
Как на ладони тут душа
И тело явятся народу;
Не обмануть вовек природу:
В бою узнаешь – кто есть кто.
Верняк экзамен на все сто
Мужчинам на пути по жизни.
А тут – парнишка без усов,
Без страха – в бой… с толпой; нет слов!
Не это ль миг геройства, высший?
Вот «тип», достойный встать на холст
Шедевром века, в полный рост!
Уместней было б тут продолжить
Пустой рассказ сей ни о чём.
Но автор слово вставить хочет,
Да из «Истории» притом.
Татары под крылом монголов
Явились в «свет»; и словно молох
Прошлись по землям скиф-булг;р;
Сувар, Аскал, Болгар, (Ч)Вышкар
Сожгли, втоптали – в пыль и в пепел!
Сегодня же на всех парах,
Со школьных парт, с горшков в садах
Татары – в б;лгары! Мир весел.
Казань – чувашский град Аскал, –
Для дел Руси… «татарским» стал.
Аскал – древнее название стольных городов чувашей-скифов. Таких городов-крепостей было более десятка.
Хасан – последний царь скиф-булгар, –
Кыпчакским ядом умерщвлён…
Чуваш по крови был сей Паттор;
Названье городу дал он!
Да вот о том – не заикайся,
С «научным кругом» не бодайся:
«Разложено по полкам всё,
Доказано! Чего ещё?!».
Горит-то шапка… на воришке.
Такое наше бытиё.
Да что на ум нам то взбрело?
Подмога надобна парнишке!
Один, в круг загнан, словно волк
Стоял чуваш, о, Туро-Бог!
Вот тут чувашскому батыру
Конкретный бы настал «копец».
Но брату Согдочки – Патвару –
По нраву, видно, сей храбрец:
«Кто?» – прогудел всего-то мастер;
Ему уж: «Да чувашин это!
Тут ферму строит их артель.
Хошь, врежем, счас, по ходу дел!».
Но знатный чемпион татарский
Лишь цыкнул на «боевиков»;
И те без лишних слов-понтов
От Сандра – руки прочь, как в сказке.
С фингалом он, нос битый вкровь…
С ним к Согде грянула любовь!
И с вечера того у клуба,
Все ноченьки, да и деньки
Девчонка вся во сне как будто;
И думы у неё одни:
О Сандре лишь, любимом, милом,
О столь застенчивом и смелом…
Перед Согатой его лик
Всегда, везде звездой стоит!
Ах, нежный возраст становленья, –
Души и тела ты расцвет;
Любви первейшей взрыва свет –
Поярче всякого мгновенья
Живущим всем на всей земле!
Не выразить тебя в стихе.
***
Она в педколледж чебоксарский
Зачислена. И есть сполна
На то у Согды повод веский:
В чуваша девка влюблена.
В тот миг прощания в деревне
Согаты – в милом Айгюрдене, –
Записочку в ладони сжав,
С подружкой к Сандру подбежав,
Согата парню… всё сказала!
Вернее, вовсе ничего;
В записке – номер лишь её
И адрес лишь, куда б хотела
Она учиться поступить.
Вот всё «письмо», всей «связи» нить.
Тонка же нить для узы… дружбы;
Куда там речи о любви?
Но… Сандр весь – в сердечке Согды,
Всегда, и ноченьки, и дни!
Всё с Сандром встретиться мечтая,
Она и в осень – солнце мая;
И кажется ей, что вот-вот
Столкнется Сандр с ней лоб в лоб.
Но дни и месяцы летели;
Учеба, практика, дела...
И – чудо! Жизнь сама свела
Две души ясные... в метели.
И дал же встретится им Бог, –
На перекрёстке двух дорог.
О, перепутья жизни этой –
Поистине загадка вы:
То вьётесь радужною лентой,
То вточь прямой полёт стрелы.
А снег божественно кружится,
На землю грешную ложится;
Всё кроет белой простыней –
И даль, и близь, и за спиной…
Чудесно это время года:
Душа грядущей новизной
Полна до края! И покой
В неё вдыхает мать-природа.
В снежинок танец, в белой вальс,
Ах, жаждет встать и сей рассказ.
Вернее, автор. Обожает
Он время года, что «зимой»
Народ скитейский называет
(Народ-то – скифский, не простой;
Не надоест Поэту слово,
Что превозносит чудо-скифство!).
Зима – вот чудо же, друзья;
И не влюбиться в то нельзя,
Земляне-люди, дорогие,
Все человеки, стар и млад:
Куда ни кинешь взор свой, взгляд –
Белым-бело по всей Скитее;
Узором иней на окне,
На ветках, шапках, бороде!..
Снег серебристый под ногами,
Как закадычный друг, – взахлёб
Беседует с тобой… «словами»;
Гимн выдаёт, чтоб ты бы смог
Понять его при каждом шаге!
И звёзды, словно при параде,
На небе выстроятся так, –
И веером, и в круг, и в ряд!
Днём солнце выглянет, – и душу
Как будто Кто-то, столь родной,
О, заслонит на миг собой
От тяжких дум. И легче сердцу.
…Забыли о герое мы
В объятиях красы-зимы.
Герой наш главный – пэтэушник.
Что ухмыльнулись вы, друзья?
Ученых в наши дни – излишек.
Рабочих рук – сыскать нельзя.
Я сам газоэлектросварщик,
И каменщик, и лесовальщик…
Пока не сделался «писцом»,
Я был нормальным мужиком.
Но вы о чем? Ах, о герое;
И он пошел в рабочий класс,
Чтобы кормильцем быть для вас;
Чтобы страна не знала горя.
И автор, коль с нуля б начать,
Пошел бы… уголь добывать!
А по стопам его, – герои
Романа этого идут
Вперёд; по прихоти и воле,
На ум «писаки» что взбредут.
Конечно, он не гений-Пушкин;
Намёк тут даже сверхизлишен:
Сравненье искры… с Солнцем – дурь;
Иль наглость свыше-чересчур!
И Сандр – вовсе не Евгений,
Не дэнди и не дворянин,
Не франт. Он просто крестьянин,
Чувашский парень, деревенский.
Онегин, Ленский, Таня… Тут,
В «Скитее» – весь иной лиц круг.
Иное время на планете.
Но коль сказать, как на духу, –
Да человек на этом свете
По жизни и на всём веку –
Всё та же «тварь» на двух-то ножках
В любых земных углах и точках.
Вот так! А может быть, не так.
Ах, человек, ведь ты мне – брат!..
Да что так тужится здесь автор,
Как будто есть чего сказать
Про человека вновь-опять?
Поэт – ты дум «пустых» реактор.
Строчил б стишки для серых масс
О том, как «классно» жить сейчас.
А день сегодня – рви и хапни.
Кто хочет – Родину продай;
Ни грамма совести, ни капли
В «вождях». И этот ад им – рай.
Властям – «законно» б беззаконить;
О демократии трезвонить б;
Чтоб сдох народ-электорат
В тисках правопорядка – «враг»!
…Да Сандр не об этом мыслил.
Из тренировки не спеша,
Он шел проспектом Ильича;
А зимний вечер снегом сыпал.
Белым-бело кругом, вокруг!
Как не вздохнуть всей грудью тут?
Тем паче – после тренировки,
До дрожи жил всех «отпахав»
Два часика, без передышки,
Паденьям счет аж потеряв…
Не шутка у самбистов схватка;
До ниточки промокла куртка –
«Самбистка» – пот хоть выжимай;
Усталость в теле – через край;
Да дух как будто счастлив этим!
Ему приятна пальцев дрожь;
Вот принял душ – и мир хорош:
К борцу и мягок, и приветлив.
Ковёр борцовский – брат и друг,
До завтра! Отдохни чуток.
Танцуют легкие снежинки,
Красой приветствуя борца.
И словно скромные девчонки,
Стесняясь, тают, чуть лица
Юнца нечаянно коснувшись.
Шёл Сандр, в вечер сей влюбившись,
Скрипя пушистеньким снежком
На остановочку пешком.
Ботинки старые чернели
«Вороньей» парой на снегу;
Пора б на отдых им. Деньгу
Подкопит как в конце недели, –
Навьё и будет у борца!
(Да грузчик Сандр… иногда).
И даже вид обувки рваной
Не сможет в парне сбить настрой
Такой возвышенно-прекрасный,
Такой по-дружески простой.
Добра полны и встречных лица;
Светлее в зданиях оконца;
Сугробы даже и кусты,
Глянь, веселы как б и бодры, –
В миг сей так кажется самбисту!
И из души как будто свет
На мир, сияя, льёт привет;
В груди легко-свободно сердцу…
Давненько Сандр не свистел,
А тут – свист выдать захотел!
Миг этот – и какой-то странный,
Столь редкий, будто бы… чужой;
И близкий чудно! Хоть нежданный…
Борец, «беседуя» с душой,
Шёл от ДК Ухсая к Волге.
Кафешка там. Там соки, воды
И лимонады продают.
После борьбы – там тишь, уют
И по-домашнему спокойно.
Из тренировки вот сюда
Ведёт спортсмена путь-тропа.
Тут многое ему знакомо.
Литературный вот музей.
Девчонки вышли из дверей.
В любом углу земного шара
Узнать легко ведь сей народ, –
По искоркам весёлым взгляда,
По легкой поступи их ног…
От них – студентов – свет исходит;
И стаей в них идеи бродят;
И не сидится тихо им,
Полуголодным, но… лихим!
Очкарикам теплично-бледным,
Одетым бедно, кое-как,
Невзгоды быта – лишь пустяк
За право быть душой свободным!
Вот код студенчества всего,
Взглянуть коль бегло на него.
А если дольше задержаться
Пытливым взором на юнцах, –
Есть кой-чего, чтоб удивляться
С восторгом, искренне, в сердцах:
Чисты студенты и невинны;
И устремления их дивны, –
Мечтают, чтоб весь белый свет
Свободным стал от зла и бед
И превратился б в сад цветущий!
Им жизни кручи – нипочём;
«Дерзать! Вперёд!» – вот их закон;
Им праздник – каждый день грядущий!
Вольны душой, легки как дым
(Лишь сессии – чуть «тормоз» им).
Вчерашние шальные дети…
Сегодня вот профессорам
«Достались» непоседы эти –
Зарплата лысым докторам,
Их хлеб насущнейший и касса.
Студентик – двигатель прогресса!
Цветок на камне бытия…
Без этого цветка нельзя
Теперь и жизнь представить эту.
Студентом был и генерал,
И царь-тиран, и либерал, –
Поднять бы памятник студенту!
В студенчестве безгрешны все
(Попозже – разны вообще).
Прошли, щебеча беспрестанно,
Девчата. Что ты с них возьмешь?
В груди вдруг ёкнуло – что? Странно…
Тут как башку не повернешь;
И надо ж – девушка, что ближе, –
Остановилась вдруг та тоже;
Так повернулась, что чуть-чуть
Не сбила парня грудь об грудь.
«О, Сантор-паттор… Неужели?!».
И парню голос чуть знаком,
Звенящий чистым серебром:
«Да не узнал… «землячку», что ли?».
Тут парень вспомнил летний день,
Девчонку, легкую как тень.
«Согата! Надо ж… Да узнал же;
Как не узнать твою косу?
Ты как в места попала наши, –
Не здесь ли ищешь… ту козу?».
Девчонка было растерялась,
Но родничком вся рассмеялась:
«Козу вот вспомнил. А меня?», –
Спросила, соловьем звеня.
Ее подружки тут позвали.
Она сказала, что одна
Придет в общагу. Вот до дна
Согата – в счастье! Где печали?
А у музея – голоса;
Выходит пестрая толпа.
Кажись, – писатели, поэты;
В Литературном – кто ж еще?
Интеллигенты: разодеты –
При галстуках, в плащах, в пальто.
Один лишь – «белая ворона»:
В кроссовках, в куртке, в кепке «Хина»,
В потертых джинсах; как… народ,
Не то что сей элиты «взвод».
Погодь… да это же знакомый:
Заходит часто в зал борьбы;
Борцы – с почтеньем с ним, на «Вы»;
В авторитетах он, но скромный.
А с Сандром даже как-то раз
И поборолся этот асс.
Не «как-то», а вполне конкретно:
За тренировку схваток шесть
Борцам приходится нередко
На полный-максимум пыхтеть.
Эх, Сандр и «летал» в той схватке!
В седом борце сил – будто… в танке;
И техника – да мастер-класс
Без всяких понтиков-прикрас.
И надо ж, – после жаркой схватки
Он Сандра… взял и похвалил:
Мол, бился тот до крайних сил;
По-патторски, мол, по-чувашски!
И кратко, сжато уточнил
У парня, – кто он, рос где, жил…
А сам, видать, и в чемпионах
Ходил бы, коль б другим чуть был, –
Ну… не таким. И в кабинетах
Пост занимал бы; хватит сил
С лихвой у этого батыра –
«Напарника-партнёра» Сандра.
Природа штучно выдаёт
Таких людей под небосвод.
Кумекает и чует парень, –
Кто личность, а кто так себе;
Кто серость, а кто свет звезде
(Дед Микихвер сказал б: «Зрит в корень!»).
Умом не ведал, – знал душой
Юнец-борец: Тав – не чужой.
Согата тут проговорила:
«Вон тот, что с краю, к нам спиной,
Широкоплечий, – ай-да сила…
Читал стихи; талант такой!
Из колледжа сюда нас водят,
К поэзии… коснуться вроде».
И в этот миг борец-Поэт
На них взглянул. Во взгляде – свет.
И улыбнулся Сандру, будто
Товарища вдруг повстречал.
И руку, подойдя, пожал
Как равному – достойно, добро:
«Как поживаешь-то, борец?».
И Сандр ожил наконец.
Сказал: «Иду вот; из спортзала…».
Спросил у Согды тут Поэт:
«Подруга вы ему. Ведь правда?».
Кивнула девушка в ответ.
Окинув взглядом нацэлиту,
Которая в минуту эту
«Базарила», так, кто о чем, –
Тав молвил басом, словно гром:
«Взгляните гордо, «аксакалы» –
«Столпы» Чувашии родной:
Улып пред вами молодой –
Наш Вождь грядущий! Все слыхали?».
То ль в шутку молвил, то ль всерьез;
У Сандра ж щёки – алость роз!
А как же? Надо же! Услышать
В свой адрес эти вот слова, –
Тут поневоле ртом задышит
Всяк-каждый, коль он… не «дрова»!
А Сандр – кто? Да пэтэушник,
«Деревня» он, безусый мальчик,
«Колхоз», «чувашин»… А вот тут
Его Улыпом аж зовут!
Да как же тут не заалеть-то?
Тут можно имя позабыть
И столбиком немым застыть!
На сон похоже так всё это…
Бывают же, о, чудеса –
Осмыслить, ну, никак нельзя!
В тот день февральский нацэлита
Стихи послушать собралась
В музей Литературный этот:
Сильна духовной пищи власть.
Давненько не был в «высшем свете»
Тав Гурий; на другой планете
Как будто жил он целый год.
«Явление народу» – вот.
И – что? Кого чужое горе
Колышет чуть хоть в наши дни?
Участья – капельки не жди!
А зависти – полно как море.
Да что завидовать бомжу?
Но… за спиной, ба-а, слышь – шу-шу.
Да «шушеры» шипенье Таву –
Всего-то мух как будто ной;
Наш;ру «певшим», за халяву,
Лизавшим трон наперебой
Весь век свой жалкий и убогий, –
Ха-ха! – знать, вздумалось, что… «боги»
Они теперь! Аж ордена
Кой-кто навешал, вот-те на.
Войны и тени не видавшим,
За «доблесть» – кляузы строчить
Всё друг на дружку («мух давить»…);
И то – ни слова на чувашском.
Но есть кой-кто и средь писак,
Кого Тав видеть был бы рад.
Ему сей зал полуподвальный –
По сердцу; так сказать, родной.
Конечно же, не идеальный
Мирок музея, но… «живой»:
Дела писателей хоть плохи,
Но пару раз в год сборы-сходки
Мелькнут всё ж в этих уголках.
При нынешних лихих деньках
И то – просвет «душ инженерам»;
Как лучик солнышка… на дне,
Отдушина чуток судьбе;
А повезёт – шампань, фужером!
И в этот раз на сход сюда
Слетелась вся «литсаранча».
Вот так бы звать народец этот,
«Трудяг» бумаги и пера;
Талантик тут настолько редок,
Что в «Книгу красную» пора
Вписать ту «белую ворону»
(Сюжет сползает к фельетону?
Чур-чур, нам этого нельзя;
Серьёзней надо быть, друзья!).
Литература – это «штука»,
Что банков-замков поценней;
Ответственность за Мир на ней;
В ней суть и лик людского рода!
…Чтецы тут – в очередь; и Тав
«Кой-что» в черёд свой прочитал.
Хоть публика «хила и тоща»
(Так с трона видится СП),
Поэты всё ж – не каждый… моська:
Найдется, кто «сам царь себе».
Нет-нет, да кто-то что-то «пикнет», –
На сильных мира сего «прыгнет»
Аж с кукишем… в кармане брюк!
Да власти сей «трибун» – индюк.
«Народные» гремят ввысь оды,
Ниц стелясь гадами за хлеб
(Средь них – «воробушек-поэт»,
Хоть с клювом, да из змей-породы).
Вот вам «богемная» среда
Чувашии; одна беда.
В грудь бьет себя лысь-профессура
(Ввек в тихой гавани дремав),
Что, мол, она – всему опора!
Честь предав, совесть всю продав,
Сдав партию, да и державу –
Прыг… в «дерьмократы», с пылу-жару!
Историю чуваш-булгар
Преподнесли татарам в дар;
И снова – кучи диссертаций.
Студентов нищих потроша,
Кормушке-креслу вдрожь служа, –
«Рать» доползла, глядь, до оваций!
И топчут туши землю-мать.
Что про «элит» еще сказать?
Ах да, кишит еще эстрада –
«Звёзд» улей! Да несет не мёд,
А шум и гам: «шедевров» лава
Частушкой льется на народ.
О, «светлячки»! От ваших штучек
Берёт аж оторопь; нет строчек
Достойных сердцу и ушей:
«Тип-топ, любовь да соловей…».
А где народность? Где дух воли,
Что завещали предки нам, –
Властители древнейших стран?!
Не гожи вы и пасть им в ноги.
Да! Так в Чувашии-«селе»
Бредут делишки в «лепоте».
Сие «кой-что» – стихи, из новых, –
Тав выдохнул тут «грандам» в лоб:
Притихла враз скамейка «мудрых»;
Застыл ряд «кафедрных» – столб!
В «скиту» рожденное творенье
Нарушило сердцебиенье
На миг у «мэтриков пера».
С галерки ж – юношей «урра!».
А ряд «почетных» – сыч и бука;
Сопят носы, блестят очки;
Добра от этих и не жди:
Лишь лапу «босса» лижет сука!
Честь променяла эта «мось»
На «конурочек» да на «кость».
И глядь, – сидит вот «величаво»
В президиуме (как всегда)
Вожак ручных дворняжек-шавок.
В грязи от носа до хвоста
Те «суки», а верней, их совесть.
Не ночевала миг в них смелость.
Зато жизня им – в масле сыр!
«Хузи» советник-«поводырь»,
Хоть по-чувашски «ни бельмеса», –
Над нацэлитой – как в седле;
И рулит всем, всегда, везде
«Во мгле» аспектов нацвопроса.
Сей «мудрый змей-чувашзнаток» –
Кондраш; конторы казачок.
Такие – в бочке что затычка;
От их «опеки» спасу нет;
Меж властью и народом – «смычка»
Как будто этот «доктор-свет»
(Сопля! Не смычка). Чмо-Кондрашке
По жизни – место б у параши.
А он, смотри – за «мудреца»;
И нет стыда у наглеца.
«Всезнайка-гость» уж верховодит
Историей чувашей аж;
Вот – «толерантности пейзаж»!
Да хохмы-анекдота вроде.
Поэту… вонь, и гарь, и дым –
«Советничек» и иже с ним!
Какие званья не носила б
«Бумажная» вся эта рать,
Поэтом зваться не посмела б:
Поэт – Святому он под стать!
Поэт – с израненной душою
В себя вбирает боль чужую;
Последний вдох в нём – за Народ!
Поэт в Трон оды не поёт.
Поэт – босой, голодный, нищий –
Встократ богаче богача;
Поэту плаха палача –
Пенёк лишь; Бог ему – суд высший!
Поэт – земным созданьям в дар.
Поэта кровь – земли нектар!
Тем временем – Согата с Сандром
Сидят в дешёвеньком кафе.
Ведь много ль надо зацвесть садом
Влюбленной до краев душе?
Любовь – то слово для Согаты!
А Сандр – уши ли из ваты
Иль человеческих чувств чужд, –
Всё не поймёт: Согата уж
В него так втюрилась – безумно!
Признаться ж в этом силы нет…
На нём сошёлся клином свет:
То – солнце бьет, то мгла – безлунно;
Девчонка – то улыбка вся,
То вдруг блеснёт в глазах слеза.
Ты знаешь уж, читатель, видно,
Из разных книжек про любовь;
Всё ж будет автору обидно,
Коль не взволнует твою кровь
Стишок сей тихо-простодушный.
Черкнувший это – ввек не чуждый
Слезам и вздохам из души.
Но до чего же хороши
И сладки боли сей «болезни» –
Любви первейшей и святой!
Не будет более такой
Сердечной искренности в жизни,
Наверное… Ведь в речку тож
В одну и ту же не войдёшь.
Кафешка эта на Арбате
(У всех глубинок – свой «Арбат»)
Видала много пар на свете.
Да эти двое, что сидят
В укромно-тихом уголочке,
Где в ряд стоят в горшках цветочки, –
Те двое… сами – что цветы;
«Образчик» чистой красоты
Нетронутой-первейшей самой!
Болтают просто ни о чём
Светло, и д;бро, и ладком;
А за окном – вальс снежный, «Белый»…
Но… вот – рассталась пара, вновь;
Он – другом ей, она ж – любовь.
Ах, расставанье… Это слово
И автору не по душе;
И вымолвить-то будто больно.
Разлука – это вообще
Как… пятая нога собаке!
Влюбленным – пытка быть в разлуке.
Тем паче, если в ум и в кровь
«Вонзилась» первая любовь.
Невыносимо это… счастье!
Все дни и ночи все – одно,
Как наваждение-кино:
Лицо любимой, голос, платье…
Во всём – желанные черты;
Любви – разлука… не с руки!
Поэт же, в думы погружённый,
Стоял у памятной доски
Василь Митты... как «прокажённый»;
Один, в объятиях тоски,
От пишущей братвы отдельно.
Один он – «схимник», ночно-денно...
Исчезла пёстрая толпа –
В банкетный зальчик их тропа.
«Богема», – что еще тут скажешь;
Копирует цветной экран.
Под дудку чужедальних стран,
Чуваш, и ты «поёшь и пляшешь»!
Кто рядом с Тавом из коллег?
Лишь барельеф – Митта... Поэт!
Ваcлей Митта (Митта Василий Егорович, 5 марта 1908 – 10 июня 1957) – чувашский поэт, отбывший в сталинских лагерях политзаключенным в общей сложности 17 лет. Реабилитирован. К сожалению, незаслуженно «забыт» официальными властями.
С фасада дома на прохожих
Взирает классик день и ночь.
Быть может, на себя похожих
В толпе он ищет? Но – невмочь!
Не видно нынче средь чувашей
Улыпов мощных с думой-ношей
О долюшке родной земли,
Где за Свободу полегли,
О, лучшие сыны Народа!
…Стучат, как дятлы, каблуки;
Гудят моторы – что быки;
Закатана в асфальт Природа.
И тянет ввысь «нос» главный Дом, –
Правительство осело в нём.
(Осело в нём… ослино, – рифма)!
Да там мнит «зубром» себя всяк:
Не веник вяжет «ферма-фирма»;
Коррупций сеть вязать мастак.
Кто вякнет против – сгинет мухой!
Да-а, патриот Митта всей «шкурой»
Узнал всё это на себе:
Семнадцать лет провёл в тюрьме,
В концлагерях «отца народов»
И тех, кто сел за ним на трон!
Митта терпел… Не сломан он;
Народу – как Поэт поэтов!
Власть… имени Митты не дал
Ни улице, ни дому. Жаль.
Как жаль... Что ж сердце так взыграло
У Тава только что, вот здесь, –
Как будто друга повстречало;
И словно счастье в жизни есть?
Вокруг всё серо, все – «Поэты».
Чувашский гений… нынче – кто ты?!
Все – «классики» и «доктора»,
«Вожди» – седая… «детвора».
А тот парнишка-то безусый, –
Да, Сандром, кажется, зовут –
Не он ль за Друга как б, вот тут
Луч солнца кинул... в дух столь мглистый?
Да, точно – юный тот борец
Сверкнул лучисто в серость лиц!
На сердце будто стало легче;
Свалился камень словно с плеч;
Гул улицы как б стал потише;
Мир перестал на миг шуметь
Как будто… Таву показалось
На вдох-другой, что в жизни радость,
О, есть чуток и для него;
Что впереди ещё полно
Удач, успехов и везений!
И захотелось снова жить,
И стих об этом всём сложить;
Почудилось, что он… сам гений!
На миг, на взмах ресниц всего;
Но – как же это хорошо!
Как здорово – быть Человеком
На белом свете, что Землёй
Зовётся ввек под крышей-небом!
О, Солнце – шарик золотой,
Не зря ты греешь лик планеты:
Ведь здесь стихи творят поэты;
Да стоит жить за то одно!
За что же Господом дано
Сверхсчастье это нам – людишкам?
Не знает автор, весь седой;
Не знает и его герой,
Тонущий в думах часто слишком.
Но чуят, – значит… надо так.
Творит душа! И это – факт.
Хоть рукопись исчезла «чисто»
(Да почерк «служб» – сомнений нет:
Замок не сломан, шито-крыто;
Сыщи-ка сыщиков ты след).
…Им в пику Тав – свой след, да резче:
Роман другой «дал»; пуще, хлеще!
Полгода бросил на сей труд;
И так запрятал – не найдут.
Сей свиток Гурию роднее
Всех книжищ важных и святых;
Дворцов и замков золотых;
С ним свет светлей, добро добрее.
С ним и отшельник – не один;
С ним сам себе он господин!
Раздумья, мысли и мечтанья –
Что на душе и в голове –
В рост полный встанут в час свиданья,
Открыто явятся судьбе, –
Увидят свет; и будь что будет!
Отец небесный лишь рассудит, –
Навеки что, а что на час;
Что – грязи ком, а что алмаз;
Кто – Человек, кто – пень двуногий…
Ночами-днями Тав корпел,
Порой зубами аж скрипел
От дум… Вот вещь готова, Боги!
Теперь – в шабашке попахать;
И всё: роман – в печать; издать!
И – всё; в тот миг писатель вправе
Вздохнуть всей грудью в небеса
И заорать от счастья «Аве»!
(Что значит: «Это – Боже»!) Да,
Язык чувашский ведь – шумерский,
Древнеегипетский, всескифский;
С самих Атлантов – от Богов;
Вот предок Гурия каков!
Язык – основа рас и наций.
На всё и вся его «клеймо».
Создателем сие дано, –
Основа всех цивилизаций!
За это Тав вновь жизни рад,
Где – холод, стужа, голод, мрак…
Глава III
Что останется
После меня?
Цветок – весной,
Кукушка – в горах,
Осенью – листья клёна…
(Предсмертные стихи
дзенского монаха Рёкана,
1758-1831 гг.)
Там море на гранитный берег
Волну кидает за волной;
Там ветер камни стужей стелет,
Забыв и отдых, и покой;
Там все сурово-величаво;
Там будто Сути всей начало –
Гиперборее этот гимн!
Атланты там творили жизнь.
Атал есть – Волга; Ант – низовье.
Тид (ситти – крыша, кров). Итак,
О, Атлантида – не пустяк,
Не диссертаций пустословье;
То – Лотос-Племени земля:
Чувашо-Швабии страна!
…Викинг Геральд – конунг варягов,
В народе прозванный Хоравл,
Потомок близкий скиф-булгаров, –
Здесь предков мир в руках держал.
Конунг (кокхун) в чувашско-скифском
Наречии – ствол, корень. В этом
И суть верховности – асс-ар;
Великий воин, то есть, царь.
Держал Совет всю ночь сегодня
С авалхами (волхвами) царь:
Славены-нарцы на Чвышкар
В князья – на трон – зовут… варяга!
«Посланцев» род – из уст в уста:
«Иван, не помнящий родства».
Нарцы – название славян в некоторых летописях.
Не помнят, что пошли от скифов
Народы все – с пустынь до льдов;
Забыли, что герои мифов
От Хора, из начал веков!
Новград (Чвышкарт), Куяв (Аскала),
Вся Росс-Раша – с чуваш-булгара:
Потомка скифов! Дни идут
От Бога, что Хор (Тор) зовут.
О, Хор (Гор, Туро), Кор – Смотрящий!
Бог (Пох) с чувашского – гляди;
В Египте есть Хевелади,
Сей город значит – Солнце-мальчик.
Народ Раши всей – внук булгар!
(Да «сбил» с дороги… «ют»-хазар).
Куяв – арабское название Киева. Чувашско-скифское название Киев взято от основателя города Кия (Сампата-Чеха), брата Хорпата (Кубрата).
А здесь, на острове Буяне,
На стыке всех морских дорог,
Встал град на море-океане –
Асгард, где правил скифов род.
Род не простой, а самый царский,
Чей дух и след – мессопотамский;
Здесь Дом чуваш-скиф основал,
Когда на Швабу путь держал
Века назад еще. А нынче
Сей остров – викингов «гнездо»;
Со скифами у них родство:
Чуваш-волхвов ветвь здесь всех старше.
Конунги – ставленники их!
…Ответа ждёт послов ряд, тих.
Буян (Руян, Рюген) – на чув. пуян; с чув. – богатый, самодостаточный. Легендарный остров Буян располагался на перекрёстке торговых морских путей, слыл богатейшим городом мира.
Асгард – на чув. Асло карта (Асло хула), с чув. Великий город.
Ну что ж, даст «пастыря» заблудшим
Конунг Хоравл-гиперборей:
Им Рюрик станет князем лучшим, –
Воро-хурах суш и морей.
Рюрик-Херрауд – брат конунга;
Единственный, младшой, за друга.
Скьелунг Любрандт Бьерн – батя их –
Был воин Карла, смел и лих.
Умила – мать; из ободритов,
Из племени чуваш-сувар;
Вложила в чад своих нектар –
Язык чувашский, с самих скифов!
Да вот остались два юнца
Без мамы рано, без отца.
Воро-хурах – с чув. разбойник. В языке скандинавов varqr значит волк. Русское ворог – дьявол, враг. Древне-прусское wargs – злой; латинское urgere – теснить. От египт. (с чув.) воро-хурах.
Итак, Ирек – Херрауд-Рюрик –
Чудь-краю князь с этого дня.
Его ждет град, где правил Вырог:
Чвышкар(Новгард)! Раша-земля –
Веде, меря, чудь, чавожане,
Поляне, вятичи, древляне –
Чваш-булгара родная кровь!
Там Скифия воспрянет вновь
Из «стада» – вольного… «слепого».
Великий Город-Господин
В кулак возьмет варяжский сын,
Став князем рода мирового!
…Так стал Новград Великий – Русь;
От скифства – путь, и кровь, и Суть!
Вырог – князь (турхан) булгарский, ушедший из своих земель со своим племенем на северо-запад Европы от насильственной исламизации.
Год – восемьсот семидесятый.
Война и мир; мир и война…
Жизнь – тенью, вдрожь замысловатой,
С верхов светлейших и до дна.
И было так всегда на свете;
Свет не торчит столбом на месте:
Женился Рюрик, стал отцом,
И счастлив с Игорем-сынком.
Супруга князя – чавожанка,
Тархан-Олега свет-сестра;
Красива и умом остра;
Горда и ладна: амазонка!
Да после свадьбы через год
Князь Рюрик канул в небосвод…
Амазонка – воительница. В основе слова – амасьин (женщина-воин). Ама – с чув. женщина; женское начало; сьинка – с чув. человек. Ассасин – мужчина; мужское начало.
***
О, Шупашкар; ты – город-чайка!
На синем волжском берегу
Белеешь ввысь. Горда осанка;
Но и скромна – всё-всё к лицу:
Высотки, фирмы, избы-хаты,
Музеи, площади, плакаты,
Церква, кутузки, банков сеть…
Как можно гимн тебе не спеть,
Дом светлый скифского народа?!
Ты носишь имя Шоваш-Хор;
В твоих чертах есть Сфинкса взор;
Есть что-то Высшее, от Бога.
Шоваш – то значит Лотос-цвет:
Чуваш – от Хора… На весь свет!
Летит стрелой, несётся время.
По сути ж – времечко… идёт;
Степенно, ровно, непременно,
Как белых облак ход-полёт;
Как Волга катит по Скитее
Речные волны свои в море.
Из капли вышел океан;
Из пыли встали земли стран…
Жизнь – безконечный путь спирали.
Когда, какой и где конец
Нам предрешил Отец-Творец?
Живущим знать ответ едва ли…
Но путь, что прадеды прошли,
Земляк, храни в душе и чти!
Путь, зримый ныне только духу:
Ледник, Потоп, Сибирь; и вниз, –
К Месопотамии, к Египту;
Потом чуваш – он ж булгар-скиф –
Вернулся. И осел на Волге.
И в память об Отце Тор-Боге
Воздвиг здесь чудо-городок
Реликтовый чувашский род.
Вот город полумиллионный
На карте мира – Шупашкар!
Впитал в себя земли нектар
И скифский дух, столь благородный.
…Народ, глядь, в город из села, –
К цветку как тянется пчела.
Но ясно ж: город и деревня –
Земля и небо, коль сравнить.
Такое уж сегодня время –
С землёй порвались связь и нить.
За лес вот – «каменные джунгли»;
За поле – твердь шоссе-кольчуги;
Вкатал землицу-мать в асфальт
Бездушный робот-автомат.
И человек – почти машина:
В сердцах всё меньше доброты;
В глазах всё больше темноты;
А на лице – безлика мина.
И в город-бездну в каждый миг
Течёт народ из сёл – «родник»!
Звон родничков родной деревни
Сменил на города шум-звук;
Забыл язык отцов и песни, –
И человечек, глядь, манкурт.
У всех одно лицо тут будто,
Как б не живое, точно… фото;
Домища серые, асфальт;
Словечки серые звучат
Дежурно, серость нагоняя
В мещанско-серые сердца.
Ах, детства синь, качель-доска –
Жизнь-радуга, – ты где, родная?
А век идёт, бежит, летит!
…С ним – автор; в город тож спешит.
Хотя ему полей просторы
В сто раз милее и родней,
Чем городских дворцов узоры.
Но ваш слуга по ходу дней,
Верней, по линии сюжета,
Чтоб не терять из виду следа
Героя главного – впрыть-вскачь,
Романчик сей чтоб дочеркать,
Верхом на ветре в Чебоксары
Явился! Город Шупашкар –
И юн, и зрел, и даже стар;
Монастыри, кафе, базары,
Проспекты, ветхие мостки,
Старинные особняки…
Всё как во всех-всяк городишках
И городах родной страны.
И старина, и новь-блестяшка
Народу без очков видны.
Но есть и что-то столь родное,
Что «фирменное», дорогое
На свете в каждом городке, –
Чего нет более нигде.
Знак «фирменный» для Чебоксары –
Аллеи, скверы, парки… Сплошь –
Кустов узор, куда идёшь;
Плюс клумб цветов огни-пожары!
Так было тридцать лет назад
(Тогда и автор «цвёл», – вточь сад).
О, эти дни! В дым улетели,
В туманы синие ушли…
Взамен незванно прилетели
Снега седые на виски.
Теперь же город мой зелёный
Как будто… и не столь уж «клёвый».
С чего так? Трудно объяснить;
Порвалась с прошлым словно нить.
Дворцы и замки – что игрушки;
Высотки взвились в небеса;
В глаза бьют-тычут «чудеса»!
Да дух в них – лишь одни пустышки.
…Брось ностальгию, автор! Тут
Тебя твои герои ждут.
Вот – общежитие: дом Сандра.
Вот комнатка с окном на юг;
Там где-то – дом родной, отрада…
Не так грустны там стоны вьюг.
Здесь – нет калитки, даже печки,
Нет ивы вечной у речушки;
Нет мамы тихой у плиты;
Даль до неё, столбы, мосты…
Всё снится Сандру деревенька;
И школа, сад, с цветами луг,
А чаще снится, ах, Санюк!
Прекрасней, чем… сама Джульетта.
(Про драму ту он лишь слыхал);
«Героем» драмы сам вот стал.
А как сказать тут по-другому?
Парнишка тонет в море дум;
Всё по Санюк грустит, по дому;
Печалятся и дух, и ум.
Вздыхает хлопчик втихомолку…
Завыть бы в ночь, подобно волку,
Когда на сердце так горит;
Когда бессонница творит
В душе невидимые взрывы!
Никто не ведает о том,
Как тяжко Сандру. Ни словцом
Не выдаст «тайну»: что есть силы
Парнишка держится орлом,
Своим, «нормальным» пацаном.
И на учёбе, и в общаге
Укрыть старается тоску
В своём горящем раной сердце…
Другой согнулся бы в дугу
Под давкой жуткого столь горя,
Что глубже, чем и бездна моря;
Бескрайнее, чем неба ширь;
Пронзает что как острый штырь!
О, сколько сил души парнишке
Нужны, чтоб выстоять… и жить;
Да, просто жить, в толпе ходить
Как все, подобно серой пешке.
Но Сандр-паттор… он такой, –
Пример он многим в час любой.
И даже больше, – прикрывает
Широкой грудью тех ребят,
Кого «деревней» обзывают
Манкурты. Эти кличут так
Мальчишек, кто без папы-мамки
Живут-растут в стенах общаги, –
Вдали от сёл и деревень,
Вздыхая каждый божий день
О доме, где осталось детство;
Растаяло, как легкий дым...
Там каждый – мамой был любим.
А здесь житуха – что сиротство;
Издёвки, втыки «городских».
Таков ход дней полупустых.
Угла четыре, ровно столько ж
Кроватей, тумбочек и стол;
Четыре стульчика – и вот уж
«Аппартаментов» облик полн.
Стен четырех тупого плена,
Чтоб чуть избегнуть – ежедневно
Тайбинец мчится в зал борьбы, –
На миг забыться… от судьбы.
Тут не до охов жалких, грустных;
Тут охи-ахи – от бросков
На жёсткий кожаный покров, –
Повтор приёмов самбо, грозных;
Пахать на совесть! Коль не так,
То ты мешок лишь и слабак.
Серьёзно, аж скрипя зубами,
Терпя и боли, и напряг,
Пыхтел в пот Сандр. Меж борцами
Стал свой уж, так сказать, – собрат.
А то! Понты здесь не проходят;
Друг друга за нос тут не водят;
Тут в схватке ясно – кто есть кто;
Короче, Сандра в зал влекло.
А иногда особо сильно;
Среда – день только для борьбы:
В день этот сходятся борцы
Сюда для схваток жарких дружно.
Давно уклад сей заведён.
Для Сандра это – что закон.
Но «ложка дёгтя в бочке мёда»
И тут имеется: жизня…
Что? «Росспиртпром» – рекламой, круто,
Размером эдак с полковра
В глаза бьёт-тычет всё спортсменам:
Дом спорта хапнут экс-самбистом –
«Смотрящим» водки! Этот факт
Сбивает Сандра с толку так.
Вовук – сосед и однокашник –
Ни сном, ни духом не похож
На друга детства. Он – что вошь:
Пожрал, поспал – ему и праздник.
Похожи… только синяки;
Кто ж в юности без них, скажи?
Так, – как-то на заводе-шефе,
ЖБК-9 что зовут,
Где сварщики в просторном цехе
Металл в дугу и гнут, и жгут, –
Случился «шухер»... «Класс» давали
Со стажем ассы-зубры сварки
Учащимся из ПТУ.
Учёба у огня, в дыму:
Ты не работник без спецовки;
А это – что боекомплект.
Без этого – здоровью вред
И маета вместо работы.
А тут вдруг «крыса» увела
Спецовку Сандра! Во-о, дела.
Делишки этого окраса
Частенько пачкали народ
ГПТУшный. Видно, «крыса»
Сплотила стаю, зная «толк»:
Потерь и краж из раздевалки
Училищной – не счесть; десятки!
И на завод перенеслась
Зараза стрёмненькая – красть.
То провода, то и запчасти
Через забор «летали»; там
«Птиц» принимали – и к «купцам»,
Кто съел собак по этой части.
Так повышали «крысы» класс,
Воруя у рабочих масс.
Из раздевалочной кабины
Спецовка Сандра, ну, с нуля –
«Ушла»! Где след вора-вражины?
Как носит «крысу» ту земля?
Висит рваньё вместо обновы;
Из пасти будто бы коровы
Тут выпало и Сандра ждёт, –
Мол, на, накинь вот, идиот!
А вор «пирует» уж в столовой –
«Маркиз», затянутый в новьё;
Во взгляде волчьем: «Ща! Моё!
Чувашин, сгинь, лох нефартовый!».
С ним рядом – и «Валет», и «Шкет»;
Шестёрки, в сборе, весь «букет».
Манкуртов конченных компашка,
Гроза училища всего,
Да что там, – и района «шишка»
«Маркиза» кодла та, ого!
И прёт их от «геройской» спеси;
Как красный цвет бычару бесит, –
Манкуртиков так бесит стать
Чувашская; не в кайф, не в масть!
И глядь, тут против них… прёт «фраер»
«Колхозно-лапотный» один,
Жучок навозный, крестьянин,
Нерусский, «всей деревни паттор»!
Шакальей стаей сжали круг, –
Там Сандр!.. Что тут делать, друг?
Что остаётся тут для Сандра?
Воришке молвил лишь: «Верни!».
Тот – «мастер» грязного удара –
В поддых так врезал, чёрт дери,
Что зашатался аж «терпило»!
Да-а, первым бьёт «Маркиз» не хило:
Видать, «бригадой» и «братвой»
Натаскан на «дела»… блатной;
В «масть чёрную» выходит «зелень»!
Тут в Сандре так вскипела «страсть»:
Его кулак в «Маркиза» пасть –
Печатью! Тот – у ног, «доволен»:
Уснул, как малое дитя!
А что ж «шестёрочки-братья»?
А то: и спереди, и сзади
На Сандра – градом тумаки!
«Спасите, люди, Бога ради!», –
Тут Сандру б взвыть. А он, гляди,
За шкирки «ввысь» рванул «Валета»
И сей мешок обмякший – в «Шкета»!
Поцеловались лбами так
Два «братана» – в кустах лежат…
Вовук торчал во время схватки,
От ужаса разинув рот;
И – бац: дерущийся народ
Ему случайно, вскользь – под глазки;
И вмиг – фингал. Вовук – «герой»:
За друга он стоял горой!
Теперь же, утеревши сопли,
Стряхнув с кудряшек пыль и грязь, –
Глядит «орлёнком хищным», о-пля;
Мол, – кто там на меня, вылазь!
Прорезался и голосочек:
Язык – оружье мелких сошек;
Вовук, поглядь-ка ты – «боец»,
А не какой-то… холодец!
Знать, так в «герои» вылезали
Везунчики и на Войне, –
За спины прячась. Им вдвойне
За павших – льготы и медали…
Читатель, то не нам судить.
Спасибо, что нам дали жить!
Поклон земной всем ветеранам,
Хлебнувшим боль и жуть Войны
Отечественной! Тем Солдатам
«Урра!» от мира и страны
Советской (звать Россией снова).
Свет белый не видал такого
Геройства: спас СССР
Народы, рвал что Гитлер-зверь.
О, Павшим слава! Ввек бы надо
На них молиться внукам их;
И память о корнях своих
Хранить, да как зеницу ока!
Как жаль, – Герой-дед «получил»
Внучка, что духом сер и хил.
…Тут к «петушкам» и подоспели
Наставники да мастера.
И вразумили, как сумели,
Что можно и чего нельзя.
Спецовку с меткой «Сандр» – в руки
Хозяину. Ворью – не шутки:
Так отчитали, что «Маркиз»
С губою вкровь… кефиром скис.
А лбы двоих тех – как рогаты;
Стонали в клумбе роз, в шипах
(Куда уткнул их Сандр – бах!).
Так шли деньки, «житьем» богаты.
Урок, общага и завод –
У Бытия таков здесь ход.
Не ход, а бег – точнее б было
Тут слово, чтоб чуть описать
Житуху здешнюю. Хоть плыло
Тут время быстро – не догнать,
Всё ж иногда-порой казалось, –
В дней мельтешенье словно вялость
Застряла, ходу тормозит,
И время вточь столбом стоит
На месте… Эти вот мгновенья
Перенести всего трудней.
И чтобы стало всё «хоккей»,
Искали хлопчики спасенья
В делишках – в драчках, в играх… Вот
Их жития круговорот.
Перечислять дела-делишки,
Наверное, и смысла нет.
А деревенские мальчишки
Несут в сердцах домашний свет.
Им дорог отчий кров родимый;
По улице, до слёз любимой,
Пацанчик сельский в день сто раз,
В мечтах… пройдёт! О, бьёт из глаз
В минуты эти грусть по дому,
Такая – не сравнить ни с чем
(Сюжет, достойнейший Поэм!);
Деревня… город – по живому
Разрез в сердечках пацанов!
У Сандра с Вовкой «быт» таков.
Но в месяц раз в Тайбе бывали!
Роднее нету им земли,
Где пятки каждый камень знали;
Где тропы все домой вели;
Где банька черная – свет рая!
С дубовым веничком взлетая,
Дух сельских хлопчиков парил,
Беря от жизни вольной сил.
В избе кто вырос – улыбнётся,
Дрожа от счастья и тоски
По детству, что… как здесь почти;
Что, кажется, вот-вот вернётся.
О, детство – лучшее, что есть!
Тебя бы в Вечность перенесть.
Нести б с собою все забавы, –
Весну, апрель, бег на лугу,
Где дух и тело были рады
Травинке каждой, дню, цветку.
А летом, пыль когда – что печка
Жжёт пятки, – так и манит речка,
Зовет, магнитом тянет гладь
Нырнуть до дна… и не достать.
И – осень: золото с багрянцем!
Душа заглядывает вглубь.
Зима – стучится зуб на зуб,
А детству – снега б, дай лёд-глянец!
Но… канул в Лету первый курс,
Оставив непонятный вкус.
Вкус «смешанный» (деревня-город).
Кто годик в городе побыл,
Тот знает, как же духу дорог
Родимый дом – надёжный тыл;
Тот чует пресс вины на сердце
За то, что детский дворик-солнце
Оставил полной сиротой,
Ах, шалопут такой-сякой!
Но как же близок и приятен
Дымок деревни; запах щей –
На всей планете нет вкусней,
Ввек не сыскать! Пейзаж прекрасен:
Погост, овраг, сараи, пруд,
Дорога вьётся, словно кнут…
Каникулы! Всё в этом слове
Живущему ласкает слух;
Словечка ближе нету боле
На свете школьнику, ейпух!
А лета дни уже – волною;
И крылья будто за спиною;
Вот-вот исполнится мечта…
А что – не ясно ни черта.
Рассвет. И алая зарница.
И солнца красного восход.
Роса на травке у ворот.
В саду на жизнь птиц гимны льются.
С околицы кнут пастуха –
Хлопушкой: стадо гнать пора!
Ейпух – ей, бог; на чув. простонаречье.
А голубая речка-лента,
Журча, в пруд тянется змеёй.
Уж жаворонок в небе где-то,
В трудах: беседует с землей.
В лесу, у края горизонта,
Березки вспыхнули от солнца:
Лучами – белое… стволов,
Как сказка в явь, до облаков!
И лишь на темном дне оврага,
В объятиях седых времен,
Застывший тенью вечной – сон.
Да это, может, так и надо?
Там мир, как вглубь... в себя, затих.
А ты лети, наш легкий стих!
Лети, дружок, на крыльях вольных
И вдаль полей, и в высь небес;
И на просторах там раздольных
На языках народов всех,
О, спой об этом вот романе;
О том, что автор… даже к драме
Готов (Поэта «долг»!) давно:
Да, жизнь похлеще, чем кино…
Но – будя; рыпаться не будем
В обгон сюжета: грянет срок,
Назначил что Всевышний-Бог;
Пред ним – и автор сам, и «Плутик»
Равны и голы – лепота!
Творцу важна ведь лишь Душа.
Лети же, стих, свободным, сильным;
Ты нужен автору таким –
Орлом! Не вороном унылым:
Поэт хотя и стал седым
(Ну, вточь волчара-зверь матёрый!),
Но он совсем ещё не старый;
Как раз в расцвете сил и лет –
Борец, писатель, человек!
Да, Человеком стать бы только –
Не надо больше ничего.
На свете много есть всего;
Религий даже, глянь-ка, сколько…
Была б Свобода лишь – творить;
И с чистой совестью б прожить!
Но всё же, всё же, – он хотел бы,
Чтоб стих его прошелестел
Заветное-такое… Небу!
О, автор взял б и полетел
(Ай-да мечты, поэтик нищий),
Коснуться чтоб до Сути Высшей
Душой, и сердцем, и умом!
На этом шарике земном
Так не хватает ему Друга, –
Кто понимал бы всё без слов,
Кто без условий дал бы кров,
Кто и грехи простил бы мудро.
Да ладно, – есть Друг: это – стих,
Не в меру прям; и груб, и лих!
…Согата мчится на маршрутке
(Для тех времен «Газель» – газель)
В свой Айгюрдень, домой, к мамульке.
Летит студентка в ширь степей.
А степи сенчекские тоже
Аж Чингисхану были б «гожи»:
Ровны, бескрайни и вольны!
Здесь люди, как нигде, сильны.
«Авось в дороге Сандра встречу…», –
Согата, сидя у окна,
Тонула в думушках до дна,
На сенчекскую глядя землю.
Нарочно выбрала сей путь.
Да не сбылась мечта ничуть.
Сенчек (в художественном тексте) – Елчэк (районный центр в Чувашской Республике); Елчек – на рус. Яльчики; от чувашского Ел(Ен)чики – граница, сторона (страна). Карамышево (Елчек) – название населенного пункта и в Козловском районе Чувашской Республики. Карамышево (Хор Амош) с чув. дословно переводится Богородица.
Не встретился девчонке милый…
Но – в сердце, рядом, с ней, всегда;
Он Согде – солнца луч весенний,
Ярчайшая средь звёзд звезда!
Зелёный взгляд чуваша Сандра
Забыть не в силах всё татарка;
И чёрный блеск густых волос,
И правильный красивый нос,
И крепкий, твёрдый подбородок
На «фоне» нежных, пухлых губ,
И мышц игра борцовских рук…
Девчонка помнит всё до «клеток»!
Ни разу не касались хоть
Друг друга… Но любовь – невмочь!
И тяжко Согде, и приятно;
Она то грустненько вздохнет,
То улыбнётся солнцем… Ясно:
Покоя Что-то не даёт
Ни на минуточку девчонке.
А имя этой странной «штуке»
Весьма простецкое – Любовь;
Мечтаний всех, и дум, и снов
Единоличная «хозяйка»!
И «штука» эта столь сильна, –
Затянет в омуты до дна;
Подбросит в неба синь крылато…
Дела так с Согдой обстоят.
А с Сандром – что? Вопроса знак.
Всему свой час на свете этом.
Таков порядок жития.
Зимой – мороз, жарище – летом;
И изменить расклад нельзя.
Про «знак вопроса» автор скажет
Чуть раньше срока-часа даже.
Но в сей момент он о другом
Чушь нёс бы истым болтуном,
В мыслишках видя лик природы,
Святой иконой что несёт
На сердце; что так бережёт
Мгновения, и дни, и годы!
И героине, знать, его
В природе тоже любо всё.
А за окном до горизонта –
Луга, поля и облака;
Цветы – «печать» подружки-лета –
Куда ни глянь, как навсегда.
Как можно в этот миг представить,
Что... что-то не сбылось? Отставить!
Пусть сбудутся у всех мечты;
Пусть будут солнце, я и ты,
Читатель мой, мой друг бесценный!
Иначе автору зачем
Сей стих, что «круче» всех поэм,
Романов всех, что дал мир бренный?
Дни Бытия без синь-мечты –
Дырою чёрною пусты.
Ныряя в омут дум, девчушка
Наткнулась вдруг на «острый» план:
Чувашам хлеб на жизнь – шабашка,
Что в Татарстане – океан.
И в Айгюрдене рук нехватка.
Директором – Согаты дядька:
Хоть завтра вызовет артель;
Чуваши мигом, глядь – у дел.
Аж подскочила тут девчонка
От радости за этот «ход»:
С артелью Сандр к ней придет!
Даешь шабашку, жизнь – и точка!
«Не точка, а… роман любви», –
Поэт вписал б в конце строки.
Как можно речь вести о точке,
Когда лишь только началось
Цветение в душе девчонки
(Любовью это ввек звалось!).
Поэту тут не исписаться
О том, как сердце сладко бьётся
Любовью первой и святой
В девчонке скромной и простой.
Нет чувства чище и светлее
Для всех живущих на земле,
Чем первая любовь в душе,
В крови, и в мыслях, да и в теле!
…Студентка солнышком вошла
В село родимое. «Урра!».
А у околицы – берёзки;
Ах, будто конкурс красоты:
Одна стройней другой – невестки,
В платках из зелени-листвы;
Белея платьями пречисто,
Землячку встретили лучисто.
Блестит под солнышком река;
Старушки-ивы с бережка
Приветливо склонились к Согде
И – в шелест, девочку узнав,
На краткий миг и сами став
Девчонками как б на планете.
О, рай на свете если есть, –
То вот он, рядышком, тут, здесь!
Мечеть, – и тот, суровый стражник,
«Закон и дух» всего села,
В Курбан-байрам как, словно в праздник,
В улыбке будто расцвела.
Бабай в истертой тюбетейке;
Аби за ним… Все рады встрече!
«Салам алейкум! Ас-салам!».
Здесь Согде каждый вдох – бальзам
На сердце, в душу, в думы-мысли…
«Аул родимый, зур рахмат,
Что ты такой! Что ты мне рад!», –
Рождаются в Согате песни.
И полумесяц в минарет
Струит от солнца высший свет.
Как ни были б места пригожи
И распрекрасны-ч;дны всем, –
Всё ж автор «навострил уж лыжи»
Из Татарстана в Чуваш Ен.
О, нет ему угла милее,
Дороже, ближе и роднее
На этом шарике земном!
У автора «Скитеи» дом –
В Чувашии, в тени укромной.
И труд, и скромность тут – в крови.
«Народ чувашский – соль земли»! –
Воскликнул б ваш слуга покорный.
Да выдал кучу слов и так;
Хромает чуточку… и такт.
***
А что же Гурий Тав – писатель,
В «ските» живущий бобылём
Бездомный бомж-правдоискатель?
Вот-вот поведаю о нем.
Вначале – о владельце дачки:
Стал инвалидом не от пьянки,
А от «братвы» писак-коллег;
На кляузы – инсульт в ответ.
«Эпоха общечеловеков;
Век «дерьмократий» на крови…
Кровав же цвет людской зари;
Закат – кровавей… всех закатов!», –
Прозаик так ворчит, больной, –
Хозяин баньки-дачки той.
На долю дуться для приличья
У нацэлиты из «совков» –
Коронка, хобби; эта ниша
Забита ею до краёв!
А ведь и дачи, и квартиры
Урвали эти «командиры»,
Партийцы-бонзы-шишки все;
Вот «коммунизм»… в лепоте.
И пузо грели на курортах
У дальних тёпленьких морей
За денежки простых людей,
Что проливали пот в колхозах.
В деньки те «инженерам душ»
От власти капал куш… под туш!
За этот «рай земной» им ввек бы
Вождю (пусть мумию!) впляс петь
Хвалебнейшие гимны-оды.
«Старпёры» же – на быт трындеть;
Мол, худо им теперь живётся…
Видать, привычка всё неймётся
Подачки… за «лизанье» брать
Из лапы босса! Трон же всласть
Имеет «сук» тех уж как надо:
Гляди, ручные «шавки» враз –
В продажно-рыночный окрас;
«По-новому» выть свора стала!
Прошёл путь этот целиком
Владелец дачки тож, ползком.
В год пару раз приковыляет
На шестисоточку свою.
На пень усевшись, повздыхает
Про хвори, больше про семью:
Сын непутевый, мол, и лодырь –
Лакать водяру только бодр;
Дожил «малец» до сорока –
Ни дела, ни жены пока.
Еще, мол, сны… Да что об этом, –
Старик сей пишет, как живет;
Ему не слава, не почёт,
А хлеб дороже в мире этом.
Участок чтоб не запустел,
Сюда жить Гурия впустил.
А сам, в квартире двухэтажной,
Средь пыльных книжек и газет,
Скрипя, кончал свой век... «бумажный» –
Обкомовско-союзный век.
Почти был классик ведь, с талантом;
Чуть-чуть не стал и депутатом;
С десяток лет рулил СП;
Кипел в работе и в себе.
Но тут один «писец-асс», «ранний»,
С пернатой кличкой «Чирк-Муркай»
(То бишь, – «воробушек-гуляй»),
Чирикнув, начал «взлёт» чиновний:
Клюк! – старика; прибрал себе
В коготки всё «гнездо» СП.
«Чиркуше» в деле том подмога –
«Контора», «ястребов» семья;
Там тот «прописан» уж так долго,
Что «шкурки» сдал от «А» до «Я»!
Прыг-скок по лестничке-карьере –
Глядь, «воробьишко» на просторе
Политики! Вот сам «орел»
Его «доверенным» возвёл.
«Царя храни!» орёт «Чиркушка»,
Цепляясь за любой портфель
Когтями, клювом... «Менестрель»!
В министры метит «воробьишко».
Да-с, заклевал «Чирк» старика.
А мы – на дачу. «Чирк», пока!
Со словом «дача» людям отдых,
Для развлеченья лёгкий труд
На ум приходят; вдох и выдох
Свободны у народа тут.
В конце недельного напряга
Уставший городом трудяга
На сотки «даченьки» своей
Примчится, да с семейкой всей.
И копошится… как навозный
Жучок в земле – не оторвать;
Ему всё это – благодать,
Миг жизни самый распрекрасный!
И воздух свеж, и шума нет,
Луны и солнца виден свет.
Живи и радуйся, дружище;
Моменты счастья – вот они.
Но современное жилище
Комфортней людям, чёрт возьми.
И – в джунгли каменные снова
В воскресный вечер их дорога.
А дачка стынет сиротой;
Хозяев ждёт всё… Век такой.
Устало, тихо и уныло
Идёт здесь время будто; в сон
Впал словно бедный дачный дом;
И видит там, что… счастье было,
Что было весело и здесь!
А грустных дней-ночей – не счесть.
Но, впрочем, тут не так и хило, –
Пейзажик рвется сам на холст.
Здесь Гурий, сердце б коль не ныло,
Частушки б плёл про клумбы роз;
Про прелесть ягод и цветочков
В мирочке дачек-теремочков.
Да духу вольному – дай ширь!
Простор полей – его кумир;
Иль на худой конец, вот – роща;
Зовется «Берендеев лес»:
Краса и гордость этих мест,
Услада глаз, «озон» для носа.
И как тут одой не воспеть
Дубы, овраги, листьев медь?
Местечко ссылки добровольной
Для Тава ближе и родней,
Чем город тесный и бессонный
От прыти-топота людей.
Скит этот – Болдино для Тава!
Строка его тут заблистала
Сияньем мыслей, изнутри,
Со свежей ясностью зари.
Так Таву кажется всё это;
Он, став отшельником, узрел
Себя, в себе… Тут как б поспел
В нём дар аж Мастера-Поэта!
Как плод осенний, – дух созрел
Для творческих, большущих дел.
Открылось Гурию, что в жизни
Не зря «повенчан» с Музой он;
Что дар ему дал сам Всевышний,
Да не жалеючи притом.
И что ещё поэту надо,
Чтоб выдать в мир шедевр-чудо?
Всё рядом, всё тут под рукой,
У сердца, связано с душой, –
Знай-поспевай слагать в куплеты
Раздумья, образы, слова,
Что «катят» – за волной волна,
Как от Небес самих приветы!
Как тут стихи не созидать?
Тут даже жаль… чуток поспать!
Ах, осень-золотце – ты праздник!
От света кленов и рябин
Из бездаря случился б классик,
Коль он вконец не из дубин.
И нет конца-начала-края!
Цвет осени – поярче мая:
Вся роща огненна кругом –
Поэзии шуршащий дом!
Взор ластится к небесной сини;
Как вздох рождаются стихи, –
Крылаты, пламенны, легки!
Хоть на висках сверкает иней…
Но что Поэту седина?
Ему и осень – что весна!
Вот под ногами – искры-листья;
Над головою – облака;
Как сотканный узор из счастья,
С небес – к стопам, как раз сюда!
Багряно-золотистый коврик
Накрыл весь мир и дачный дворик;
Гуляет осень, жизнь – ключом!
Рождается дух с каждым днем.
Но… с каждым днем всё холоднее.
И ниже-ниже облака.
Темнее палая листва.
Улыбка солнышка всё реже.
Туманно, сыро… Близь и даль –
Всё голо. Гуще грусть, печаль.
Потом – зима… Метели, вьюги;
И безпросветная тоска;
В окошечко – снежинок стуки.
И в полночь мёрзлую – строка
Души, объятого пожаром,
Из сердца, пышущего жаром;
Из одиночества – на мир!
На планетарную всю ширь
Безмолвным криком дум Поэта,
Рыданьем, стоном вглубь в себя,
В страданьях нервы теребя –
Стих! Жаждет краюшка рассвета.
Ну что ж… И век зимы пройдет.
Всему на свете свой черед.
Вот снег уж пахнет по-другому,
И цветом как-то стал другим.
К чему-то рвется дух к родному,
Уставший – кажется лихим.
Весна нагрянет к людям скоро.
И жить покажется всем ново, –
И пахарю, и торгашу,
И олигарху, и бомжу.
Поэту ль первым не почуять
Дрожь нежных солнечных лучей
За зимней стужей злых ночей,
В душе, пронзенной льдом навылет?
Земля подымется от сна.
Начало жизни всей – весна!
И – глядь: на «трон» восходит лето.
В траве трезвонит стрекоза
В поддержку «трона» пулеметом;
Внимает ей, жуя, коза.
Жара командует народом.
Притихли птички общим родом.
В тенёк живое все бежит.
И псу не лается – лежит.
Чу! Дымка туч на горизонте:
Желанны мысли о дожде!
Да в выси – дефицит в воде;
И не понадобится зонтик.
Пустыни зной – ни дать-ни взять;
Недельки три – сушняк -«печать».
Исчезнут тученьки парадом,
Забрав и вести о грозе.
Зима нагрянула бы залпом!
А тут – как на сковороде;.
На троне – узурпатор-лето;
От солнца уж устали будто
И дух, и мысли, и глаза;
Жара пришла под небеса.
Ну, полно! Автор врёт немного:
Он любит летние деньки,
Когда неистово цветки
Цветут у самого порога;
Когда закат по вечерам
Ласкает душу, что; вся – шрам.
Ему б – безудержное пенье
Ветров, шуршащих всвист во ржи!
Итак ведь лето – лишь мгновенье;
Итак полгода – снег, дожди.
Пой, стрекоза, в свое Небесье!
Твоя жизнь с каждым летом – в песне;
Поэта жизнь, как стон – на дно;
Так мало дней ему дано.
Но сам он этого не знает;
И хорошо! Пусть будет так!
И оттого жизнь – не пустяк;
Хоть валит, давит, бьет… Но манит!
Ах, да, отвлёкся автор: нёс
Чушь про стрекоз, каких-то коз.
…С той краткой встречи у музея
Тав Сандра взял в ученики.
Пыхтел серьёзно с ним, потея,
Не в шутку и не в поддавки.
Был в «Керешу» чувашском первым
Когда-то Тав. Остался верным
Борьбе народа своего;
Народ – основа у всего.
На поясах бороться мастер,
В ученика вложил чутьё, –
Что аж с Улыпом связь его;
Что был чуваш в борьбе всевластен!
Учителем Тав Сандру стал.
Участок дачный им – спортзал.
Ей-богу, в сказке как занятной:
Век двадцать первый, – да вот тут
Два чудика на травке дачной,
Пыхтя, друг другу… морды бьют!
На них фуфайки, даже шапки;
Одеты кулаки в перчатки,
Вернее, в варежки-старьё:
Вся «амуниция» – рваньё.
Но бой идёт в контакт полнейший!
На тренировку этих двух
Коль поглазеть – захватит дух:
Как будто леший бьётся с лешим!
И брать захват, и падать ниц
Годится ватник – «форма-спец».
Местечко – будто по заказу:
И воздух чист, и тишина;
И здесь неделями ни разу,
Бывает, нету и следа
Трудяги-дачника-соседа.
Ведь не пустяк совсем всё это,
А плюс главнейший и козырь.
Тут Сандр, будто богатырь,
Оттачивал свои «коряги»:
Всё «дёргал-рвал» столетний дуб;
А в боксе – как-то даже зуб
Он «выронил» в разгаре схватки
С наставником! Да сей Поэт –
«Машина боя», слов тут нет.
Им за татами стало… сено:
Травы кругом – хоть отбавляй;
И кувыркаться можно смело,
Науку падать только знай!
«Науку побеждать», по сути:
Стать «Ванькой-встанькой», – то не шутки,
А кропотливый тяжкий труд;
Не всем дано природой. Тут
Лишь скажем коротко и внятно:
Прошёл Тав Гурий школу ту
В деревне, в юности; борьбу
Постиг на травушке изрядно!
Теперь, седой, – в ученика
Он вкладывал весь «ум» борца.
Борец, боец, – два слова эти
Хоть как два брата-близнеца,
Единым быть должны на свете!
Поэт тут может без конца
Болтать о схватке и о бое…
Вернувшись вновь к сюжету всё же,
Он молвит лишь: кулачный бой –
Борьбе извечно вдоску свой
Был в прошлом для чувашей-скифов.
Всё то, по жизни что узнал,
Весь свой бойцовский арсенал, –
Ученику в часы «уроков»
Тав Гурий лично передал.
…А нынче «отпуск» малый взял.
Почти лет два десятка кряду
«Застрявший в строчках» человек
Надумал вылезть нынче к свету
И позабыть, что он Поэт.
Друзья, конечно, шутка это:
С деревней связан Тав так крепко,
Что узы эти не порвать,
И не стереть, и не взорвать!
А слово «отпуск» вот – не к месту
И не ко времени совсем
«Творцу» романов и поэм,
Кому… «табу» к казне-корыту.
Зарплату, отпуск по-людски?
Да что ты, чудик; и не жди!
Всё ж с первыми деньками лета,
Каникулы как настают, –
В деревню тянет и Поэта!
Там в зорьку петухи поют;
Там – дом с иссохшим тёмным срубом,
С кривой трубой, – прогнившим «зубом»;
Там окна – как… глаза в глаза!
В углу – все те же образа.
Шаг не ступить во двор – крапива,
Да и полынь до головы.
Куда исчезли годы, вы,
Когда здесь жизнь ключом вся била?
Тогда был солнечным весь двор,
Тогда ловил сын мамин взор…
Тогда вся жизнь летела сказкой.
Белела в доме светлом печь.
Не ведал дух сей боли адской.
Не знала крыша, что есть течь.
Тогда все было по-иному –
Легко, по-детски, по-родному!
Вот… мамы нет, и пол просел;
И сад весной вот не зацвёл;
И грусть в душе навек застряла.
Лишь фотки в рамочках глядят
Как… сто стихов тому назад!
Кто знает – много ль то иль мало?
Как знак вопроса Тав застыл.
А ветер в щели стоном выл!
В том стоне – о, души рыданье;
И вздохи матери седой;
И светлой памяти терзанье;
И будто – в омут, с головой!
…Весна в деревне. И цветенье;
В разгаре птиц пернатых пенье;
А за околицей пастух
Пасёт овец, – как тень, как дух.
Поэт ж – лишь «гость» родного края…
Иль с родиной порв;лась связь?
Иль п;жил уж до рвоты, всласть?
А думы – в детство, вдрожь рыдая!
Всё дальше, прочь несётся жизнь.
Но – ближе будто детства синь.
Что было Светлое в судьбинке,
Осталось там, в тех лучших днях.
Как плач, – скрип старенькой калитки,
Висящей ветхо на гвоздях,
Уж заржавевших до предела.
Калитка ре;квием пропела,
По сердцу бритвой полоснув
И оглушив на миг вдруг слух.
Но молнией – в башку прозренье:
Ведь было счастье, здесь, тогда!
Не будет больше никогда…
И оттого – пронзает жженье;
И в думах – бездна-пустота;
За миг из детства… дал б века!
Приехал «гостем»; и уехал,
Побыл – всего-то и дела.
Такой же пёс к мальчишке бегал.
Такая же сирень цвела.
Да в сердце вот вонзилось Что-то!
И – будто стужа, а не лето;
И все больнее и больней –
В дух вбили точно сто гвоздей.
Поэта ты прости, деревня.
А можешь даже не простить, –
Пришло по кругу срок добить
Под солнце уж другое племя:
Нахраписто, как хищный танк,
Устои рушит веку в такт.
И землякам едва ль примером
Поэт послужит – не «крутой»,
Пешком ходящий, «землемером»;
На вид – колхозный весь такой.
И что ты воешь, Джим соседский?
Что стонешь в ночь так по-сиротски?
Ну, что не так тебе в дыре –
В шикарной, теплой конуре?
Ой, не скули, комок ушастый!
Вот вырастешь здоровым псом, –
За кошками и за котом
Гоняться будешь – зверь «ужасный».
Ночь визгом жалким не трави.
Поэт шатается, смотри…
Он пьяный вовсе не от водки
(Хоть выдул нынче за троих),
А от тоски его все вздохи,
От дум прессующих, ночных.
Все гонятся на свете нашем:
Кто – за котом, а кто – за счастьем;
Не майся, брат, ведь счастья нет.
Есть «в кошки-мышки», – тьма и свет.
Тебя оставит на рассвете
Поэт; ему – где конура?
Вдали, дымят где города?
Иль здесь – в «раю», в твоём соседстве?
Дай лапу Таву, зверь-сосед!
Ах, что, прощаясь, воешь вслед?
Да это стон… внадрыв, дружище, –
Рыданье, горькое, взахлёб!
Твоя душа, видать, почище,
Чем у людишек всех, щенок.
Что, – чуешь крайний час Поэта?
О, не горюй, – пустяк ведь это,
Сравнить коль с Вечностью, пойми!
В глаза мне сколько ни смотри
С пронзающей сердечной болью, –
Я не смогу остаться здесь:
Наверное, я вышел весь –
Душа стремится… в Высь, на «волю»;
«Помогут» ей уйти, поверь!
Мой ласковый, мой нежный зверь…
Ну что ж, – какие огорченья?
Щенком Тав счастлив, что вот здесь
Поставят гроб; что на мгновенье
Народ деревни стихнет весь;
Что в тишине услышит вздохи.
Видать, стихи не так уж плохи,
Коль ветер вдруг застонет вкрик, –
Положенный к моменту всхлип…
Ну что ж! Растет другое племя;
Авось отыщется такой,
Кто скажет: «Был Поэт – наш, свой!».
И с гордостью припомнит имя.
…Тут Тав, присевший отдохнуть,
Дал волю памяти; та – в путь.
***
О, память! Есть ли что больнее
Живущему на шар-Земле?
Что может быть добрей и злее,
Чем ты? Ты равная судьбе!
На крыльях памяти сквозь детство
Пронёсся Тав, подался в «бегство»;
За тыщи вёрст его уж след;
Поэт – на то он и поэт.
В начале след из «жили-были»:
Завод, солдатство, институт;
Да вот беда случилась тут:
За драку с треском исключили!
Вот с тех-то дней и вкривь, и вкось
Пути круженье началось.
Жизнь – путь; дух – конь… Крута дорога!
О том все песни на Руси.
Дорог в России столько много!
Так Таву пело дно души:
«Что вдруг застыл, конь серебристый?
Иль «гость» незе;мно-голосистый –
Волк серый – в поле ввысь завыл?
Вой сбоку, спереди и в тыл!
А месяц золотом ложится
В полночном сумраке на нас.
Что ж из твоих лиловых глаз
Слезой вся боль Земли струится?
Душа – что конь, а жизнь – путь.
На том пути – и свет, и муть!
Скакун мой, что стучишь копытом;
Что уши в гриву залегли?
Иль чуешь: смерть крадется с волком?
И что нас ждет там впереди?
Знай, брат мой резвый, конь-трёхлетка:
В руках моих – гроза-двустволка!
Дружище, иль ты позабыл?
Что жалкой жертвой вдруг застыл?
Сильней двустволки ещё – вера
И сила, молодость, задор;
Сквозь степи, дебри, кручи гор
Пройдем с тобой; да гордо, смело!
Надежда, Вера и Любовь
Вернутся к нам в объятья вновь.
Вот как шарахнем по клыкастым, –
Достанем шкур и на тулуп.
Падет вожак мешком кровавым,
Второму пуля выбьет зуб…
И след от стаи сгинет, канет!
Светло, покойно, тихо станет.
А волчьи тени вдалеке
Растают в страхе, налегке.
Мой звездный конь, дружок летучий,
В ночь мчишься сказочной стрелой!
И путь-дороженьку домой
Вслепую чует дух твой чистый.
С ветрами наперегонки
В объятья ночи мчишься ты.
Что волки? Кровь – вот им награда;
Вот суть охотников ночи!
Таким их создала Природа
С начала самого Пути.
Огнём зелёным мглу пронзая,
Страша землян и удивляя,
Свободны, дики и сильны,
Всю вечность рыщут тенью тьмы
Под Небом – молнии живые!
Горжусь я вами, вольный род!
Когда-то был и мой Народ
Свободен, дик – не то, что ныне…
О, волчья серая «братва»,
На всё и вся твои права!
Ну что ж, мой конь, ещё Всевышний,
Видать, с тобой нас не забыл.
И ты летишь, как самый леший;
И я ору в ночь, что есть сил.
Ах, конь мой ясный, есть дороги,
Где ждут двуногие нас «волки»;
О, в мире тьма зверей таких, –
Встократ матёрых, хитрых, злых.
И вот, когда меня однажды
Петлёй та стая обложит, –
Ты знай, что друг твой не сбежит;
Что будет биться Тав отважно!
С плиты надгробной… на коне
Он улыбнется всей Земле!».
Такие думушки кружились
Вспорхнувшей стайкой лёгких птиц
В башке Поэта; в «вальсе» вились,
Без спроса, вольно, без границ!
Да, дом родимый – это место,
Где человек себе сам честно
Признается во всех «грехах»;
Где вся и всё – не впопыхах,
С корнями и фундаментально;
Но всё ж свободно и легко;
Жизнь – рядом, здесь, недалеко,
И сказкой, и «документально».
...Тав в «вид» приводит огород.
Вдаль мчится дум его клубок.
За что же выгнан из студентов?
Читатель вправе вопрошать.
Пал Гурий Тав от рук манкуртов,
Которым так мешал «дышать»;
Которые к словцу «чуваши»
Брезгливо вешали «не наши».
В стенах студенческих общаг
Язык родной им был как враг.
Манкуртов вой «тэ чё – не русский?!»
Чувашу на земле чуваш,
Коль он не трус, – как в сердце нож!
А коридор в общаге… узкий;
Тав был один, тех было пять
В той драке, шутка ли сказать…
И не сказать, что по природе
Тав Гурий – конченный «баклан»
И забияка; что по морде
Любитель бить кого хошь он.
В учебе шёл одним из первых,
А чтенью – ну, фанат из верных;
Со спортом с детских лет – на ты,
Аж в «М;стеры» неслись мечты.
В кумиры из легенд вставали
Чувашские богатыри –
Народа древнего Вожди, –
Что роду дух и имя дали!
И Тав на дне души растил
В себе Улыпа, что есть сил.
Осознавал, по крайней мере,
Незряшность в жизни и себя;
Что счастье общее и горе,
И общая дана судьба
Родной деревне и сыночку –
Чувашу Гурию! Тут точку
Поставить можно бы про то,
Как парень чувствовал родство
С прапредками чувашей-скифов!
Историй «камни» грыз взапой;
Что Правда там, а что отстой
Уж чуял Тав под слоем мифов.
Лишь скажем, – плоть от плоти… Что ж,
Тебе в пример он, молодёжь!
Про драку ту… И не хотел бы
Сюжет здесь «серый» прояснить
Покорный ваш слгуа. Но чтобы
Не прервалась романа нить,
Он вставить должен два-три слова
Про дух и лик родного рода:
Не рослый, средненький на вид,
Всё стерпит, сдюжит, промолчит,
Трудяга-пахарь от природы,
Выходит редко из себя…
Но коль случится та беда,
То Бог спаси зады и морды
Его обидчиков! Таков
Чуваш, течёт в ком скифа кровь.
А тут обидчики – «боксёры»,
Физруки будущие, глядь!
Прапредки их, ишь – «гренадёры»:
Поставила царица-«мать»
Их над чувашским смутным краем
Карателями. Царским стражем
В Алатыре стоял отряд, –
Держал порядок и уклад:
Давил, клопов как… «инородцев» –
Повстанцев Стеньки, Пугача,
Сарри, Пайтулки, рать Шурча!..
Теперь вот отпрыски «гвардейцев»
На Тава – с места да в карьер;
На одного – пять рыл, поверь!
Алатырь (на чув. Улатор) – город в Чувашской Республике, вместе с Ядрином, Васильсурском и Курмышом (в настоящее время – посёлок на другой стороне Суры, в Нижегородской области) эти остроги стали проводниками военно-административного влияния Нижнего Новгорода – «правой руки» объединённого Российского государства, обращённой на восток, на земли «горных черемис». Горные черемисы (чуваши, а также правобережные марийцы) за год до взятия Казани были приняты «под руку» Иоанна Васильевича, и это, по мнению историков, решило судьбу Казанского ханства. Так что, отмеченные в июне 2001 года 450-летний юбилей Алатыря в 2002 году и 450-летие взятия Казани связаны весьма тесно.
Из пастей – мат; ещё обидней, –
Словечки «чурка», ша, «чушок!».
Ну, как стерпеть? Как лох последний?
Иль прыгнуть, зубы сжав, на «дзот»?!
Произошло… само собою;
Тав в драчках дружен с головою
Лет с детских; и чем жарче бой,
Тем хладнокровней он… Ногой
Ближайшего «боксёра» в голень
Скосил, как травку! А другой
«Поцеловавшись» вхрясть с башкой
Чувашской – в «аут»! «Спит, спокоен».
Тут трое, враз истратив пыл,
Попятились; уж кажут тыл.
А Таву это лишь и надо!
Орлом взметнулся, – и в прыжке
«Вождя» тех – в челюсть, да конкретно;
Срубил! Кг за сто в тушке
Дерьма у третьего-то, видно;
«Кабанчик», рухнув, хрякнул сытно.
Четвёртый юркнул… в туалет,
Закрылся; мол, замёл свой след.
А пятый, тыркнувшись в дверь кухни
Дрожащей в ужасе рукой,
Разбил стекло; и – кровь рекой,
«Бык» пятой точкой – в центр лужи…
Как тараканы из щелей
Народ сбежался тут, ей-ей!
И председатель студсовета,
И комендант общаги тут…
На Тава, будто на фашиста
Прут всей оравой: мол, капут
Тебе такой-сякой преступник;
Мол, живодёр, а не заступник
Чувашских скромненьких девчат;
Мол, сотворил здесь сущий ад –
«Товарищей» так изувечил!
Кровь на полу и на стене;
Свидетелей – тьма, видят все:
Тав комсомольцев искалечил!..
Вот так стукачский студсовет
Творил (в бумагах) марафет.
К тому же, двое из «боксёров»
В активе числились уж год.
«Как, в чёрный список – активистов?
Так не пойдет, студент-народ!»
(Тем более, в «актив» манкурты
Всегда и всюду лезть горазды).
Попа-а-лся Гурий им на зуб!
С корнями выдрать этот «дуб»
«Национал-чуваш-южанский»!
Менты явились тут как штык;
И Таву в рёбра – хрясть-бац: втык!
(Таков порядок) вмиг в ментярский
УАЗик кинули, – мешком;
И – к следаку, в «казенный дом».
Таким макаром «Дело» сшилось.
«Терпилы» белые листы
Марали черным, – извиваясь,
Как, тьху, противные глисты:
«Заявочки» нарисовали,
Свои зады застраховали;
Катили «бочку с дёгтем» все
На Гурия! Ну, а в конце
Поставил в деле этом точку,
Жирнющую столь… ректор – бах-х!
«Боксёры» – те «не при делах»;
А Тава – брось хоть за «колючку»:
Громила он, почти бандит,
И хулиган, и паразит!
Ну «террорист» готовый будто!
(Хотя в те годы слово то
И не звучало вовсе: просто
Тогда не сбрендил мир ещё
До этой жути-положенья –
До духоумопомрачненья!).
А то, что Тав в учёбе был
Одним из первых, – был да сплыл
Сей факт, дымок как с яблонь белых;
Что был по спорту он всегда
За лидера, – лишь ерунда
Для «высших судей» институтских.
Им Гурий – винтик лишний как
В «машине»-обществе; как… брак.
Хоть и в защиту Тава были
Бумажки в «Деле» драчном том, –
Курс подписал весь! То – «забыли»
Пришить-вкласть в «Дело». Ясно: гром
Прицелился на Тава; точно,
В «десяточку», не в шутку, мощно;
Вот – нацнеравенства урок,
По-хамски, грубо, прямо в лоб!
В начале жизненной дороги,
Когда чуваш лишь встал на старт,
Шлагбаум вточь – двойной стандарт:
Не все равны, мол, от природы;
Тем паче пред законом! Что?
«Есть» Конституция ещё?!
А ректор, трижды побывавший
Министром, сам чуваш, – «допёр»,
Что «шовинист» здесь – сын чувашский!
Тут Тава – махом за забор!
И покатилась кать-дорожка
По жизни вольной. Да немножко:
Влип Гурий в мутный криминал;
В анфас и профиль в «Розыск» встал!
А дело было вот такое…
К добру ли, к худу ль – каратэ
«Преподавал» Тав кое-где;
То время было столь лихое.
В авторитетах Тав ходил;
За счёт того и ел, и пил.
Всё по общагам – и спортзалы,
И дискотеки… Жизнь везде!
Тогда дверей не закрывали
Перед рабочими нигде.
Хотя в стране гуляло «лихо» –
Предвестник «гласности»… и краха;
Талоны «мыло», «спички», «соль»
Чумой обрушились на голь.
Но что та «мелочь» молодёжи?
Ему бы – ночек потемней
Да дискотечных фар огней:
Улыбка до ушей на роже!
А кто сгнобил те времена, –
Народ все проклял имена.
Но всё же тут в защиту «Горби»
Замолвить надо б пару слов:
Его «невиннейшее» хобби
(Дров наломать горазд был «Горб»)
Антиалкашский, против пьянства, –
Не полностью лишен был смысла;
И волю (чуть, хоть запашок)
Дал Миша – «гласности» дружок;
Не допустил великой крови.
Хотя Союз великий сдал…
Но в Дом из танков не стрелял,
Как «бандаклан-баклан» пьянь-Бори!
Да всё ж – мудак из мудаков
Народу «Горби»-Горбачёв.
Последний «царь» страны советской
(А по-«мудрёному» – генсек)
Был подкаблучник несусветный.
Об этом ведает весь свет.
Под ногтем у «дражайшей» жёнки
Дела творил «Мишелька Горби»,
Каких не видел небосвод!
Подумать, – оторопь берёт.
Страной рулила-то Раиса
Железно, с ангельским лицом;
«Когтистой лапочкой» на слом
Взяла империю та «киса»:
СССР в бараний рог
Согнула за кратчайший срок!
Да что страна, – родного брата
В том перестроечном пылу
Не пожалела: в клетку – «психа»,
Не мельтешил чтоб на виду.
Позорит брат-«алкаш» сестричку?
Пожизненно, да в одиночку,
В Воронеж, в камеру его,
Не натворил чтоб тут чего!
А слухи есть – был первоклассный
Писатель, друг и человек
Евгений; уж все тридцать лет –
«Клиент» психушки… Факт ужасный!
Вот вам Максимовна, народ;
Да ей судья теперь – сам Бог.
Михал «Раисович» же – тоже
Под стать супруге типчик-фрукт;
И надо бы влепить пожёстче
В лоб горе-деятелю тут.
Да ведь… «горбатого могила
Исправит». Да, в «десятку» слово!
И нечего добавить здесь, –
Как на ладони «Горби» весь.
Ведь на поминки мамы даже,
Умершей у опекуна,
Сын не явился. Это да!
Шекспировских трагедий хлеще.
Народу «Горби» – труп живой.
…Марш, сплетник-автор, в стих – «домой»!
Друзья водились и подруги
У Тава в светлые те дни.
Усталости не знали руки.
Ужасные не снились сны.
И вот одна «на н;чь подруга»
Всю жизнь сломала, с хрустом, круто!
Домушница – первейший класс;
Сорвала «куш» в полночный час.
А «клад» – что в тумбочке и было:
Сосед по комнате, Венёк,
Принес зарплату в тот денёк, –
«Хлеб» за полгода тут… как сдуло!
Тогда получку и аванс
Давали з; год пару раз.
Да вот и эти «пачки» оптом –
Мануфактура лишь почти:
Очередя за дефицитом –
За колбасой, за всем… Гляди,
Км и дальше хвост – за водкой!
Хлебнул народ в те дни по полной
И бедствий, и лишений «всласть».
И в хвост, и в гриву гнала власть
Державу-«тройку»; прямо в пропасть!
Не Чичиков ли хапнул куш, –
«Тип» Гоголя из «Мёрвых душ»?
Ей-богу – в глаз, не в бровь та данность!
Ну и вгрызалось же в те дни
Лихое лихо в дух страны!
Но всё равно – смеялись, пели,
Трудились; жили по-людски
В стране советов (были цели –
Тень «коммунизма» на пути).
На грани, но – существовали;
Вернее, просто выживали;
Но все ж и честь, и доброта
В народе жили. «Лепота»!
И день вставал с надеждой новой;
И вечер таял-гас с добром;
Была страна, был общий дом
(Пусть серо в нём, но – фон родимый!).
С экранов хоть в мозги… стучал
Уж мантрой слово «капитал».
Да, было время «мавзолеев»:
Народ в «змеиные хвосты»
Вставал с покорностью лакеев.
Прилавки были все пусты.
А в «мавзолее» бог – кто? Водка!
Не хохма это и не шутка;
Сермяжной правдой было то,
Что рубль – мусор и фуфло;
Что им ничто, нигде не купишь…
Народ всё это как стерпел?
За что ему такой удел –
Пинок под зад да в харю кукиш
От рулящих страной «вождей»?!
Вопросов – куча от тех дней.
Венёк, придя с вечерней смены,
Видать, случайно приоткрыл
Дверь «банка» – и мощней сирены
На всю общагу так и взвыл!
Неопытны в подобном деле, –
Домушницу догнали еле
Ребята у входной двери.
Спала вахтерша, черт дери!
Рвалась воровка и кусалась.
«Клад» силой вырвали назад.
И Тав ногой ей дал под зад
(Вот это-то потом сказалось!..).
Та «крыса» кинулась к ментам;
И вмиг «терпилой» стала там.
Мол, «овладеть» хотел Тав ею;
«Бабла» дал, чтоб закрыла рот;
На вахте пнул её ногою;
Мол, «зыркал» это весь народ…
Заява! Точно: старушонка,
Тогда храпевшая так громко, –
Всё подписала, что под нос
Подсунул опер ей в допрос.
Венёк, у «кума» раз побывший
Свидетелем стал как-то вдруг, –
Вчерашний кореш, брат и друг!
Теперь же дружбу «съели мыши».
Стал Тав в кошмаре тех «делов», –
Вточь волк, что загнан в круг флажков.
О, лицезреть свой «лик» со стенда
С названьем «В розыске» – не кайф;
Не каждому даётся это, –
«Преступником» невинно став,
Своё пресобственное фото
Сдирать не раз с «доски почёта»!
И «дислокацию» менять –
Вскачь по общагам кочевать…
И чуять – врозь ты со всем миром,
Зверь загнанный, почти что дичь
В краю родном! «Быть иль не быть?»
Вопрос, само собой, тут – штырем.
Бумага есть, есть подпись там;
И – всё, «преступником» стал Тав!
А что? Да ведь для «милых» женщин
Даёт УК «зелёный свет»
Сажать мужчин легко так очень;
Факт этот – корень уймы бед
В столь «равноправном» государстве.
Секретик прост: царькам-то в царстве
Сподручней тётями рулить,
Чем дядьками. Давай гнобить
Пол сильный… слабым женским полом!
Спад населения – итог;
Плюс треть страны мотает срок;
Прёт «геноцид» полнейшим ходом.
…А Тав – ударился в бега!
Вот это высшая беда.
Глава IV
От себя не убежишь.
(Народная мудрость)
Бежал аж до земного края!
До самой северной тайги;
Зима где длится вплоть до мая,
А лета дни так коротки.
Где можно жить, в тени оставшись, –
Рабочим стать, не прописавшись;
Где РОВД – за сто км;
Вот «воля», ёколомонэ!
Среди болот тысячелетних,
Во мгле нетронутой глуши,
На дне израненной души, –
Рождалась… песня – Музы вестник:
В бегах, в объятиях тоски,
Черкал Тав первые стихи.
Те закорючки можно было б
Как «письма к жизни» называть:
Душа «отшельника» там выла,
Не в силах боль судьбы унять.
О, карандаш, тетрадь – миг страшный!
Готовый рэквием – стих каждый,
«Роман» таёжный: средь болот –
Дум чистых ангельский полёт.
Под ледяным полярным небом,
За гранью зла, любви, добра, –
Как стон жизнь Гурия плыла,
Нездешним, но родным как б эхом.
Как выдержать всю эту грусть?
Одно спасенье – спину гнуть.
Работа – адская, до дрожи
Всех жил, до хруста аж костей.
«Бичи», на чёртиков похожи,
Из всех краёв и областей
Пахали здесь как «папы Карло».
О, их по жизни покидало, –
«Удачи джентельмены» как
Все на подбор. Ну, словом, «брак».
Но знали толк в любой работе;
И носом чуяли «бабло»;
Кто человек, а кто мурло –
Им ясно. «Звери на охоте»!
Кто, как «семью» ту здесь собрал?
Одним словцом – лесоповал...
Лишь в праздники кое-какие
«Бичи» из леса – в свет, в «отгул»:
У кой-кого – семья, родные;
А кое-кто – и в ус не дул!
Бородачи, «лесные братья»,
Для дев и вдов – «посланцы» счастья;
Хоть и в болотных сапогах,
Да в день «отгула» – при деньгах;
Гуляли, словно олигархи!
«Домой», в дремучую тайгу –
На лесовозах, как в бреду;
И без копейки, без «рубахи».
И пару месяцев опять –
Ослом пахать, медведем «спать»…
И с гнусом в каждый миг сражаться,
Дышать аж ею иногда, –
Да никуда от зла не деться!
Тайга – закон, медведь – судья,
Мошка – царица и владыка,
«Смотрящая» лесного быта…
Но кратко лето здешних мест.
Коль комарьё тебя не сьест;
Иль не согнёшься от работы –
От адски-каторжных трудов, –
«Бич», будешь жить! Твой быт таков.
А в остальном – тоска до рвоты
По жизни на «большой земле»:
Особенность житья в тайге.
Да «конституция» такая
Таёжного житья-бытья:
Дай норму, перевыполняя
Раз в семь, – и премия твоя;
И не какие-то там крошки,
А толстые купюры-пачки!
Не зря-то кормят комаров
Артельчики «лесных братков».
Тебе – паёк, участок, домик;
С тебя – живица, тонн так пять.
Ишачь – и бед тебе не знать;
«Даёшь стране угля, работник!».
Работа. Сон. И скукота, –
Без края, донышка, конца…
Спасала Тава лишь охота
От давящей глухой тоски.
Охотник он, почти два года;
Уж и ружье добыл «с руки».
Зайчишка, рябчик, кополуха –
Его добыча; да вот штука, –
Тав в медвежатниках ходить
Всё метит. Мишку бы добыть!
Слух есть: в полсотне километрах
Лежит болото в десять га;
По краю – «полюшко» овса;
Медведь-шатун, мол, царь в тех недрах.
Когда и как в ту землю врос,
Упавши с чьих-то рук овес?
Да не понять того живущим.
То лишь природушке одной
И ведомо законом высшим,
Что рулит жизнью всей земной.
Медвежий угол же болотный,
По слухам, – точно рай природный:
Там ягод всяких – через край,
Лопатой в бочки собирай!
Видать, вот это-то Топтыгу
И держит около болот.
Не сыщешь там следов от ног
Людишек. Нету туда ходу:
Бр-р! – говорят, что людоед
Зверюга-монстр тот, медведь.
Ещё, мол, там есть… «невидимка»;
То ль человек, а то ли зверь,
То вдалеке, а то и близко –
Один; и два! Жуть – верь-не верь.
Его, мол, старцы лишь знавали;
И Чэном будто называли;
Исчез, мол, в наши времена.
…Для Гурия же – грош цена
Тем «сказочкам»! Он – на охоту.
И вышел в путь в прекрасный день.
Поёт как будто даже пень;
И дал же нынче Бог погоду.
С ружьишком старым и с ножом
Идет чуваш. Краса кругом!
Вот кедры – чудо как природы,
Как патриархи в старину, –
Глядят ввысь сквозь седые годы;
Не обхватить их в ширину.
Березки стройные пугливо
Белеют юбками стыдливо.
Багульник сеть у ног плетёт;
Густой малинник дебри вьет;
Брусника в рот сама и рвется –
Пади да лопай до икот.
Черника брызжет из-под ног –
Шаг не ступить, всё ягод солнца!
И птички гимны голосят
Про этот дивный райский сад.
Тайга – чащобы и болота,
Дремучая глубь-глухомань…
Где вход и выход, где ворота
В твою сокровищницу Тайн?
О, нет тебе конца-начала!
И динозавров ты рождала;
Род мамонтов тебе – дитё;
И племя человека всё…
Ты – мать живущим на планете;
Твой «муж» – великий океан.
Такой расклад Всевышним дан.
И не сменить устои эти!
Ты миру – воздух-кислород;
И этим жив… живой весь род.
Кто ляпнул там, что в мире этом
Есть ад, а рая вовсе нет?
Приятель, ты не верь тем бредням, –
Есть всё, пока есть человек!
Пока дух рвётся в пляс из плоти;
Пока взор жаждет звёзд средь ночи;
Пока к мечте стремится ум –
Вот рай, дружище, вечно юн.
Тайга – ровесница Эдема –
Когда как с равным, тет-а-тет
С тобой плетёт роман-сюжет,
Сама коль тычется в нос тема, –
Тогда: «Вот рай!» – хрипит душа
(А тема, глянь-ка, хороша)!
По компасу, да и по тени
Добрался Гурий до болот, –
До трупной сладко-кислой вони.
Присел лишь к вечеру. И вот
Он мыслит: план его прекрасен, –
Поставить вышку, чтоб был ясен
Обзор на «полюшко» овса;
Топтыжку видеть чтоб в глаза.
И сделал горе-медвежатник
Положенное в сей же миг.
Взобрался на свой «пост». Сидит.
Ждет мишку опытный… зайчатник.
Да целый день пути – не кайф;
И захрапел Тав, в сон упав.
Ведь человек с заходом солнца
«Заходит» тоже в царство сна,
Где жизнь как будто из оконца
Каким-то образом видна.
И не понять сей фокус-мокус.
Но сон даёт живущим тонус.
Ночь человеку – «тихий час».
А диким зверям ночь как раз –
Час «Х»: идёт вовсю охота,
Кипит жизня в кромешной мгле!
Таким мир создан на земле;
Всяк тварю – сон есть, есть работа…
Лишь разные режимы дней
У человеков и зверей.
Но как природушка чудесна
На Богом созданной земле;
Проста, сложна… И интересна!
А тут, в бескрайнейшей тайге,
Сибирь где с севером друг друга
Глаза в глаза, грудь в грудь как будто
Вдруг встретили – ну, диво сплошь;
Как первозданен и хорош
Мир здешний, от людей сокрытый!
Не рай ли, что затерян – тут?
Не сказка ль ходит здесь вокруг?
А воздух – столь кристально-чистый.
Да вот охотник наш… сопит,
Не зрит всю прелесть эту: спит.
Сибирь – место проживания чувашей до прихода татар и русских. На чув. сапор – спокойный, скромный, самодостаточный. Сибирь – Сувар, Шубер(ия), Шумер… До ледникового периода, до переселения в Месопотамию чуваши-скифы веками обитали на благодатных землях Сибири. После Потопа вновь заселились на землях предков. Центром и «душой» Сибири веками являлся город-крепость Тобольск. Чув. Тэп х(о)ула – на русс. Главный город. Над рекой Тобол по сей день высится Чувашев мыс – священное место Сибири. Под этой горой покоятся останки чувашей-скифов (казаков) Ермака, – истинных хозяев исконных земель Сибирской Скитеи.
Ужасный сон! Трясется будто
Иссохшим листиком весь свет;
Вдруг грохнулся тот листик гулко
Куда-то в пропасть, в пасть… Медведь!
Проснулся Тав иль бредит явью?
Ба-ах! – грянул выстрел; и – вновь в яму…
Что видел он в последний миг –
Медвежью пасть, огромный клык!
Глаза открыл в избе какой-то,
В опрятном тихом теремке;
Всё – как, зачем, когда и где –
Не помнит Гурий Тав всё это.
Медвежьей тушей вдоску смят,
Попал сюда – не в рай, не в ад…
Попал в дом, – чисто деревенский;
Все стены, пол и потолок
Из кедра: знать, хозяин – «местный»,
Таёжной жизни асс-знаток.
Окошечко – с землицей вровень.
Цветочки вьются вместо ставень.
Всяк корешочки в узелках
Гирляндами висят в углах.
Белеет печь, – ну, вточь картинка, –
Отрада тела и души.
Посуда, ложечки, ножи, –
Всё самодельное. Всё чисто.
«Иконка» Будды, колыбель;
И чья? Зачем? Кто там сопел?
Вопросов – уйма! Нет ответов.
И странен же «оазис» сей,
Сей «теремочек» среди кедров…
Тут клумбочки цветов, ей-ей;
И тротуарчики-дорожки;
На них – узорами дощечки;
И камни редкие тайги
Тут за «бордюры», ты гляди.
Пока же раненый охотник
«Двора» не видит: он лежит
В «дворце» как барин – ест да спит:
В «больнице» горе-медвежатник,
В «реанимации». Режим –
Совсем лежачий «господин».
Невыносимо тяжко это, –
Бревном валяться и кряхтеть
С обидой на невзгоды света;
Зубами, боль терпя, скрипеть.
И знать: ты – «белая ворона»,
Что ты в бегах, что вне закона,
Что жизнь вся – наперекосяк,
Что всё не то и всё не так,
Что путь твой – полное беспутье!..
От этой тьмы недобрых дум
Уж содрагался в Таве ум.
Но – стало чуточку вот лучше
От горьких всяких там «отрав» –
Кореньев, листьев, шишек, трав.
Знать, тот, поивший его с ложки
Настойкой горькой и презлой,
Имел дар знахарства сверхмощный;
Иль же ведьмак был «коренной».
В Чувашии, в Тайбе соседней,
К Марче – к «колдунье-ведьме» древней –
Народ тож ходит всяк-больной
За чудной лечащей травой.
Чего там, да из всей округи
К ней за здоровьем – ходоки;
И очередь в иные дни.
Есть слухи, – дружат с нею духи…
Тав с «ведьмой» лично не знаком;
О той наслышан с детства он.
Спаситель Тава незнакомый –
С седой бородкой старичок.
Лицом – как лист осенний, желтый;
Глазами – востр, как волчок;
Сухой и легкий, словно ветер…
Он собирал грибы в тот вечер,
И травку, ягодки, женьшень;
«По ходу», – жизнь спас старец-тень!
На островке одном средь многих,
Где ширь болота, словно гладь
Озерная, ни дать-ни взять,
У «тени» – дом из стен кедровых.
Не дом – землянка; сверху мох.
Подземный «замок», видит Бог.
А человек и не увидит,
И не услышит: островок
В тумане сплошь, – хоть ветер бродит,
Разя «духами» от болот.
Лишь дичь некрупная пирует
До снега здесь. Затем их сдует
На юг от зверских холодов:
Могуч природный вечный зов.
И вновь – зима... О, как же долго
Полярная тут длится ночь,
Что кажется, – душе невмочь
Терпеть сиротства вот такого!
Тайга – везде, всегда, кругом.
Кому-то ж «точка» эта – дом.
И вся «вселенная» к тому же, –
Сей ком земли среди болот,
Ютится что на тёмной жиже.
Природа здесь не знала ног
Людских, знать, аж и с Сотворенья!
Местечко – вточь для заточенья
Преступников… иль же Святых.
Не для любезностей людских
Природа угол сотворила, –
Кусок диковинной земли.
Но – над землянкой… и цветки
Какая-то взрастила сила!
Видать, кто тенью тут живёт,
Имеет к чуду тайный «код».
Недельки две старик возился,
Но всё ж охотника поднял;
Уж в «той» стране тот находился
Одной ногой, – да Бог не взял.
Сюсюкал всё тот старикашка –
Монгол, китаец иль япошка, –
Похожих, кто их разберет?
Одно лицо на весь народ.
Вот Чэном этот сам назвался;
В чувашском – Истина. Вот так.
То слово вовсе не пустяк;
Видать, и мир с него поднялся.
Чэн колдовал над Тавом так,
Что тот однажды сделал шаг.
На травах иль каким-то чудом, –
Да силы Гурию вернул.
Домой! Путь – в лодке, пёхом… С Чэном
«Воскресший» вновь в свой дом шагнул.
А тот, что только вот был рядом,
Исчез в мгновенье ока – чудом!
Не вспомнить даже, где тот дом,
Тот остров; все как странный сон.
Неужто Чэн – тот легендарный
Отшельник-старец из молвы?
Чуваш от пят до головы
В долгах ему – неблагодарный:
Сказать «спасибо» не успел.
Где Чэн был – ветер лишь свистел.
Бывают же на белом свете
Необъяснимые дела!
Хоть стой, хоть падай ты на месте,
Хоть верь-не верь, но – чудеса!
Как можно, – быть… и вмиг исчезнуть?
От удивленья только свистнуть
Тут можно «фокусам» таким;
Уразуметь мозгам людским
Те выкрутасы невозможно!
Остался Тав, раскрывши рот;
От непонятки капал пот
Со лба его. Делишки точно
Из книг как будто иль кино;
И явь, и бред тут заодно.
В глаза – таёжный быт, сермяжный!
Какие книжки тут ещё?
Жизня «во всей красе», в миг каждый
Столапо давит на плечо.
Уж холода не за горами.
И запастись пора дровами.
Ремонта требует и печь.
И надо вовремя успеть
Даров тайги набрать для сушки,
Варенья, – ягодки, грибы…
Хотя б для разности еды.
Мороз-дед – враг леньцы-пустышки!
К тому же надо дать стране
Тонн пять смолы (всерьёз вполне!).
Чтоб наверстать план-норму, – Гурий
Пахал как робот заводной;
Рабочий день его – от з;ри
До первых звёзд над головой.
Хотя почти и не садится
За горизонт в дни эти солнце, –
Светло и ночью, словно днём;
Спадает зной лишь чуть притом:
«Давай стране угля, любезный!..».
Смолу-живицу добывал
Тав Гурий, – пчёлка как «порхал»
Меж соснами, на ноги быстрый.
Его «пай» – тысяч семь стволов
Сосновых; он здесь «царь и бог».
Но и в часы работы тяжкой
Не выходили из башки
Тот остров, терем тот с япошкой,
Тот «фокус-мокус», чёрт возьми!
Вот Тав зарплату как получит,
Подарков старцу понакупит.
Разыщет всё ж ту «тень» в глуши,
Поклонится от всей души…
И с этой думою о добром –
Не в тягость Таву тяжкий труд;
Не так тиски раздумий жмут
Тоской о доме, столь далёком.
К получке премия ещё
Тут светит. Тоже хорошо!
У кассы Гурий появился
Спустя дней двадцать с того дня,
Как со спасителем расстался.
Вдруг: «Лечь! Встать! Руки!». Вот-те на:
В конторочке лесхоза «взяли»
«Преступника»; и враз сковали
В наручники-браслеты – хоп!
Щёлк – в камеру, прикладом в лоб.
Сюжет блокбастера похлеще:
Вмиг зэком стал тут человек!
Да вот оно – и явь, и бред.
Творит же жизнь лихие «вещи»:
Мол, на тебе твоё «кино», –
Герой и зритель… сам; смешно!
Коль не было б смертельно грустно;
Коль в клочья сердце б не рвалось
Под прессом дум, что давят грузно!
Как наломать дров удалось
Аж гору, в двадцать пять годочков?
Пинком под зад – вон из студентов;
Раз-два – зека стал; во весь рост
«Карьера» тут уж, – тычет в нос
И в душу «чёрным человеком».
И скаля зубы, всласть хрипит:
«Ну что, слабо тебе, старик,
Взглянуть на лик свой, даже мельком?».
У самого из глаз бьёт мрак!
Ты, человек пречёрный – враг…
Полгода чалился на нарах
«Беглец» Тав в северной тюрьме;
Суда ждал, будто на иголках.
Явился б по его душе
Конвой сюда: менты-чуваши,
Хоть «мусора», да всё же – «наши»,
«Свои», «родные»; пусть и злы,
Цепные словно твари-псы.
Тав с ними ехал б… человеком
(Пусть и в наручниках) в купе,
Почти как «вольный» вообще;
Лишь б не в «столыпинке» – этапом!
Но – вот… этап, до Чебоксар.
Здесь суд влепил три года в «дар».
Три года жизни вырвать, с корнем!
Зачем? За что? Вот это да!
Кто эти люди, что в «законе»
Законы гнут «рукой» суда?!
Башка кружилась. И шатало.
Не доходила суть до Тава.
И обвинитель, и судья,
И адвокат – одна «семья»...
В минуту ту таким казался
Суд Таву Гурию. Тоска!
Как три копейки жизнь проста:
Ложь правду – как пёс грелку; баста!
Судья прочла (ну, вточь мотор)
Как панихиду приговор.
Статью любую и любому
Суметь впаять – обычный «труд»
Судьи в РФ. Тут не закону,
А трону служит «правый» суд.
Вернее, власти олигархов, –
Кто сам себе слепил мандатов
И всяких прав, льгот, выгод – тьма:
Миллиардерчиков – толпа
За пару годиков в державе;
Им – «индульгенция» на всё!
А человек простой несёт
Сей сброд, – сподобившись лошадке…
«Статью любую, в миг любой,
Любому!» – судей «клич» такой.
Ужасно жуткое словечко
Обычным людям, – «приговор»;
Последняя как будто точка;
Потух-ослеп как б солнца взор!
Прочь, под откос о жизни грёзы,
Тайфуном в душу хлынут слёзы,
И безысходность дух порвёт;
Со словом этим дней полёт
Прервётся, – мигом, взрывом, залпом!
И в сердце врежется «конец»
Печатью – рана, шрам, рубец;
Тоска задавит думы танком.
Противен слово «приговор»
(Звучит почти как «под топор»).
Но, знать, вмешались в дело боги,
На грех суда взирать устав
(До судей не доходят руки!):
На «химию» осужден Тав.
План выполняя в две-три нормы,
«Добил» он всё же срок… без зоны.
Да вот «судимый, был в бегах», –
Легли, где надо, на листках.
Преграда мощная и тормоз,
Коль выпала статья УК
Тебе на долю: навека,
Пожизненно даётся «бонус»!
Клеймённый как – кто осуждён
(Хоть без вины «виновен» он).
И на потомстве – «знак» по жизни
Батяни «тяжкая вина»:
И ментовской, и эфэсбэшный
Заказан путь им навсегда.
По «политической спирали»
Подняться ввысь – опять едва ли;
Отца судимость – чадам тень.
Вот «дерьмократия» (мигрень!).
…В один осенний хмурый вечер,
На поезде Москва-Тюмень
Помчался Тав в тот прошлый день,
Где Чэн остался, словно ветер:
Спасителя увидеть вновь
Спешит чуваш во мглу лесов.
Теперь лишь понял он: судьбинка
Свела его с такой Душой,
Что не сказать словами Это!
Да-а, «промах» сделал Тав большой:
Не понял, что Чэн настоящий
Учитель, выше всех стоящий,
Дзен-мастер, Гуру-сан, даос!
Отшельник до вершин дорос,
До самой Сущности под небом!
Дошло до Тава это вдруг, –
Позвал из дали будто Друг,
Что встал так близко словно, рядом…
Чувашу Таву Чэн-яппун –
Маяк в бурлящем море дум.
Сибирь – громадина-планета!
Бездонная лесная глубь.
Упала с неба «манна» эта
Руси в ладони; и так «вдруг»:
Ермак – чуваш-скиф от природы –
Прошел леса, болота, воды;
Вознёс Руси-Скитеи флаг!
Простой казак был, это факт.
Касак – Сакат… Народ чувашский
Под этим именем ходил,
Когда в Египте еще жил;
Народам мира был – скиф царский.
До «ледника» была Сибирь
Прародиной чувашской! Верь.
Шумер – Сувар – Сибирь… Названья
Столь грандиозны сей земли;
Сибирь – огромней океана,
Сибирь – прекрасней и звезды!
Здесь до Потопа мирового
Шумеры (скифы) жили. Слово
О том в Писаньях есть не раз
(Поймет имеющий слух, глаз).
От Льда скиф – в Средиземноморье;
То десять тысяч лет назад
До нашей эры было. Факт,
Что с «точки» этой – расселенье
Народа Хора, вниз, на Нил,
В Двуречье, в В;вилон (что Библ).
Там, основавши чудо-царства,
Вновь двинулся по миру скиф.
Шесть тысяч лет «делам» тем. Дата
Ветха столь, да вот след – не миф.
Сибирь! Сувар стоял столицей
На речке Туро гордой птицей,
Храним Чувашевой горой!
Война с ордынской татарвой
В те годы адом тут гремела.
Ермак-Тукмак Сувар-град спас, –
Казак-чуваш! То без прикрас
Расскажет не одна легенда
Родов сибирских и теперь,
Стучась душой в «Историй» дверь.
Да дверца в Правду всё закрыта,
И наглухо; хоть лоб разбей!
Ермак-Тукмак стал… «русский» будто
(Сэрмек-Тукмак в чувашском – зверь,
Вожак волков). Иван Четвёртый,
Тот царь кровавый, аспид Грозный, –
На стороне Кучума был;
Про Ермака с Кольцом «забыл»:
Войска не раз слал на подмогу
Царь… хану, а не казакам!
Кучума сын – Мам;ткул-хан –
В Москве гостил, подобно «боссу»…
А атаман и рать его
Костьми легли – за Русь! И всё…
Атаман. На чув. атте ман (отец мой). Пмощник атамана – эсаул, на чув. эс ывол (ты сын). Касак, на чув. кас – режь, руби. Сак – сокращенное Сакат, название Египта.
Как бился скиф-чуваш отважный
С татарами лесной орды, –
Ввек помнит чутко камень каждый
На берегу Тобол-реки…
Всё дышит тут отвагой духа
И доблестью чуваша-скифа;
Чувашев Мыс в себе хранит
Честь-Славу рода! Здесь звенит
Об этом ветер над Тоболом,
Свистит сибирская ковыль…
Не сказка это и не быль,
Что данный край чувашам Домом
Была в далёкие века;
Здесь жил род скифа Ермака!
Сюда по зову он явился, –
В подмогу здешним землякам;
До неба славою вознёсся!
На зависть чёрною врагам.
Тобол – Теп Хо(у)л; по-чувашски
Дословно Город главный значит.
Здесь всей Сибири крепость-страж
Поставил на холме чуваш;
И в честь себя назвал Мыс-гору!
Отцом сибирских городов
Слыл град сей несколько веков;
Очаг был скифскому народу.
Сибирь-Скитею дал Руси,
О, скиф-чуваш! Мир, знай и чти.
Он похоронен под Тобольском, –
Скиф-атаман, чуваш Тукмак.
По всем обычаям чувашским
Курган стоит там – скифов знак;
Народу – память о Герое!
Не выразить всё это в слове…
Есть Чонхи-Туро – град Тюмень;
Есть Пысок-Тур – Тобольск… О, «тень»
Чуваша по сей день всё «бродит»
По этим «сказочным» местам;
Названья их – то тут, то там
Историков Руси «подводят».
Шумер-Сувар-Сев;р-Сибирь –
Чувашей-скифов даль и ширь!
С ног на головку лик «Историй»
Поставлен на «святой» Руси;
Похлеще всяких там мистерий
Гремит парад «учёной» лжи!
Как в гибели Бориса, Глеба
«Истории» винят их деда –
Царя (чувашского) Путшу, –
Так на Хорачи-Карачу
Приписывают гибель рати
Казачье-скифской Ермака!
Длиннющая Москвы рука.
Тукмак – козырь… «варяжской» знати:
«Да как? Чуваш взял всю Сибирь?!
«Взял русский!!!» – в «Летопись», до дыр.
Рамон – царей царь из Египта,
Сам легендарный фараон –
Прошел все земли всего света.
Но не захватчиком был он.
Скиф стал Учителем народам.
Нёс свет по сушам и по водам.
«Рассеянный по миру скиф» –
Не сказка древняя, не миф,
А солнце как… над скрытой Правдой!
Да влезли в Библию, аж в Суть;
Переиначили! И – муть
Вослед Евангелий всех, лавой;
(Ш)Самаритянин Шуа Христ
Стал миру… вовсе и не скиф.
…Тут вспомнилась чувашу снова
Под стук колёс, под рельсов гул
Картина скифа Васнецова,
Где витязь под горою дум
Застыл столбом на перепутье.
Не эта ли картина нынче
Отображает бег и ход
Истории, где скиф-народ
Забыт; блуждает только в мифах?
А Мастер ведал, что творил;
Талантом Землю озарил, –
Раскрыл суть Тайны на картинах:
Там скиф – Скитеи верный страж –
Во всей красе, а не мираж!
И выдал же шедевры гений!
Печать на каждом полотне
Скитее-матушке знакомый;
Чувашу-скифу же – втройне.
«Иван-царевич на волчице», –
Узор чувашский на одежде;
И на царевне, глянь – тухья;
Наряд чувашский сплошь и вся.
Серьга на ухе у Ивана –
Царевичей всескифский знак;
В Шумере и в Египте так
Традиции велись с дней Ноя.
С натур соседей-земляков
Писал картину Васнецов!
В губернии на речке Вятка
Родился, детство там прошло;
Звалась Лопялом деревенька;
В чувашском – Тихое село.
И в русской Летописи «вятич»
Название чувашей значит…
Знал в эти «таинства» вход-дверь
Белинский, из села Чемпер.
Как высоко ценил он Метра!
И знал философ, что не зря
Чувашам «Три богатыря»
Близки так: из их жизни это.
Из Карачарово – Илья
(Илче-скиф из Карачура).
И нынче в памяти чувашей
С Ульяновска по Муром-град
Как Илче пайе (пай Илюши)
Земля зовется. Это так!
Да и Добрыня, и Алёша
В былинах, в сказках скиф-чуваша
Илче-Поттору – земляки,
Скитеи-матушки сынки!
«Прихватизировал» их ныне
«Великорусский»… Да вот что ж
С «родства забывшего» возьмёшь?
Уж столь «державно» это племя.
Напялили и имя Росс,
«Не зная», что Бог скифов – Хрос!
Раздумье, где твои пределы?
Не ведать и не увидать.
Свистит лишь ветер, – то весёлый,
То грусть сплошь – и не передать.
Зачем дана ты человеку
Душа? И мысль? Ответа нету.
Есть память, в клетке каждой, боль;
И думы, как на рану соль…
Поэту же больней раз в тысяч,
Когда его родной народ,
Кто первым встал под Небосвод, –
Сегодня… еле-еле дышит.
Но с верой смотрит вдаль Поэт:
Народу там встаёт рассвет!
Под стук колес летели думы
Над необъятною тайгой.
Деревни, станции, перроны;
А скорый поезд – вдаль, стрелой.
И есть ли край-конец Скитеи?
Коль есть – то лишь в небесной сини!
Другой такой махины нет,
Хоть обойди ты целый свет!
Сибирь, Урал, река мать-Волга –
Скитеи сердце, дух, хребет.
Но места для свободы нет
В той шири будто! Тюрем – много…
Мелькают в окнах лагеря,
Как фермы для скота-зверья.
Бараки, избы и хибары
В дремоте вечной видят сны;
Плетни, заборчики, амбары…
Лишь редко, изредка видны
Блеск городов, свет станций «знатных».
Россия – в ширях необъятных
И в бесконечных далях, – спит;
Ей равно – что века, что миг.
Где Гоголя та «тройка-птица»,
Летящая вперед стрелой?
Нема! Есть Чичиков-«герой».
Их клонов – тьма, везде их лица,
Где есть что хапнуть и урвать!
Не спит, – в бреду Россия-мать.
…В гостиницу вселившись, тут же
Чуваш к геологам попал,
Которых тут – и листьев гуще.
Из уст «бродяг» сказ услыхал,
Вот: «сыщикам» месторождений
И топь болотная – по фени;
Всё рыщут. Смотрят – островок.
А там – землянка-теремок;
Орешки, ягодки, грибочки;
Женьшени – целенький мешок!
Хороший жил там мужичок;
Да, видно, путь дошел «до точки»:
Под кедрами, где мох как шёлк, –
В могилу, словно в сон… пал, лёг.
Под северным свинцовым небом
Выл ветер встон за упокой.
Непохороненным, некрытым,
Белел скелет в могиле той.
А рядом – два холма с крестами,
С начерканными именами, –
Кривые буквы… Кто писал –
Знать, грамоту чуток лишь знал.
Холм с краю, на кресте – «Лисьука»;
Кажись, жена лежала там.
Меж этих двух могил: «Ивань»,
Крест, холмик и цветочков клумба.
Похоронили и скелет.
Ни имени, ни званий нет.
Ах-да, там рядышком крутилась
Комочком кошечка одна.
Видать, сироткой-то осталась, –
Мяукала всё без конца;
Да не от голода (ведь пищи
Лес полон: гнёзда птичек, мыши…),
Но будто плакала; печаль –
Насквозь в мяуканье! Так жаль
Кошару эту людям стало;
Хотели взять её с собой,
Да не далась: в глуши лесной
Уж рысью кошка одичала.
Хозяину, знать, до конца
Зверёк был предан. Чудеса!
Вот так закончили «бродяги»
Свой краткий и столь грустный сказ.
Хлебнули на помин спиртяги;
И – спать. Им рано в путь: приказ.
А Гурий, выскочив под небо,
В ночь… зарыдал! Да он ли это?
Сироткой жалкою дрожа,
Стонала болью вся душа!
Но – дождь устал ли слёзно литься,
Иль сам Всевышний так решил:
Как пошатнулся Тав без сил, –
Сверкнули звёзды, словно лица!
Три звёздочки – одна семья –
Сияли, Вечностью звеня…
Глава V
Один во всём
И всё в одном.
Лао-цзы
Планете-шарику – вращаться;
Так сделан наш подлунный свет.
И уходить, и возвращаться;
Земле – полет, а людям – бег.
Вот Сандр снова в Айгюрдене.
Работы нет в своей деревне.
Да безработице назло
Артели нынче повезло:
Чувашей вызвали татары, –
Им срочно нужен крытый ток;
От урожая у них – шок,
Хранить уж не хватает тары
(«Нефтеигла» у них к тому ж;
Сей край цветёт, не зная нужд).
Козырь главнейший же успеха, –
Умеет зубы показать
Казань в часок лихого лиха
Москве, тут надо бы сказать.
Кремлю волнений масс не нужно
Средь мусульман. «Жить надо дружно!».
И – «контрибуции» в бюджет
Им капают. И «нету» бед.
Таким «макаром» – и кавказцы…
Занятная в России жизнь!
Чувашам тихим, друг, прикинь,
«Финансы всё поют романсы».
Но… дай топорик им с пилой –
Воздвигнут Кремль со звездой.
И воздвигали! Царства, ханства,
Империи по всей земле
Одни имеют корни – скифство.
С Шумером-прадедом в родстве
Чуваш-сувар! Шумер – скиф царский –
След врезал свой вглубь всех Историй
Как созидатель и творец;
Был пирамиды ставить спец!
И ныне волжские чуваши –
Скиф-булгар внуки – мастера
Пилы, рубанка, топора;
Дома у них – картинок краше
(Хотя теперь – дворцы у тех,
В чьих лапах власть, бабло, «успех»).
…Себе и места не находит
Согата нынче – что юла:
От стройки Сандра глаз не сводит,
Хоть кучей ждут ее дела.
И дом на ней, и все хозяйство;
Мать на работе, – всё ж начальство:
Бухгалтер главный. А отец –
Механик-асс, «и швец, и жнец».
Патвар на сборах, в Дагестане;
Борьба – «профессия» его.
Значков-медалей – ого-го!
Со стен – гирляндами, вон, в зале.
Согата – «белка в колесе»,
В делах! Да с Сандром вся… в себе.
И во дворе, и в огороде,
На кухне у плиты-печи,
Да во всём доме – «фронт» как Согде;
Горит в работе, ты гляди:
Хозяйка! Бабочкой порхает;
И тут, и там всё успевает;
Полоть, стирать, прибрать кругом –
Ей будто вовсе нипочём;
Вся во трудах она. Но всё же
На миг, чуток хоть позабыть
Не сможет Сандра! Как тут быть?
Девчонка втюрилась, похоже,
Безумно, по уши, навек!
Тут слов, чтоб выразить то… нет.
Биенье сердца есть – и только;
Ах, пташкой вспугнутой в груди
Трепещет… что-то. Томно, сладко, –
И что же ждёт там, впереди?
Краснеет Согда и бледнеет
От дум о милом… Да не смеет
Признаться Сандру в том, – в любви.
О, автор, душу не трави
Читателю, – смени пластинку!
А то ведь первая любовь –
Она такая штука… Зов
У этой штуки – не на шутку:
В объятия затянет вновь
О прошлом память. Мда-с, любовь…
Кипит работа у чувашей.
Не крытый ток, а глянь – хором
Поставили; с покраской даже.
Но хватит хвастаться о том.
Вовук и Сандр в день три раза
На речку бегают купаться.
И вот, однажды, в полдень, в зной,
Ныряя в воду с головой,
И не заметили красотку,
Что велик «чинит» второпях;
Да солнышко в ее глазах.
Пловцы узнали тут Согатку.
Та будто тут лишь на ребят
Взглянула... голы что стоят.
А те вмиг шорты натянули, –
Вот вся одежда, что была.
«Ну, как, до дна хоть донырнули;
Ребята? Сандр, как дела?».
А голос – чисто-серебристый;
И взгляд ласкающе-лучистый;
Улыбка пляшет на губах;
И ямки-тайны на щеках…
«Согата, ты ли перед нами?
Вот выросла! И не узнать –
Богатой будешь, как пить дать.
Что с великом? Поможем даме!».
Вовук – трепаться мастер-спец.
Когда ж замолкнет наконец?
На вид – ну, шибзик, да и только.
А шуму – целый барабан
Пустой; пустее и бамбука:
Всё ерунду несёт Вован.
Душа, и кудри тоже, мелки
У Пакшина «кудряшки»-Вовки;
Поговорит разок кто с ним, –
Поймёт: столкнулся он с пустым,
Никчёмным, серым человечком.
Да кто вот скажет, – где их нет?
Заполнен ими целый свет
Достаточно, их – даже слишком.
Один из них, – вот, прямо тут:
Трещит, сорока как, Вовук.
Согате с Сандром бы общаться!
А он застыл, как истукан.
«На велике учусь кататься;
Да угодила вот в бурьян.
Жара! Головушка аж кругом;
Ах, Сандр, докати, будь другом,
До той вон ивы у села»… –
Дрожь в голосе её, слегка.
«Ну, что ж, погнали, с ветерочком!».
И парень, Согду усадив,
На велик лихо сам вскочив, –
Понёс Согату не по кочкам,
А по дороге круговой.
Вовук пешком побрёл домой.
Ну, не домой уж, а в общагу, –
В барак, что выделен под них
(Под их «шабаш-чуваш» бригаду)
Трудяг способных и простых.
В бригаде – пять мужчин сверхнужных,
Плюс Сандр с Вовчиком – в подручных;
Таскать, толкать, копать, кидать, –
Ни счесть обязанностей («рать»!)
У двух подсобников безусых.
Да разное нутро у них:
Один – всё волом пашет, тих;
Другой – «спец»… перекуров шумных;
Один – молчун, в трудах «бобёр»;
Другой – лишь чушь молоть востёр.
Бредёт Вовук по мелким кочкам;
И думки тоже – прыг да скок,
Подобно брошенным горошкам.
Иль только легкий ветерок
Гуляет вскачь в башке у Вовки, –
И без тропы, и без дорожки?
Но зацепилась вот одна
Мысля за «хвостик»-то ума:
Что к Сандру липнут так девчонки?
И Вовка – «маччо», в кудрях весь,
Язык подвешен, голос есть;
Лишь жидковаты чуть поджилки.
А впрочем, в миг сей, прямо тут
Вопрос сей и забыл Вовук.
Кто на колесах не гонялся,
На двух, из детства… по судьбе?
Такой вам вряд ли повстречался
На «узкой» жизненной тропе.
О, велик – детства конь крылатый;
Светлейших лет дружок заклятый;
С утра до ночи нёсся ты
С ветрами наперегонки
Под «всадником» неутомимым!
По всей округе, столь родной,
По всем тропинкам, как чумной,
Ты рассекал всвист духом вольным!
Ах, в память – твой колёсный круг,
Братан, соратник, лепший друг…
Как не воспеть тебя в романе?
Дороже автору, чем «Мерс»,
Ты, велик старенький в чулане, –
Начало счастья… и конец!
И Сандр, глянь, педали крутит.
Согата вся смеется, шутит.
Ну, вот, притихла, покраснев,
Щекой нечаянно задев
Мальчишечьи сухие губы…
Он гонит велик, дышит ртом;
И тело… к телу жмёт притом,
В напряге. Все движенья любы
Согате, сладко до глубин!
И дрожь по телу – в неба синь...
Её и ветер обнимает, –
Шальной и вольный хулиган;
Ой, юбка бедер не скрывает, –
Открылись Сандриным глазам!
Девчонке стыдно… и приятно.
Она уже не мыслит внятно.
Впервые странная в ней страсть –
И взвиться б ей, и… и упасть б!
Лишь Сандр был бы вечно рядом,
Вот так вот, весь прижавшись к ней!
Нет мига слаще и милей,
Чем этот, что сказать… лишь взглядом;
А рама – печки горячей,
Ах, видно, чувствует, что с ней.
А с ней… Ну, ладно, – мы пропустим
Прелестнейший и чудный миг.
Дальнейшие «дела» изучим,
Открывши в книжке новый лист.
Но как божественно всё это, –
Взметнуться выше всего света
На крыльях сладких, страстных сил!
Знать, это Бог… и сам любил;
А то не создал бы такое
Землянам чудо из чудес.
Во мгле Вселенной – взрыв и блеск:
Мгновенье это – золотое!
О, юность, возраст твой так мил
(Тебя и автор не забыл).
Велосипед – «конь» двухколёсный –
Несётся, вверх взметая пыль.
В ладошки бьёт куст придорожный,
В поклоне – травушка-ковыль;
На «всадников» из поднебесья
Приветом песни пташек льются;
«Конь» мчится, парочка на нём
Слилась в единое, – вдвоём!
Два сердца бьются близко-тесно,
Коснулись будто две души
Друг друга; как же хороши
Минутки эти, люди, честно!
Навстречу – ветер холодит;
А в жилах юных кровь кипит.
Но – вот приехали. Скользнула
Девчонка с рамы на траву.
Стыдясь, на парня чуть взглянула.
Во взгляде… Ах, я не могу
То рассказать, народ, словами!
Простились быстро, став друзьями
Ближайшими как будто вдруг.
Тут Сандру – уйма дел для рук:
Артель их встала от обеда;
Поёт пила, звенит топор;
Ведут извечный словно спор, –
По сердцу парню их беседа.
Согаты странный, томный взгляд
Он позабыл, работе рад.
А взгляд тот… Нет, тут невозможно
Спокойно белый лист черкать:
Тут автору придется срочно
Дать перекур себе, видать.
Он в юности своей далёкой
Такой взгляд видел… О, крылатый
И лёгкий несказанно миг;
В ночи как солнца яркий блик;
Озноб и жар, и боль, и сладость
Таились в томном взгляде том!
Теперь так кажется всё то,
Что в жизни… как б в другой, – осталось.
Тогда – не понял. А сейчас…
Да ладно, – здесь о Сандре сказ.
Прямой, безхитростный характер
У хлопца. Чистая душа, –
«Диагноз» дал б психолог-мастер,
Тут правде против не греша.
Рабочим нанялся – работай;
Поменьше о «лямурах» думай;
Потехе – час, а делу – день;
Крутись-вертись; сгинь напрочь, лень!
Неписанный закон артели
Впитался с потом в Сандра уж;
О том и молвить-то нет нужд.
Юнец – трудяга, в самом деле.
И силищем – за пятерых;
И жилкой – из мастеровых.
Работы – куча, под завязку!
Бери побольше да кидай,
Но и не только: надо «марку»
Держать; и качество подай.
Дай мастерок, топор, рубанок, –
И Сандр от ушей до пяток
«Художник»; каменщик, столяр…
В мальчишке к творчеству есть дар.
Лежит к труду душа у парня.
А впрочем, труд для чувашей –
Важнее, чем тарелка щей;
Так начертал сам Бог, наверно.
С зари до звёзд всю жизнь – пахать;
И в этом – счастья их печать!
А то, что «труд от обезьяны,
В какие-то мильоны лет,
Дал предков нам», – вердикт не странный,
Осмыслить коль весь белый свет.
Где маются без дел людишки,
Там – ссора, муть, лжецы, воришки…
Где делом занят человек –
До ссор ему и дела нет.
Но человечеству всё ж ближе,
О, то, что Бог нас сотворил;
И честь, и совесть в дух вложил;
К себе возвысил аж, не ниже!
Да вот куда там до тех дум:
Людской род ныне – «ум за ум»!
Ему о доле столь высокой
Помыслить даже недосуг, –
В «прогрессе», по уши, по полной:
Наотмашь рубит древа сук,
Куда уселся сам вальяжно!
Что рухнет ниц, – ничуть не важно;
Ему бабло бы лишь рубить,
Сейчас и здесь бы не тужить,
А за собой – потоп хоть, баста!
И каждый мнит себя крутым,
Почти что пупом всеземным;
Никто не хочет в пот трудиться.
…А тут – чуваш прикип к делам;
Ему работа – что бальзам.
Но дни спешат встремглав куда-то;
И бег их не остановить.
Об этом, может быть, не надо
Тут лишний раз и говорить;
К тому ж, пустяшными стишками
(Да мир кишит ведь болтунами).
Рассвет, зарница, день, закат –
Дни птицами всё вдаль летят…
«Машина времени» – да вот же,
Готовая, во всей красе:
Природушка сама себе –
Моторчик вечный! Мастер-Боже
Земную жизнь сотворил,
Видать, из всех небесных сил.
Но – пронеслось и это лето.
Вот август близится к концу.
Полей ширь в золото одета,
А кое-где уж в черноту.
В глазах рябит от урожая;
Народ, усталости не зная,
С землицей возится: и жнёт,
И косит, пашет – спину гнёт.
А это лишь ещё начало
Уборки хлеба. Ждут-зовут
Свекла, морковь, картошка, лук
Хозяйских рук. Работы много,
О, непочатый край-бескрай, –
Ещё неполны клеть, сарай.
Погода шепчет, манит в поле;
Душа такая у крестьян:
Без связи с почвой, как в неволе;
От злата хлеба – счастьем пьян!
…Артель поставила «творенье»
И нынче, как на загляденье.
А завтра утром им – домой;
И – на поля, со всей душой!
Вот и «отбой»; момент-отрада.
Тут кличут Сандра на крыльцо;
Мол, там знакомое лицо
Тебя ждёт, – Согда та, «конфетка».
За тополем, в двух-трёх шагах,
Стояла девушка впотьмах.
«Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты!», –
Поэт бы спел вновь в то мгновенье,
Увидев милые черты.
Как бабочка на сильном ветре –
Девчонку дрожь бьет, ах, поверьте;
Вся бледная, но в ней – пожар;
Она в плену каких-то чар,
О, ей неведомых доселе!
Не попадает зуб на зуб.
То – дрожь, то вдруг застынет – «дуб»,
То – бурей вздох, то – дышит еле,
То – жар, то – стынет в жилах кровь;
Болезни имя – что? Любовь!
Сжирающий… но столь желанный
Огонь пожарища в груди!
Не к месту вздох вдруг, взгляд печальный…
Хоть пальцем у виска крути.
О, много странностей чудесных
У той «болезни»; неизвестных
Да и известных столь – не счесть,
Не то чтоб оды всем им спеть.
Тут скажем только, – расперкрасна
Любовь, какая всё же есть;
Таинственная эта «сеть»:
И манит так, и столь опасна!
Не разгадать рецепта ввек,
Чтоб не влюбился человек!
Ну, что ж… В ту ночь поцеловались, –
Луна как скрылась в облака,
Впервые, робко, губ касаясь
Губами, и к щеке щека…
Да миг свиданья быстротечен!
Тяну с рассказом? Каюсь, грешен.
Но я не Байрон , я другой;
Я от сохи, мужик простой.
Поэтому – чуть скидку дайте
За заскорузлый мой язык;
Да не обижусь и за «втык», –
Прошу всего-то: не бросайте
Сей томик... в мусорку-ведро!
Поэзия – мое нутро.
В миг расставанья взял и ляпнул
Парнишка с выдохом: «Санюк!».
Согату будто кто-то цапнул
За сердце; как обжёг утюг!
Как в сотни солнц единым махом
Обрушилось грозище с градом!
Девчонка, вздрогнув, замерла;
Шаг отошла; и – нет следа…
И всё! Лишь бабочкой платочек
Белел; и скрылся в темноте.
На небе звездочка звезде
Мигнула, и кометой – в росчерк.
С травинки пала ниц роса
От ветерочка, – вточь слеза.
Деревья в ночь прошелестели
На языке своём листвой
О чём-то что-то… Неужели
Уж сплетничают меж собой
О робком первом поцелуе,
Горячем, будто зной в июле?
Девчонка – в бегство, да встремглав!
Парнишка – тут, столбом вдруг став,
Застыл; но вдрожь озноб бьёт хлопца.
Замёрз иль сердце скачет так?
Не может сдвинуться никак.
Погасли уж и все оконца…
А лето в осень перешло.
Цветок холодцем обожгло.
«О, время юности – мгновенье,
Неузнанного счастья вдох;
В крови – весеннее кипенье;
Так пляшет пусть и в теле дух!» –
Ах, подсказать бы так героям:
«Сердца не рвите ранним горем,
Не разбивайте на куски
На жизненном крутом пути!».
Но жизнь… на то она такая;
Прожить – не поле перейти!
Да слов здесь верных не найти, –
Лишь помолчать бы тут, вздыхая.
Но хоть молчи ты, хоть кричи, –
Любить – по лезвию идти.
***
Кто Чэном был? Знать не пора ли
Читателю сих беглых строк,
Что белый лист так измарали;
С них выйдет ли какой-то прок?
А вот герой там – не простецкий;
И не орешек вам он грецкий,
А глыба целая, гранит!
И вот душа писца спешит
На лик, на внешность и вовнутрь
Отшельника того взглянуть;
Узнать, в чем корень, стержень, суть;
Ослом ли глуп? Иль зубром мудр?
Чэн-старец – вам не идеал,
Но автор в Гуру б его взял!
В горах Японии далекой
Он рос в глухом монастыре.
Земную жизнь начав сироткой,
Монахам братом стал в «семье».
Да грянула война грозою!
И в сорок пятом с головою
Юнца из кельи – «в мир, на свет»;
В шестнадцать с половиной лет.
Солдат Квантуну не хватало:
Мальцы вставали под ружьё.
Война мальчишечье плечо
К Курильским камням и прижала;
«Совет-медведь» там раздавил
Прыть самурайских главных сил.
Земля до этого не знала
Таких героев средь людей,
Наверное! О, сколь их пало
И на пески, и меж камней…
Японцы – смертники по духу,
Любя жизнь, сакуру и Будду,
С последним выдохом «банзай!»
На смерть кидались, боже мой!
С мечами голыми – на танки,
Взметая взглядами огни!
Достойны гимнов все они –
Юнцами павшие солдаты.
Им вишен цвет бы созерцать.
Они в земле сырой лежат.
И воины страны советской
Остались здесь, навечно… спать, –
В земле восточной, столь далёкой
От дома их. Отчизна-мать
Не досчиталась тысяч-тысяч
Сынов родных пахать и сеять
На фронте мирного труда.
Ушли их души в облака
С полей боёв земных, о, адских,
Где в пяди каждой – кровь солдат,
Безусых, юненьких ребят,
Ни разу дев не целовавших.
«Урра!» гремела и «банзай!»;
И Ванька пал, и самурай…
Но что за мощь была махина –
Державная СССР?
Топтыгин! В лапищах – дубина;
Всеядный монстр, ужас-зверь!
Пять лет – война! В крови планета.
Пять лет кошмарила жуть эта
Прекраснейшую из планет –
Землицу-маму, белый свет!
А с севера пришедший воин –
Обычный с виду человек –
План самураев свёл на нет;
Героем зваться ввек достоин:
На танках, в схватках на штыках
Разбил квантунцев в пух и в прах!
Так Чэн попался в плен к советам.
Лесоповалы, лагеря…
Что испытал на свете этом,
На том, видать, сыскать нельзя.
Кто – в харакири: в пуп – лопатой.
Кто – в сердце… пулей автоматной;
Побег из плена лишь таков.
Закон под вышками суров!
Спесивых гордых самураев
Сгибал травинкой плена быт.
К свободе путь – лишь смерть; открыт
В миг каждый: дула конвоиров!
Иль рвать кирк;й себе живот,
Упёршись взглядом на Восток.
Как вишни цвет ниц опадает,
Так уходили в Вечный день
Из мрака плена самураи…
В упор всё это видел Чэн –
Монах из дзенского семейства,
Познавший с ранних лет сиротство,
И боль, и голод, и труды.
Но – дзен-монахи не горды:
Для них жизнь вовсе не чужая;
Спокойный дух – вот отчий дом;
Вся суть вселенской Сути в нём;
Вся боль земная, столь большая…
Чэн рано Истину постиг,
Что надо жить; да в каждый миг.
Но даже с этой высшей мантрой
Так тяжко было жить на дне.
Душа стонала тварью жалкой,
То леденея, то в огне,
Не ощущая пульса жизни,
Теряя даже связь с Всевышним
В объятьях зверских холодов!
Спасла от вечных тех оков
Смерть Сталина в стране советской.
И военнопленных повезли
Навстречу алости зари –
К границам вод страны японской.
Больных с размаху под откос
Конвой кидал, ну, как навоз.
А Чэну как бы «подфартило»:
С вагона сброшен на перрон
Пустой, ночной. Но… притащила
Его одна душа в свой дом –
В барак с единственным окошком,
В конце посёлка, под откосом,
У ямы мусорной почти.
Не помнит Чэн того: ножи
Насквозь как будто бы пронзали
В бреду горящего всего, –
Озноб жутчайший тряс его;
И зубы бедного стучали!
На свете том одной ногой
Был Чэн-японец ночкой той.
На мир земной смотрело лунно –
Свидетель праведный всему –
О, небо! Сжалилось, как видно:
Прислало ангела ему.
Лисук – чувашская дивчина,
С работы шла в тот вечер мимо.
В дощатый тёплый уголок
Чэн так попал; помог, знать, Бог.
Верней, Лисук – его богиня,
Его спасительница! Вот
Чэн начал чуять своих ног.
А что ж Лисук, та героиня –
Чувашка с Волги? Сирота.
В тисках тяжёлого труда.
Она работает в две смены:
День целый тащит-грузит лес;
А ночка ей – стеречь вагоны;
Мужчиной вся. Несёт свой крест.
Да чтоб без хлеба не загнуться,
Она смогла сюда приткнуться:
Отец на фронте пал; а мать
От горя не смогла уж встать.
Похоронив её, девчонка
С двора – куда глаза глядят…
То было года три назад.
Лисук теперь здесь – «старожилка».
Так понял Чэн её рассказ.
На лицах двух – сиянье глаз…
За солнца свет им стали взгляды
Друг друга; эти две души
Нашли под Небом, что искали!
И общие у них мечты,
И на двоих – одни лишенья;
Счастливым дни все, как мгновенья.
Друг другу в души «лить» нектар
Любви простой – не это ль дар
Божественный всем-всем живущим
На этом шарике земном?
Любовь есть, молодость, есть дом,
Есть мир, что кажется цветущим!
Двоим не в тягость тяжкий труд,
Коль соловьи в сердцах поют.
Коль на двоих – ширь всей вселенной
И звёзд серебряная даль,
И золотистый ломтик лунный,
И легкокрылых облак шаль…
Какие могут быть печали
Двоим, что столь Единым стали;
Двоим, кому любовь – закон;
Двоим, кому природа – дом?!
Союза крепче нет на свете
Чем душ сплоченность этих двух –
Лисук и Чэна… Нежит слух
Созвучие имён, поверьте,
И автору вот этих строк
(Тому свидетель – Небо-Бог).
Учился речи же Чэн быстро,
Сюсюкал всё на свой манер.
Да и в плену, видать-то, шустро
Учила жизнь – «прабабка-зверь».
Вот так им жить да поживать бы, –
Двоим; да деточек рожать бы!
Но тут в один седой рассвет
Стучится в двери человек:
«Чтоб нынче были в исполкоме,
С бумагой! «Жёлтый» – вдруг шпион?
Лицо – ненашенское вон!
Я вестовой в том главном доме».
Тот «буревестник» как исчез,
«Шпионы» – ноги в руки; в лес!
Эх, человек от человека
Скрываться должен, как чумной.
На пике атомного века –
Пещерный мрак в семье людской!
Куда отверженным приткнуться,
Коль вход им в «общество» закрылся?
Путь – к зверям лишь… от глаз людей,
Подальше, глубже, поскорей!
В расцвете лет – пропасть, исчезнуть
Во мглу нетронутых лесов;
От человеческих оков
Уж лучше в мир звериный сгинуть;
Уж лучше – мглище сквозь листву,
Чем свет в решетку, чем… в тюрьму!
Недельки три бродив по лесу,
К болотам вышли беглецы.
Там островок нашли «по вкусу»
С чащобой кедра и сосны,
И с северным редчайшим дубом.
Землянку сладили, со срубом;
И печь из глины, да с трубой;
И баньку даже, под землей, –
Как муравьи трудились двое!
Как голуби ласкались… Вот
К зиме успели, будто в срок;
И справили здесь «новоселье».
Еще – ребеночка ведь ждут,
Как праздника, в глуши, вот тут!
В сердцах двоих – одно: влюбленность!
Одно объятие двух душ.
Сибирь – безкрайняя объемность;
Любовь объемней вод и суш!
Бездомным – лес стал светлым замком.
Голодным – травка стала злаком.
За воду – звездочки росы.
Тайга – мир высшей красоты –
Как сад библейского Эдема;
Как дом любви, такой святой.
Она – юна, он – молодой;
Так велика, так вечна тема!
Без книжных тем герои тут
По жизни… жизненно идут.
Уже подкрадывалась робко
Весна на цыпочках к зиме.
И солнце ласково и добро
Лучи свои с небес земле
Дарило с каждым днём всё чаще;
Деньки теплее и подольше,
Светлее стали и в тайге, –
В углу медвежьем, в глушь-дыре.
Проснуться час всему живому;
Короче ночи, длиньше дни;
Как б приосанились и пни;
И смотрится всё по-другому.
Природа жаждет скинуть снег;
Её ждёт зелени расцвет!
Дыши, живи, люби – и только
На пробудившейся земле.
Вот – день рождения ребенка,
Вот счастье! Но – завыть бы мне,
О, Боже, от такого горя,
Безкрайнего, как волны моря…
Две смерти Чэну в миг один:
Жена скончалась, с нею – сын!
Иваном звать его хотели
Уж девять месяцев назад;
И – мать и сын в земле лежат…
А Чэн стоит и дышит еле!
(Лисук за труд любой бралась, –
Бедняжка, знать, надорвалась).
С той черной и печальной даты
Нет Чэну ближе уголка,
Чем остров этот, где сокрыты
Два холмика и два креста.
Не буйным сном, не явью тихой
Японцу стала жизнь… Молитвой!
Час встречи с сыном и женой
Готовил Чэн в душе больной.
С годами вник в седую мудрость.
До Истины добраться смог:
Душа, Вселенная и Бог
Всё – в этом миге! В этом – Сущность.
Входить в астрал, быть здесь и там
Постиг в тайге, без гуру, сам.
Хотя ещё в далёком детстве
(Чэн рос в горах, в монастыре;
Читатель мой, да ты же в курсе)
Давались Чэну-сироте
Уроки «всяких» медитаций –
Фундамент чудо-левитаций, –
Величие «пустот» нирван,
Сатори-отблески… Пацан
Тогда уж чуял юным «нюхом»
Прекрасность запахов цветка,
Зовётся Дзеном что века;
Проникся к Высшему всем духом!
Монах-мальчишка… Старец-тень…
Вновь сам с собой ведёт речь Чэн.
А с кем беседовать, общаться
Отшельнику в лесу глухом?
Зверь дикий только да дичь-птица –
Ему соседи. Мир кругом
Звенит в тиши земной… небесно.
И в этом Чэну – всё: и песня,
Молитва, речи сам с собой,
И с Богом, и со всей землёй…
Понятна тишь для старца-Чэна;
И вздохи ветра средь ветвей,
И кряки «глупых» глухарей,
И ухающих сов «сирена»
Для Чэна – что учителя;
Лес… вроде, ну, монастыря.
Сам Бодхидхарма – «папа» Дзена;
Иль предок Дао – Лао-цзы –
Издали б возглос восхищенья,
Узнав всю глубь и высь судьбы,
Доставшейся бедняге Чэну!
О, автор любит эту тему, –
Искать в букете вер-цветков,
Среди религий-лепестков,
Тень Истины… с «частушкой» Ошо:
«Душа, пляши на небесах!
Учитель – Будда, друг – Аллах,
За брата – Иисус Христ-Боже;
А Лао-цзы в миг каждый – Я,
Верхом на ветре Бытия!».
Ошо – индийский мудрец, жил в двадцатом веке. Получил всемирную известность проповеднической деятельностью. С чув. ошо – тёплый (близкий, родной, добрый).
Iисус Христ. Родным народом Iисуса Христа были египтяне (скифы). Имя Iешуа Христ – Чи (Самый) Шуа (Чуваш) Христ (Скиф).
Частушку эту и сам автор
«Присвоил» лозунгом себе!
На вид – «ужасный гладиатор»;
Но как росинка на цветке
Душой он, чуткой и ранимой!
И запрещенный, и гонимый
(Пока – негласно, вскользь, тайком,
Но… основательно притом!);
Поэту что же остаётся?
Лишь стих – оружие ему;
Там Правда – Бог-Судья всему,
А это совестью зовётся!
Да и герой романа – Чэн –
Виновник этих высших тем.
Он рад писать об этом «типе» –
Сухом и лёгком старичке –
На гладком чистеньком листочке
И в сплошь со шрамами душе;
И горюшка, и счастья полон,
Не в силах высказаться словом,
Чертить зигзаги в пустоте –
Вести «бой с тенью» в темноте:
Беседовать со всей Вселенной!
А старец-Чэн, как лучший друг,
Как брат-близнец, – с ним рядом, тут:
Учитель, тренер как бессменный...
Из дум явившийся герой
Для автора – пресверхживой!
Все Патриархи Шаолиня,
Вся братия монастырей,
С белейшей завистью на Чэна
Смотрели бы из всех щелей,
Пещер, ущелий, гор и прочих
Жилищ «священных», во все очи!
И без теорий Судзуки,
И без «дел-практик» Кацуки
(Не знал их книг) Чен – с Буддой рядом!
И Путь – путь белых облаков –
Ему открыт без всяких слов;
Дверь настежь вся пред райским садом!
Да Чэну рай и здесь – тайга,
Где от «мирского» нет следа.
И нет ни клада, ни потери.
А есть, отнять-то что нельзя:
Цветы, деревья, птицы, звери –
Соседи, братья и друзья.
Есть солнца круг над головою,
А ночью – звёзды, аж толпою.
Есть ручеёк – певун-родник
(Начало – за сто вёрст: ледник).
И ласка есть – порывы ветра,
Хоть редко с южной стороны;
Юг – «гость» для северной страны,
Прародины Гиперборея.
Есть чувство, зрение и слух;
Есть в Чэне-старце «юный» дух!
«Бой» с тенью, и беседа с тенью;
Тень Чэна – Чэну «корефан»:
Приятель снов, товарищ бденью,
И ученик, и тренер-сан.
В морозы, долгими ночами,
В лесу, укутанном снегами,
Чэн с «тенью» – не разлей вода:
По миру всё – туда-сюда.
Сон Чэна – пореальней яви;
Явь Чэна – аномальней сна.
Зима, зной, осень, май-весна –
Приходят… И уходят в дали.
А Чэну – память и покой.
Да думы – стаями, гурьбой…
Даль до людского мира-быта, –
И не видать, и не слыхать.
Чэн на другой планете будто;
Себе сам барин, так сказать.
Нет ни души. Просторно думам
При серебристом свете лунном.
Сидит Чэн-старец на пеньке
В объятьях дум о Бытие, –
О жизни, смерти, о морали,
О месте в домике земном,
О мире суетно-пустом,
О бесконечной шири-дали;
О том, что где-то места нет
Кому-то… Странен белый свет.
О, человеческие думы!
Кто вами правит из Начал, –
На дне души, над всей Вселенной?
Откуда «старт» ваш? Где финал?
То кротки вы, то львами смелы;
Не вам преграды и пределы;
Вам ровня космос, во весь рост!
В вас – в мир иной как будто мост.
Кто дал Тайн «ларчик» человеку?
Да ключик вот забыл вручить, –
И обречен живущий… жить.
Без дум людишкам жизни нету.
Да, жизнь – она не жизнь без дум!
Не песня, а всего лишь шум.
Да, шуму Чэн наделал, точно,
В тот час, когда Топтыжка-зверь
Охотника порвать смог б страшно;
У людоеда пасть… что дверь, –
Была разинута к «добыче»!
И сгинул бы чуваш на месте,
Не «залп» коль враз из двух стволов.
Ружьишке Чэна – «сто» годков,
Но «ветеран» палит исправно.
А как отшельник «ствол» добыл, –
На деле том уж слоем пыль;
Не виден след, укрыт – «туманно».
Секретик прост тут: соболя
Чэн добывал совсем не зря.
Пушнина – вот тайги валюта.
Закон людской (деньга – товар)
По всей земле блюдётся свято;
Не чужд и лесу «торг-базар».
Достал патроны и ружьишко
Вот так Чэн-тень: как невидимка
На станции являлся он,
«Арбат» где – старенький перрон.
Звериное чутьё у Чэна,
Помощник «тени» – и гипноз:
Ему свой паспорт «преподнёс»,
С улыбкой, тип один с востока.
И поезд в даль его унёс…
А Чэн на крыльях как – в дом-лес!
Не думай же, читатель, худо
Тут о бедняге-беглеце;
Мол, стал мошенником! Мол, будто
Злодей и вор… «герой» в конце.
Ах, так не думай, мой дружище.
Чэн – всех героев выше, чище.
Тому «земеле» два мешка
«Вор» в руки сунул: там полста
Блестящих шкурок соболиных, –
Ведь состояние почти!
«Земляк», за паспорт не ворчи, –
Разрезы глаз твоих восточных
Виновны тут: ты Чэну – «брат»
На вид (хотя б на первый взгляд).
В те дни, с потерей жёнки, сына,
Горя от г;ря, как в бреду,
Чэн жизнь прервать решился было,
Не зная, как снести беду!
Да Будда, знать, отвёл миг страшный, –
Знать, в участь «тени» вник Всевышний:
Продолжил жизнь отшельник-Чэн.
Чем тенью быть, чем быть никем, –
Якутом Сайком стал он нынче:
И у него бумажка есть,
Печать, фамилия – всё здесь.
Жизнь всё же смерти чуть получше.
С бумажкой, молот где и серп, –
И Чэн… как будто человек!
И Чэн как будто бы не лишний
Теперь на шарике земном –
Есть документик даже… личный!
В ладоши хлопал лес кругом –
Всё шелестел-шептал, осенний;
И ветер всвист резвился песней
Меж веток кедров вековых.
А дождь из листьев золотых –
За звездопад сегодня «тени»,
Салют торжественный, парад!
Сел отдышаться Чэн-«солдат»
У лапистой высокой ели.
На паспорт смотрит старец вновь, –
Похож на Чэна «брат», нет слов!
В ход дел вмешались тут, знать, боги, –
Которых Чэн не забывал
На жизненной крутой дороге:
Ложился спать и день встречал
С молитвой и поклоном Небу, –
Обожествлял он мать-природу.
Душой, до клеток всех постиг
Суть-Истину: жизнь – в каждый миг,
Сейчас и здесь в живущем каждом!
А там, в том мире, в небесах, –
Там всё у Будды, знать, в руках
И в сердце добром и прекрасном.
…Тут – ни души. Лишь зверь и дичь
Соседи Чэну. Вечность. Тишь.
Да ни к чему та «бумажонка»
Отшельнику в лесу глухом.
Нужнее паспорта вот… кошка,
Которую принес Чэн в дом.
За сорок вёрст отсюда, в стужу,
Он за посёлком взял ту кошку.
На свалке мусорной, дрожа,
Прощалась с жизнью уж душа
Бедняжечки! Мяукать даже
Комок пушистый уж не мог,
Хрипел лишь, всё валился с ног.
А нынче Кись – и рыси краше;
К хозяйским льнется вот к ногам.
…На крыльях дум – Чэн тут и там.
«Тень» «долетает» и до Фудзи –
На пик Японии родной;
Где в сакуре – до неба грусти,
В зацветшей вдым на день-другой.
Вот Камакура – город Чэна;
Вот монастырь, – там центр Дзена,
Где детство скомкала война;
Чэн стал мужчиной с того дня.
А вот – залив Саагаами;
Там настоятель Хокуман
Любил взирать на океан,
Скитею видя за волнами.
А в Хореодзе бог Каммон
Хранит ворота в храм: Тюмон.
Тюмон – средние ворота в японском храмовом ансамбле.
Четыре острова в единый
Кулак сложились: встал народ
Реликтовый и духом сильный;
Вдохнул судьбу в него сам Бог...
Так видит Чэн. Так сердцем знает.
В тайгу обратно прилетает;
Дух – в тело, как с пути домой.
Здесь тоже – остров, дом родной:
Его семья – жена с сыночком
(Хоть и в земле, но… всех живей)!
И Чэну с этим чуть теплей
Под северной луной и солнцем,
Среди трескучих холодов,
В дыхании от вечных льдов.
Дыхания же старца-тени
Не чуять, да и не слыхать.
Найдётся кто-нибудь едва ли,
Кто мог бы тихо так шагать
По жизни; по таёжным тропкам,
По гиблым омутам-болотам.
Тишайший Чэн. Да вот душой –
В беседе архисверхбольшой
Он с Буддой: стонет и смеётся,
А часом даже в пляс пойдёт;
На миг слеза в глазах блеснёт…
Порой сидит, не шелохнётся, –
Так в позе лотоса спит Чэн,
Меж двух могилок, словно тень.
Живёт, – точнее было б слово;
Миг каждый дорог для него.
Сейчас и здесь – вот «код» и «кредо»
Души, житья-бытья, всего
Отшельника яппуна-Чэна
В объятиях Сибири-плена.
Он – Человек, а не медведь;
Он может… стоном… даже петь;
Не дикий зверь Чэн в жизни этой!
Ну, а в другой-то, может быть,
Коль карма Чэна сколь-нибудь
Богам угодна, – рядом с жёнкой
И сыном встанет в облаках.
…О, думы – бабочки в цветках!
Вот вспомнился ему охотник –
Чувашский парень молодой;
Неопытный, но – медвежатник,
С сердечно-доброй чистотой.
Его Чэн вырвал с того света, –
Увёл из пасти людоеда.
Топтыжка-Мишка – лютый зверь, –
Яппуну снится и теперь!
Вложив в охотника все силы,
Чэн даже сильно ослабел;
Но духа мощь не пожалел –
Вдохнул в него... всё, даже мысли.
Свой дар, который был не мал,
Навек чувашу передал.
Как Чэн узнал чуваша в Таве?
А так вот, – бредил тот во сне:
«Аннесьем, Турром, почо, сивэ!..».
Шептала те слова в весне
Лисук, – перед уходом в Вечность;
Лисук – боль Чэна, трепет, нежность!
Мир целый с ней ушёл... в тот мир.
Осталась здесь пустая ширь.
Не вынести такую долю
Обычным людям на земле!
Чэн – необычный: он к звезде
Смог б «долететь», дав мыслям волю.
А тут же, чуя в парне толк,
Он завещал ему, что смог.
Аннесьем – с чув. мама, мать.
Почо – с чув. жара, духота.
Сивэ – с чув. холод, мороз, стужа.
Видать, на то были причины,
Читатель мой. Не знаю я, –
В романе этом лишь «вершины»,
А не глубины Бытия.
Была Лисук ведь тож чувашкой;
Причина та являлась важной.
Ну, во-вторых, Тав, я б сказал, –
Имел «души» потенциал.
А в-третьих, два народа эти –
Чуваш с японцем – схожи столь:
Как близнецы в их песнях боль,
И скромный нрав, и толк в работе…
В-четвертых, Тав наш – каратист;
То знал Чэн-«иллюзионист».
Да, знал отшельник ох как много!
Узнать частичку бы того
«Мудрейшим» шарика земного
И человечества всего!
«Хозяева» планеты целой,
Живой, зелёной, в меру «спелой», –
Притихли б, сбавив аппетит;
Враз стал бы мир… и малым сыт.
В какие бездны Чэн спускался!
В какие выси он взлетал!
Хоть малой пташкой ел и спал,
Да дух Гераклом возвышался.
Отшельник, канувший в тайгу,
Беглец – богам весь на виду.
Геракл – чув. Хор халох, народ Бога Хора. Древние олицетворяли Геракла с сыном Бога Хора. Хор авл (Геракл) – на чув. сын Хора.
А боги... тоже «приходили»
Частенько к Чэну, – как друзья;
И обо всём с ним говорили;
Да и о том, о чем нельзя
И мыслить-то обычным смертным!
О прошлом, будущем, о Вечном
Вели беседы в свете звёзд
Под шелест кедров и берёз
В тайге Скитеи грандиозной;
Достойно Это од, поэм!
«Достойный из землян всех – Чэн,
Хоть бомж и нищ, но – распрекрасный!».
Наверное, судили так
О Чэне боги. Не пустяк!
Сибирь. Тайга. Бескрайность. Небо…
Такое небо – чудо сплошь
(Пытаться описать не надо
Ту красоту, поэтик, слышь!).
В то надо вникнуть, да лишь духом.
В «кругу» божественно-высоком
В ладу с природушкой Чэн жил;
Траву жевал, из речки пил…
И лёгкий, светлый, ангел словно,
Являлся часто на Иртыш,
На берег, где взметнулась ввысь
Чуваш-Гора! Тут – свято, славно:
Героев прахи здесь; земля –
Им пух навеки-времена.
На месте том – двух рек слиянье;
В Иртыш вливается Тобол.
А над горой стоит сиянье, –
Как будто держит щит Тур-Бог.
Здесь всё пропитано Чувашским, –
Геройским духом скиф-булг(х)арским!
Чуваш-Паттор и рать его
Тут пали все до одного
В бою с татарами Батыя…
Один Чуваш против семи
Татар тут бился; тех – ни зги:
Неравная сошлась здесь сила!
Хоть семь веков умчались в тень, –
Сибирь вся помнит этот День.
Народам матушки-Сибири
Защитником и другом был
Чуваш-Герой, сын волжской степи;
Грозой татар-монголов слыл.
Среди народностей и наций –
Югорцев, ненцев, хантов, манси…
Лет два десятка воин сей
Опорой был Сибири всей;
И пал в бою… непобеждённым!
Но вот зачем-то под запрет
Попал «Историй» сей сюжет;
Для русских и татар стал… «тёмным».
«Чувашским» сотни мест зовёт
Народ здесь; память бережет!
Всё это Чэну так понятно:
Ведь с ним общается Душа
Самой Вселенной – чётко, внятно;
То – гром, то – тишь, то – чуть дыша
Поверх травинок ветерочком;
Иль птичьим чистым голосочком…
Понятен Чэну праязык!
(Ах, от людского он отвык…)
Отшельник – мастер медитаций,
Способный быть и тут, и там,
Друг-собеседник всем богам,
Дошедший аж до левитаций, –
Себе за «Мекку» Чэн избрал
Чувашев Мыс-Курган – Портал!
Портал – на чув. пюрт (дом), ал (рука); дверь (ворота) в дом.
В последний миг перед уходом
За дверь земного бытия
Объял дух Чэна с ясным взором
Шар синий с именем Земля.
Среди других видений ясных,
Глобальных, истинных, сверхважных, –
Перед отшельником вот Тав,
Как Вождь чувашей всех предстал:
Возвысится Поэта имя,
Став флагом нации своей,
Чей предок – сам Гиперборей;
С глубин времен то Лотос-Племя!
Так видел Чэн в последний миг.
На землю пал... как солнца блик.
Пал будто дух «Скитеи» тоже
На сей странице, сник сюжет,
Застыл столбом… Нет, так негоже!
И половины даже нет
Романа, что затеял автор
(Себе сам – «цензор», «шеф-редактор»).
Ушёл со сцены тут герой,
Да не простецкий; весь такой
Преочень даже интересный.
И что же делать? Не грусти,
Ты, стих крылатый, вновь взлети:
Тебе – путь вечный, занебесный!
Свет Чэна будет нам и впредь
Звездой приветливой гореть.
Глава VI
Напрасно думать,
будто резкий тон –
признак прямодушия и силы.
В. Шекспир
Объятия воспоминаний!
Всего-то выдох, да и вдох…
Прервался памяти путь дальний
От прозвеневших близко слов:
«Салам, дядь Гурий, добрый вечер!».
Стоят мальчишки. Треплет ветер
Их чубы резво и смешно.
Не детство ль к Таву подошло?
Писатель не сдержал улыбки:
«Здорово, пацаны, здоров!
И не узнать-то вас, «борцов»;
Ты чей же будешь, столь высокий?».
Тав руку каждому пожал.
В душе до слез чего-то жаль…
То ль юности, когда казалась
Вся жизнь цветастою кругом?
Иль детства, что встремглав умчалось,
Вприпрыжку, звонко, босиком?
То ль алой свежести заката,
Когда лишь спрыгнешь с самоката, –
Кувшин парного молока
Несла уж мамина рука?..
Идут по улице мальчишки.
А сумки школьные висят
На их плечах, как лишь пустяк,
Как надоевшие вещички.
Да, школьный класс к концу весны
Для школьников – что… «клеть тюрьмы».
О, прошлое, не ты ли сказка?!
Каким бы ни был тяжким груз
Прошедшего, – но там всё ж ласка
Нам чуется. Там солнцем... грусть.
Не этой ли крапивы жало
Босые пятки обжигало?
Не той ли бабочки крыло,
Дрожа, мечты мальца несло?
Вот пень за изгородью, – вечный;
Друг поколений (детских) трёх
Иль даже трижды четырех, –
Ну, здравствуй, брат мой бессловесный!
Скривился набок весь сарай;
Ах, отчий дом, ты боль, ты… рай!
Здесь каждый угол, как страница
Любимой книжки, что до дыр
Прочитана. Родные лица –
Окошки: словно в сказку-мир
Свет излучают, – всё как в детстве,
Всё так же, всё на том же месте,
Как было!.. Тот же неземной
И запах: сад зацвёл весной;
Черёмухи, сирени, вишни
В фату укрылись с головой.
Был автор в юности… такой –
Не хватит рассказать и жизни!
Всё так же! Но… да и не так;
Роднее всё, чем «век» назад.
Здесь мира центр, ось земная,
Глубинных мыслей-дум родник!
И улыбаясь, и страдая,
То как дитя, то как старик,
Ах, бродит… тот, кто здесь родился
И вырос, и отсюда скрылся
В шестнадцать лет, «большим» уж став.
…В раздумьях по уши тут Тав;
Тут с каждым вдохом ему – рана;
За что, не ведает и сам;
За то ли, что весь двор – бурьян,
То ль за сиротский облик дома?
Конечно же – за то. За всё!
И стынет дух, и горячо…
Дум всполохами ночь взрывая,
Рвя душу в клочья, на куски,
В бездонной боли утопая,
В тисках безжалостной тоски,
Душа – израненная птица!
Взлететь невмочь ей, не подняться;
Ей клеткой каждой – вспоминать
Святое детство, юность, мать…
Ах, мама, ты – дыханье сына;
Ты суть житья-бытья всего;
Во мгле – свет солнца для него,
С тобой и счастье было, было!
С тобой земля была светлей;
Не жаждал сын… последних дней.
Жизнь тает, как туман на зорьке,
Уходит – в небо как дымок…
А клён за речкой, на пригорке,
К земле всё гнётся, одинок.
Под ним водило хороводы
В свои счастливейшие годы,
О, поколенье не одно!
Знать тайны клёну суждено
Сердец влюбленных, душ разбитых…
Согнувшийся, опавший клён,
Свидетель вех, эпох, времён,
Участник дел давно забытых.
Теперь – убога твоя тень.
Кудряв был! Скоро станешь… пень.
Что ж, скоро, видно, все мы тоже…
Стоп, автор, прыткий больно ты:
Ход жизни гнать совсем негоже
(И ход у жизни, и ходы).
Они – и вскачь, и влёт, и пешим;
По-всякому – царицей, нищим
Проходят; каждому своя
Даётся жизни колея.
«И надо быть лишь… человеком,
Осилить чтобы жизни путь, –
Как Человек, не как-нибудь!», –
Так говорила мать об этом
Частенько Таву. Ах, права
(Ну, как всегда) была она.
Была… Нет – есть она, вот, рядом,
Здесь, с Гурием как будто. Всё
С таким же умным добрым взглядом
Ласкает сына… Хорошо,
О, как прекрасно было б это –
Вернуться в детство, к маме, в лето,
Когда звенел от игр дом,
Когда сиял свет лиц кругом
Родных до боли человеков!
Ушли года – теченье вод…
Пять душ родных – за горизонт;
Осталась мать в тиши рассветов
Одна. Отрада – только печь;
Да и окно, – на свет глядеть…
Конечно, так было сиротно
Среди безмолвия ночей
Бедняжке, – тихо, одиноко!
Струилась боль, знать, из очей…
Ах, и досталась ей судьбина;
И била ж долюшка-«дубина»:
Увидела сироткой свет;
«Приёмкой» шла весь юный век;
Женой став – мужа потеряла,
На взлёте! Вдовушке – пять душ,
Все – мал мала… (Голгофы гуж!).
Не пала как? Как устояла?!
Всё гнула спину на колхоз
Всю жизнь, рвя жилы! Путь столь «прост»…
И лишь в последние годочки,
Оставив с грустью ветхий двор, –
У Тава в зимние денёчки
Согласна стала жить. Но взор
Из окон тёпленькой квартиры
Всё – вдаль, туда, где дом, где ивы,
Деревня где в сугробах спит;
Где дух родименький стоит,
Который не забыть вовеки!
А с первым запахом весны,
Забыв спокойствие и сны,
Рвалась душой всей к деревеньке,
К родной печурке, поскорей, –
Нет места для неё милей!
Как мало уделял вниманья
Сын маме в жизни! В те года
Был «бизнес» – «боссик» поколенья:
Делёж, разборки, суета…
И Гурий Тав варился в этом
Котле (ещё не став «поэтом»),
Крутился «белкой в колесе».
Вкус «рынка», да во всей красе
Всласть испытал, вовсю, на шкуре,
На собственной, сполна, с лихвой!
Кому-то «бизнес» – взлёт стрелой;
Кому-то – будто спринт… на муле.
А кой-кому – и вхруст свернуть
Аж шею! Скользок «бизнес-путь».
Бывало так, и сяк, и эдак,
И всякое на том пути
У Тава тоже. Кучу денег
Не заработал; нет, не жди,
Здесь олигархчика, читатель
(И ты, как автор, тож мечтатель?);
Но вот квартирку для семьи
Всё ж «сделать» смог Тав, ты смотри!
Взамен – пал иней на височки;
И сердца ритм невпопад;
Да и давленье, как рысак, –
Всё скачет… Это лишь цветочки:
Беда – поэтом (ну?!) стал Тав,
До рвот от бизнеса устав.
Да, путного не получилось
В беспутной жизни у него –
У непутёвого; приснилось
Как будто глупое кино
Ему заместо этой жизни!
Он там герой совсем излишний…
Легла мать в землю, дом осел;
Дух как бы песенку допел
Всю до конца, до крайней точки;
И что останется вослед,
Когда уйдёт от плена бед
Тав в мир иной? Одни стишонки, –
Не в масть, не к месту, не ко дням,
Без всяких блесков да реклам.
Так Таву смысл строчек близок,
Рязанский гений что изрёк:
«Как много сделано ошибок!
Как мало пройдено дорог…».
Татуировкой бы то выбить
На лбу у Тава, чтоб мог видеть
Весь мир такого «мудака»
(«Мудачней» и сыскать нельзя!)
Да без дурацких там ковычек.
…И вот стоит он средь двора.
А ветхий дом доской крыльца
Встон как бы скрипнул: «Что ж, сыночек,
Забросил напрочь отчий кров?
Не чуешь разве крови зов?».
О, кровоточащая рана
На сердце! Память – соль туда…
И будто батя, павший рано
От непосильного труда,
Из окон всех глядит с укором;
И будто бы суровым взором
В судьбу сыночка заглянул;
И как бы – встон-навзрыд – вздохнул…
А сына блудного пожаром
Объяли думушки: горит!
Столбом закопанным торчит,
Родства забывшего Иваном;
Сарай, и дворик, да и дом
Сдал-предал будто бы… «в наём».
Вот – огород, все двадцать соток, –
«Прихватизирован» роднёй
Ближайшей. Пропасть их «желудок»:
Пай Тава стал им вдоску свой.
Сажают каждый год кортошку,
С десяток лет, поставив точку
На все хозяйские права
Писателя, – и все дела.
И доля на земле колхозной,
Чему наследник ввек поэт,
«Родне» той – грев и дивидент.
Что ж, Тав им рад душой всей ясной!
Но больно: Тава двор и дом
Родне той, глядь – «подножний корм».
А солнце майское ласкает.
В трудах «хозяин», пот – с лица;
Тав двор родимый прибирает.
И лишь присел чуть у крыльца –
Тут Ултияр, кум-одноклассник,
В калитку влез, точь в точь урядник:
Аршинны плечи, косолап,
Под бородой весь. Ну – «кулак»!
Хотя и вырос сиротинкой,
У дяди, – исто Геркулес
Кум Тава смотрится, глянь, весь;
Былинно-сказочной картиной.
Не часто встретишь на земле
Подобных Муромцу Илье!
Землицей-матушкой вскормлённый,
Идёт по жизни человек;
Трудом тяжёлым закалённый,
Несёт на сердце ясный свет, –
«Знак качества» природы будто.
Таков удел от дней Потопа
У тех, кто век весь – за сохой,
В ладу с землицей и собой.
…Глазасто поле, лес с ушами, –
В селе уж весть: «Приехал Тав!».
В охапку Гурия забрав,
«Кулак» сжал кума, как клещами;
И дал же кума Таву Бог, –
Шутя, быка свалить бы смог!
В деревне каждой есть свой Паттор,
Свой богатырь, кремень-мужик –
И жнец, и швец, и пахарь-«трактор»;
Не слаб и выпить в праздный миг.
И труд, и отдых – всё с народом,
Общественно-открыто, словом;
Интеллигент природный – вот,
Крестьянский сын, землицы «плод».
На вид – простак, да духом мудрый
Чуваш-трудяга-«муравей».
В его корнях – Гиперборей,
Строитель, воин сверхискуссный!
Он вот – крестьянин-Ултияр
(Для автора – земли нектар).
«Ты что ко мне не заглянул-то?
Раз в год – домой… Не хило ль, кум?
Где видано такое это –
Крапивы «сад» на весь алкум!
Теперь – ко мне. А здесь мы завтра,
Шик наведем на все «богатство».
Куме твоей я дал наказ,
Чтоб баньку справила для нас.
До этого закинем невод –
Прочешем прудик пару раз;
Порадуем хотя бы глаз.
Забудь ты, кум, с-собачий город!».
А в голосе – здоровый гул,
Как б ветер свежий в дух подул.
Алкум – с чув. двор.
Всё куму ясно: белый – белый,
А чёрный – чёрный; вот и всё.
В его глазах мир – полный, цельный;
Есть хлеб насущный – хорошо,
А нет – не будет падать духом.
Не шит «кулак»-крестьянин лыком,
Житухи ведает закон:
«Кто во трудах, тому и корм!».
А что ему казна-кормушка,
Куда, как мухи, липнут так
Воры-начальнички? Бардак!
Но то волнует лишь немножко
Трудяге дух и ясный ум.
О бунте и не мыслит кум.
Все мысли нынче о рыбалке.
А как же, ведь сам Гурий Тав –
И кум, и друг – в его охапке!
И Ултияр, уж снасти взяв,
Ведёт писателя седого
(«Бича-бомжару» городского)
На зелень травки у пруда.
Тихонько плещется вода
У бережочка некрутого.
Родной навеки звук и вид!
И та же ива шелестит
Листвой на кумов так знакомо…
Решил один, пришли вдвоем
На «дело» то – на водоем.
Вечерний пруд – на загляденье:
Как в зеркало глядит душа!
Как… «мимолетное виденье»;
Но в то же время не спеша
Живёт здесь всё. Покоя полон
Пруд плещется, весь в кудрях волн.
«Поют» лягушки в камышах,
Всем соловьям – и «мат», и «шах».
Вот карп матерый и зеркальный,
Не чуя будущей ухи,
Взметнулся; вслед ему – круги.
От жира бесится, нахальный!
Как рыбаку не кинуть сеть
На это чудо? Не стерпеть!
Как рыбаку не кинуть невод
Иль удочкою не махнуть
На гладь манящую? Как омут
Ловцу – рыбалка: тянет, жуть!
Когда приятненькую тяжесть,
Забыв дышать уже, потянешь
Со дна, где вечный мязкий ил
(Стучит сердечко во весь пыл!);
И вытащишь улов на травку, –
Живое точно серебро;
О. чувство это таково, –
На чудо миг похож, на сказку!
Рыбачил в Библии и Бог
(Видать, и Он «стерпеть» не смог).
Прошлись два раза «браконьеры»
Буксирами поверх пруда.
А карпы шустрые без меры –
Всё мечутся туда-сюда.
Уж третья ходка; и вот тут-то
Беда случилась с кумом будто:
Рыжебородый был – и… нет;
Лишь пузырьки ему вослед!
Торпедой ринулся писатель
Вдогонку горе-рыбаку;
Извлёк со дна: тот – ни гу-гу;
Ему в рот, в нос тут дуть «спасатель»!
Пудов так девять Ултияр,
А Тав катал сей грузный «шар»!
Лягушки даже с перепугу
Попрыгали горошком в пруд,
Подалее от лиха – в воду!
Уж слишком жутко стало тут,
На бережочке травянистом,
Где было любо так квакушкам:
Один взбешённый человек,
Отменно кроя матом свет,
Таскает з; ноги другого!
А тот валяется бревном;
Из носа, рта – вода ручьем…
Видать, решился выпить пруд-то –
Лягушек Родину. Нельзя!
Не тронь квакушечье; ква-ква!
Вдыхать искусственно дыханье,
На область сердца нажимать,
Ногами вверх трясти «созданье» –
Вот всё, что надо было знать,
«Кулак» чтоб подал знаки жизни.
Иль рыбаку помог Всевышний?
«Утопленник» так блеванул –
Тав в луже чуть не утонул!
Толкая, и пиная даже,
«Воскресшего» погнал домой.
А тот: «Улов где? Сеть с собой?».
Камит! На драму столь похоже…
Вот он, на деле – крестьянин:
Ценней... хозяйство, а не жизнь.
Тут зуб на зуб не попадает,
Ему же – снасти подавай!
На дне пруда ещё всё тает
Кой-где ледок, хоть в мире май:
Обман пресолнечной погоды;
Бывают шутки у природы
Над человечками порой.
Таков уж домик наш земной –
Планета нежно-голубая.
Под небом пир горой: весна!
На рыбаках же нет лица, –
Теперь спасёт их только баня!
В парной Тав кума так хлестал, –
Что замертво сам чуть не пал.
Ах, баня! Нет святее места
Чувашу на планете всей.
Сьовон-саун(а) – слово скифа,
Кто был народов всех мудрей,
Цивилизаций всех был старше,
Могущественней, чище, краше!
Тас, супонь, милэк, мунчала –
От скиф-чувашей. Им хвала!
«Ошши пар»! (да поддай-ка пару), –
То слышал древний Геродот.
О, баню скифам дал сам Бог!
Молиться б людям надо пару.
Мунча – очистка от грехов:
Туй духа с телом! Из веков.
Милэк – с чув. веник.
Мунчала – производное от мунча, с чув. мочало.
Мунча – с чув. баня.
Туй – с чув. свадьба.
Да и средь банек – уйма разниц,
Как и среди людишек всех.
Дал б автор пылу-жару, братец,
В главе-то этой самой, эх!
Но чтобы линию сюжета
Держать в исправности и четко,
Он крякнет только от души, –
Все баньки в мире хороши.
Но лучше всех – в Тайбе-деревне, –
Где автор вырос сорванцом;
Где рассекал всвист босиком;
Там жизни ритм – как в светлой песне;
Там травкой устлан бережок;
И баньки запах, дух, дымок!..
О, рай там в каждом уголочке;
Там с ветки ивы вековой
Ныряли в речку человечки –
Мальчишки – прямо из парной!
От счастья лешими орали,
Забыв приличия, морали;
Для голозадых пацанов
Из жара в прорубь – класс и кайф!
«По-чёрному» звалась та банька.
Да-с, это высший пилотаж, –
Забравшись на пол;г-«этаж»,
Себя бить веничком, враг будто;
И – прыг в сугроб (шипит снег, ой!);
А летом – в волны, с головой!
Теперь уже другие бани;
Теперь аж сауны-дворцы
У тех, в карманищах чьих «мани»,
Кто рассовал счета в ларцы
По банкам матушки-России,
Да и по миру. Жить красиво
Живущему не запретишь.
«Спасёт мир красота лишь!», – слышь,
Браток; а ты Добра всё жаждешь,
Как у колодца ждёшь воды.
Колодец-то засох, поди;
Но смотрится «красиво», видишь
(Брось, автор, злиться, ну, не лай;
А ну-ка, жарочку поддай!).
Чтоб в жаре-паре испарились
Дрянные мысли, – прочь, долой!
Чтоб силы чудом возвратились,
Как блудный сын к отцу домой.
Не зря дала, знать, мать-природа
Потомкам скифского народа
Ум-разум париться хоть раз
В неделю; это – к счастью мост;
Такое, братцы, это Дело!
Была чувашам баня ввек
Щит духа, тела оберег
Со страшно давних дней Шумера:
Омоложался паром род!
Прапредки знали в этом толк.
И кум, глядь, утром – что огурчик;
Сильна крестьянская душа!
Есть «элексирчик» ей – рассольчик;
И жизнь снова хороша.
Первач ли кумушки целебный;
Квасок шипучий ли волшебный?
Тав тоже полон сил, здоров.
Нет времени для громких слов:
Тут каждый миг тебе – хозяйство;
Покой лишь снится тут рукам.
Чувашским сельским мужикам
Домашний труд – «курорт, лекарство».
А за деньгой же – в рабство марш,
В шабашку-каторгу, чуваш!
Такая «светлая» вот данность.
Такой «прогресс» вот Бытия.
Несостыковочка, неровность
Российского житья-бытья.
На сельское хозяйство – крохи
В бюджете родины. Ей – лохи
Колхозники-крестьяне, что ль?
Ответ в глаза прёт, глядь, изволь!
…Два кума – целый день в работе:
Хозяйство Тава привели
В житейский вид. Так провели
Свет дня; уж солнце на закате:
Планета сделала путь-круг.
Луна. Два кума вышли в клуб.
По улице, родной до боли,
До дрожи в сердце… эх, пройтись, –
Счастливей нет на свете доли,
Хоть век живи ты эту жизнь!
Здесь ямку каждую, дорожку,
Поросшую травинкой тропку,
Торчащую сироткой пень,
Скривившуюся ниц плетень, –
Не видя даже, чует кожей,
Кто здесь резвился босиком
Беспечно-легким сорванцом;
Он райское забыть не сможет!
Ах, память, – и сойти ж с ума;
Деревня, улица, луна…
Клуб... Краткое как выстрел слово.
Длиннее ль сути будет «хвост»?
«Сток» поколенья молодого –
Вот и ответ на весь вопрос.
По всем углам плюют и курят.
Мозги паленой водкой дурят.
А впрочем, всё как на Руси
(Вокруг себя, друг, погляди).
И тут, в родной деревне Тава,
Картина та же в полный рост,
«Со знаком качества и ГОСТ»;
Российским клубам – «честь и слава!».
С ногами на бильярдный стол
Залезли, глянь, – вот-те футбол.
А стол зелёный-то был куплен,
Когда колхоз ещё был «жив»:
Бильярд колхозникам был нужен
Для отдыха от пашен, нив,
Для расслабленья кой-какого.
В деревне не было другого
Желанней места, чем сей стол!
Теперь же – без суконки, гол;
Бильярдный стол стал… вместо стула
Для задниц этих сосунков,
Не стёрших молочка с губов;
Дрожат от мата стены клуба.
Когда-то был здесь лад, уют.
А нынче прёт животно муть!
Всё ж кое-кто, узнав Поэта,
Приличья маску натянул;
Слыхал, знать, что когда-то, где-то
Авторитетом Тав прослыл.
Поэт уж многих тут не знает,
В родном селе раз в год бывает.
И гостем смотрится, видать, –
Заезжим дядей, так сказать.
«Гостей» тут много, это точно, –
Тав кожей чует эту… «вонь»:
Дубасят три верзилы вон
Четвертого; вальяжно, смачно.
И «буммера» хрипит маффон;
Пляс полуголых девок – фон…
Портрет – на месте самом видном,
Напротив входа прямо вон
(На это и смотреть-то стыдно)
Каким-то дерзким наглецом
Подписан буквами, – всей тройкой;
То ль дёгтем чёрным, то ли охрой.
А на портрете – ясно кто:
Державы первое лицо!
Хотя пытались, знать, закрасить
Завклубом иль кто там ещё
«Срамное» место. Не прошло, –
В глаза всё ж лезет «хама» надпись.
Из люстр лишь один горит;
Две вырваны с корнями – «шик».
Плешивый «классик» тут бы крякнул:
«О, времена; о, нравы!». И
Рюмашку водочки бы тяпнул,
В уютик юркнув от «тоски».
А через миг уж у экрана
Замлел бы от порнухи-срама,
Забыв и званья, и года;
В нем совесть – как с гуся вода!
На вид «пушистый» весь и «белый»;
Нутром – прогнившая труха;
На роже – важность петуха;
По жизни – свеженький и целый.
Идейность на уют сменил, –
И глядь: «потомство» получил!
«За что боролись…» – получилось:
Кабанчиком прёт «нано-рать»!
О, «дерьмократия» свершилась:
Дерьмо-то – градом на Русь-мать!
И тот, кто по «сортирам мочит»,
И тот, кто в Лондоне «зуб точит»,
И те, кто в Думах «за народ»,
Весь этот сытобрюхий сброд –
«Отцы» «комп-пепси» поколенья –
Страной рулили «делов;»!
Ответить за «косяк» слабо
Кремлёвским «ельцинцам» сегодня:
Десятка два лет уж – «вожди»;
А воз и ныне там – в грязи.
Кум Ултияр с душой колхозной
На молодежь – и так, и сяк;
Притопнул, цыкнул. Бесполезный
Сей чих на этот кавардак:
– Не наши, – буркнул он. – Из центра;
«Бригада-маффи»… контра эта!
На «Явах», из села в село,
Шишкарить – вот их ремесло.
Главарь – как жердь длиннющий: этот –
Племянник Мелкина-главы.
Гниёт-то рыба с головы,
Коль дяденьку-главу учесть-то…».
Глядь, Таву в миг сей прямо в лоб,
В мишень как – с искоркой «бычок»!
Ну как стерпеть насмешку эту?
Бац-бац! Хрясть! Шмяк! – и пять гостей
Уж на полу, пластом… Встав – ходу!
Вслед – пыль лишь от «стальных коней».
Давненько Тав не «забавлялся».
Давненько эдак не «бодался».
А тут «быки» – как на заказ;
«Бычками» тычут прямо в глаз.
И, рты раскрыв от удивленья,
Застыла «публика» села:
В «боевике» как… тут дела!
Тут как к Поэту без почтенья?
А Таву тяжко, в горле ком:
Убогий дух в селе родном.
В краю родимом – будто тесно;
Неладно, пусто на душе…
О, время, где ты, что чудесно
Резвилось счастьем в малыше?
И где крылатый дух мечтаний?
Где клен тот – «точка» для свиданий?
Торчит на месте том лишь пень, –
Как детства канувшего тень.
Святая юность тут гуляла
Верхом на ветре, хохоча!
Творила «подвиги», шутя;
От страсти пылкой вдрожь вздыхала.
Застыл Поэт, поник башкой;
В селе родном – он… как чужой.
Но в душу кто шепнул так тихо?
Луны как шепот: «Повезло!
Узнает в Вечность вход и выход
Поэт, – его в Суть занесло:
Звездою – над толпой угрюмой!
И кто окутал его Думой, –
Что все наполнил небеса,
Раскрывши чувства-паруса?».
А облак кудри над деревней –
Над мирозданьем журавли!
И Кто-то манит их в дали
Домой как будто б… с детской песней.
За пять минут «героем» став,
Дышал с печальным сердцем Тав.
И тяжкая тоска без края
У Гурия в душе, на дне;
И будто осень во цвет мая
Вмешалась, чуждая, извне.
А здесь ведь сердце его пело;
Здесь юность ласточкой летела
Легко так в «синие мечты»,
Что столь манили с высоты!
Куда, зачем – и непонятно…
Теперь лишь ясно: счастья свет
Бил солнцем в свежесть юных лет!
Теперь всё серо и невнятно.
Где вили ласточки гнездо,
Теперь… кружится вороньё.
Юнцов оставив в изумленье,
Сошёл Тав с клубного крыльца.
Там, за углом – поддатых «пенье».
А звезды светятся в лицо.
И школьный сад, напротив клуба, –
Цветёт; и пахнет детством – чудо!
Вот-вот как б «высыпится» класс
Горошком на пришкольный плац.
О, это было б так чудесно –
Вернуться в школу малышом;
С разбега ткнуться в дверь плечом,
Как будто в мире стало тесно!
А в окнах классов – словно свет
Счастливейших… ушедших лет.
Тут Таву – брат как угол каждый,
Кусты, ограда, тротуар…
Дом знаний, чудный, двухэтажный
Страна дала детишкам в дар,
Давно, когда-то, при Советах.
Теперь – не помнит о Победах
Дедов геройских ребятня;
Им «тень» их славная – фигня…
И Тав в родной до боли школе,
Видать, не очень-то в чести, –
Поэта «вовсе нет» почти;
Для директриссочки – тем боле:
Ей бог – «Мелкашка»; царь – роно,
Прикажут – съест, знать, и дерьмо.
Какие творческие встречи
Писателя тут с детворой?
Не может быть о том и речи:
Ведь Тав… какой-то – «не такой»,
«Не наш» он, – оппозиционный,
Для власти – будто прокаженный;
Подальше б от беды-греха!
«Погода» нынче такова
В тайбинской школе, где учился
В счастливом детстве Тав-пацан
(О, понесло его к годам
«Зелёным»; в память забурился).
Как заводной, ходил-бродил
Поэт вкруг школы, сон забыл…
Какой там сон?! Горело сердце,
Стучало молотом в висках…
Луна – серебряное солнце
Над головой, на небесах
От дум Поэта как б застыла,
Ещё серебренее стала
Как будто, прямо на глазах.
Сиял у Тава в волосах
Свет лунный средь седин, как иней;
А на душе – пожар-огонь!
Открылся тайный там схорон
Воспоминаний и раздумий.
Писателю вся эта ночь –
Побег из жизни в детство вточь.
Вздыхал Тав; вёл беседы в мыслях
Со школой, с садом, с классом всем…
Шептались свеженькие листья,
Как одноклассники совсем, –
«Жужжали» те так на уроке,
Учуяв «мягкость» в педагоге;
Когда ж учитель твёрд и сух,
Был слышен «шёпот» даже мух.
Следы свои в весенней травке
Искал как будто здесь Поэт, –
Следы волшебных детских лет!
…В деревне спят уж и собаки.
В раздумьях ночь прошла. С зарёй
Поэт – в Москву, вновь; за «деньгой».
Да-с, регион ЧР – «цветущий»,
«Пилотный», «супер-пупер» край!
Но на душе вопрос гнетущий:
Пошто на дне народ такой
Умелый, скромный, незлобивый
И как никто трудолюбивый?
Шабашка – корм чувашам. Вот,
Чем жив пока ещё народ,
Возведший чудо-пирамиды!
А нынче – будто лишний рот
В краю родном. В рабы идёт
«Сам-добровольно» в даль чужбины.
Чувашии «едрос-отцы»
«Общак» всё рвут к себе, в ларцы.
И учат жить из кабинетов
Столь «непонятливый» народ.
Штампует горы всяк «приветов» –
Законы – лис-политбомонд,
Чтоб наворованные бабки
Успеть «зарыть» в оффшор, в швейцбанки;
Чтоб отпрыскам досталось всё;
И чтоб за это ничего
Им не грозило в перспективе!
Об этом ноченьки и дни
«Отцы» пекутся, ты взгляни;
Как никогда сегодня в силе
Коррупция – России спрут.
К Кремлю следы те валом прут!
А наша тропка-путь-дорожка,
Читатель, друг мой дорогой,
Покружится ещё немножко
По землюшке Тайбы родной.
Тут босиком пацан резвился, –
Мужчиной Тавом становился;
Тут жизни вкус он узнавал;
Край этот сыну силы дал
Борцом стать, да к тому ж Поэтом!
И оттого в ширь этих мест –
Где скиф-чувашей дух окрест –
Врос автор клеткой каждой, сердцем
(Что ж, автор «выдаст» тут секрет:
Ведь он и сам из этих мест).
…«Кулак», к шоссе довезший кума,
С большой дороги завернул
На тропку ближнюю до дома;
Пресладко в полный рот зевнул.
Хозяин он своей лошадке.
И барином на тарантаске
Вот въехал в свой законный двор.
Чу! В сердце холод. Может, – вор?
Или с похмелья – показалось?
Но рвется Шарик на цепи;
Что за дела, чёрт побери?
И Ултияр, помыслив малость,
Дверь дёрнул и шагнул вперёд.
Хрясть! – Ултияра сбили с ног…
Перед нокаутом тягчайшим
Что уловил взгляд «кулака», –
Погоны и каймо фуражки,
Где «лик» двуглавого орла;
И – в глаз… всех «молний» воссиянье;
Сотряс мозг «грома» громыханье, –
«Салют» души, «за упокой»…
И тишина. И мрак. «Покой».
Наотмашь ручкой пистолета
Сержант вдубенил, со спины,
Тайком! «Виновный» без вины
Ниц рухнул, будто… «песня спета».
Лежит, – распятый словно Христ.
В крови нательный его крест.
Читатель, видел ты картину,
Где чинят пленному допрос
Гестаповцы? Вот ту жуть-сцену,
Знать, леший-бес сюда занёс –
В дом Ултияра-хлебороба…
Ему и было-то немного
Для счастья нужно, – хлеб, вода,
Соха, землица для труда;
И – всё! А тут над ним – кокарда
И дула «взгляд»; и тычет в лоб
Жандармский кованный сапог
Исчадием-пришельцем ада!
Старлейт «догадливенький» тут
Махнул ведро воды на «труп».
Очнулся «труп» – на нём «браслеты».
Ни сесть, ни встать; и не вдохнуть.
Народ в «бифштексы и котлеты»
Умеют бить менты – аж жуть.
Старлейт с сержантом, две громилы,
Глаза – в «бандита», будто вилы:
«Где Гурий Тав, писатель-бомж?!
Колись живей, ядрёна-вошь!».
А у печи жена с дочуркой
Прижались в угол и дрожат;
Устроило «гестапо» ад, –
Домашней пыткой, стыдной, жуткой!
До Ултияра вдруг дошло:
За «клуб» возмездие пришло…
Тут в хохот бросило «бандита»,
Прибитого всей мордой в пол:
«Да дело белой ниткой шито:
На пять тех харь – один Тав был!
Те пьяные, а мы – ни грамма
(Потом лишь – по глоточку, дома);
Ту драку видел весь народ,
Застывший там, разинув рот».
Как псы – служители «порядка»,
Схватив беднягу с двух сторон,
Сам террорист как будто он, –
Под дулом жутким автомата
Ведут к стальному «воронку»,
Что встал «на старт» уж на углу.
И даже пёс цепной забился,
Затих в дощатой конуре,
Увидев, как конвой бесился:
Хозяина в его ж дворе,
Толкая в спину, гнал к воротам;
Пах порохом!.. За огородом
В машину заперли. И вот
Пёс «взял» следы от чуждых ног;
Да вонь от них в ноздрях у псины,
Противный, будто… нелюдской.
Пёс чуял псинной всей душой:
Попал хозяин в пасть вражины!
И Шарик с болью так завыл;
Покой и сон весь позабыл.
«Блюстители» порядка – черти
Под маской «мира и добра»,
Когда в глаза свистят их «плети»
И грозная спецмишура;
Когда народ им – просто стадо!
Чего же стаду больно надо?
Пастух и кнут, ещё «покой»,
Подножный корм чуть, водопой;
И всё! И будет тебе мясо,
И молоко, и шерсть, и жир!
Устроен так наш «мудрый» мир
Для «слуг» народа. Это ясно.
А кто из стада... в вольный путь,
Тому устроят «волю» – жуть!
Ах, воля – слово-то какое,
Желаннее на свете нет;
Душе родное, дорогое!
Без воли чахнет человек.
А с ней – и бомжиком голодным,
И нищим, – можешь всё же гордым
Ты Человеком, братец, быть.
Пред ликом быта и судьбы!
Свобода, Волюшка… За Это
И предки лили пот и кровь;
За это нынче, снова, вновь
Грохочет войнами планета!
И хлеба, и воды ценней
Свобода лучшим из людей!
***
Артельщики в конце недели –
В родной деревне наконец!
На выходные прилетели
В «гнездо», что свито из сердец,
Любви, и веры, и надежды!
Село родное не однажды,
А каждой ночкой снится им.
И манит чем-то столь родным,
Таким – не высказать словами,
Не описать того пером!
Магнитом тянет отчий дом,
И печь, и чудный пар над щами,
И двор, и сладкий банный дух,
И за сарайчиком лопух…
В крови всё это с колыбели
У тех, родился кто в селе,
В деревне; детские качели
Несёт кто в сердце по судьбе,
По путь-дороженьке всей жизни!
Начало Родины-Отчизны
Идёт от детского угла
В отцовском доме. Жизнь мудра!
…Вовук и Сандр после баньки,
Закат как скрылся – сразу в клуб
(Уж «городские» – тут как тут
Тусуются, как мухи в банке).
Базары тут, само собой;
И скачут новости гурьбой.
О том, о сем, и вновь о том же:
Кого кто «кинул», кто «попал»;
Кто с бодуна утопся в луже, –
На опохмел, мол, не достал.
Найдется и по сердцу новость, –
Коровка чья-то отелилась!
Да вот хозяин Машки той
С дарма-халявы – прыг в запой.
Уж пропил и козу, и хрюшу.
Но что «счастливому» коза?
Водяры не было б конца;
Бутылке он продаст и душу!
«Зеленый змий» – и царь, и бог!
От «Халох» – лишь остался лох.
Халох – с чув. народ.
Лых-лых – уж кто-то тут с ухмылкой.
Йир-йир – слезинки льёт другой,
Ну, не при всех, – в душе, украдкой,
Что в жизни лишний он такой;
Что не схватил хвост «синей птицы»;
Не журавля, – хотя б синицы
Не подержать в руках ему,
Хоть век трудись… Ну почему?!
Чтоб выбить из башки всю дурость
И мрак дремучих этих дум,
Сей «лох» лых-лых заржёт тож: он
Как будто взял за шкирки пу;рнось!
Горласта голь, лиха! А с глаз
Не сходит боль… как в мир вопрос.
Пу;рнось – с чув. жизнь.
И боль, и смех на самом деле.
В селе – мир целый каждый двор.
Концы с концами сводят еле,
Но, глянь, нет-нет, – и ржут все в хор!
А повод, – он всегда найдется,
Пока над избами дым вьётся.
В Монку;н, вот, грохнулся Хуркк;
Аж с трёхэтажного… «крыльца»!
Стряслось то так: на новоселье
Он гостем званым пировал.
Да чуть «отяжелел», устал.
А на мансарде – «изголовье»;
С балконом-«люксом» спальный «зал».
И храпака Хуркка здесь дал.
Монку;н – с чув. праздник Пасха (дословно переводится как Великий (Мон) день (кун)). Слово Пасха (евр. Пэсэх) – от чувашского Пысок (Большой).
Ему, знать, снились реки пива,
Озёра водки… Что ж ещё
Хуркке в гостях могло присниться?
Да и поддал он хорошо;
Вернее, вдребезги и встельку;
Не лезло больше в глотку гостю.
Хуркка бы буркнул в трёх словах:
«Порядок в танковых войсках!».
Но – нынче… не до поговорок;
Нагружен под завязку гость.
Ему бы на лежанку смочь
Залезть, – да тушей вот не мелок.
Короче, прямо на полу
Гость захрапел, предавшись сну.
Всему свой срок, в гостях – тем паче;
Хуркка средь ночи по нужде
(А как же может быть иначе?)
Как будто… на своём крыльце
И очутился. Знамо дело:
Балкон – «крылечко» для хмельного.
Искал он дверцу, вот вам крест!
Но не нашел, и – перелез…
В ту ночь лихую дог хозяйский
Без задних лап дрых в конуре,
Набив нутро. И – на тебе:
На бошку – «бомба»! Ужас адский.
У пса с той ночи – энурез.
Хуркке – двойной от гипса вес.
Плюс прозвище по жизни – «Бомба»;
А что? Уместно и к лицу,
Конкретно, в тему, дельно, громко;
Народ… он знает, – что к чему.
Да и Хуркка сам – чем не бомба?
Ну, шкаф на вид, вернее – тумба;
И ввысь, и вширь – бетонный блок.
Вообщем, дядя – «носорог»,
К тому ж учесть коль близорукость,
Прямой характер, нрав взрывной;
Точняк – бомбище сей хромой!
Такая вот природы мудрость…
В Тайбе с кликухой – каждый род;
Двух-трёхимённый здесь народ.
А конура-то бедной псины
С «бомбёжки» адской по сей день
Пустует от лихой судьбины.
Знать, у хозяина – мигрень:
Всё бродит около да близко;
Ну, не желает псина просто
В законный свой «апартамент»;
Мерещится, кажись, привет
Ему от «бомбы-человека»!
Такой вот шухер сотворил
Хуркка в гостях: пса «задавил»,
Ну, крышу дома-конурочка.
И воет тот терпило-пёс
От ужаса во время гроз.
Ещё... Случается ведь в жизни,
Нарочно не придумать ввек,
Вот: крыша дома Чее Мишки, –
Поярче солнца брызжет свет!
А что? Михаль имеет право;
Избу не крыть же чем попало, –
И оцинковка в небеса
С домишка – что тебе звезда!
Блестит, зрачки птиц ослепляя;
И лётчиков аж, ить-етить!
А коль война вдруг? Тут как быть?
И – страсть Чее к копейке зная,
Два зубоскала, из ментов,
Тут и предстали, – «будь готов!».
Чее – с чув. хитрый.
А что, да надо ж заниматься
«Блюстителям порядка» тож
«Трудом»; но надо тут признаться, –
Для этого не каждый гож.
И кой-кому за «труд полезный» –
Звериный голос, взгляд железный,
Дубина в лапищах; и – жуть
Нагнать на граждан! Вот вся суть
Для них работки той непыльной, –
Чтоб жил в «покое» человек,
На чьём горбу ментов бюджет,
Харчи, жильё, фонд пенсионный…
Вот – от безделья мучась, тут
Нарисовались стражи вдруг.
«Ты что, не знаешь положенье
В стране и мире каково?!
По телетайпу – извещенье,
Со спутника аж, с облаков:
Радары наших самолётов
Всё гасит лучик... шпик-агентов,
Вот координаты: 007 –
Твой дом, Михаль! Сдавайся в плен!
«Агент» – твоя блестяшка-крыша.
Откуда взял? Где чек, печать?
Велели срочно снять и сдать;
Добро военное спёр, крыса?!».
Дейстительно, Чее достал
Ту крышу от татар-«менял».
Те, в свою очередь, вещь... «взяли», –
Стащили шустро спецзабор,
Где ранее войска стояли;
Теперь – полнейший беспризор.
Добро солдат впух растащили
На дачи, замки и квартиры
В лампасах кто и в «звёздах» сплошь;
Они – ворьё. Но их не трожь!
А тут – Чее Михаль попался.
Два юрких опера ему
Пошли навстречу, – «жалко», ну:
«Антирадар купи»! Тот спасся…
Цена свободы – деньги все,
Что в жизни накопил Чее.
Мошенники же ржали долго
Над «операцией» «Радар»:
Убойная ведь вышла хохма!
Да, зубоскальство у ментяр
Имеется, тут не поспоришь.
Чее же стал с тех дней… заморыш;
Ссутулился и побелел,
И говорят, – аж приболел.
Ведь с той беды… вид милицейский
Ему – что ладан чёрту! Что ж,
Пропал Чеешка ни за грош;
А жил ведь с прозвищем «Хитрейший»!
(На хитрый зад – и «хер с винтом»).
Прости, читатель, за жаргон.
Ну, это так – низы, чернь, быдло;
Народное житьё-бытьё.
А что в верхах, закон где – дышло?
Да там сплошь ржачка, ё-моё!
…Ну не лежит душонка к книгам
У Мелкина, который мигом
От мелкой сошки до главы
«Дорос»! Не то чтоб я и ты.
Да, было времечко лихое
Из девяностых… в никуда.
«По силам» было всё тогда
Рвачам взять звание любое.
«Мелкашка-пешка»… пост урвал!
Да грамотой слегка хромал.
И на одной с гербом бумажке,
Хм-м, вместо «трубы» вывел… Что?
Да «трупы»! Поползли мурашки
И у гаишников; а то!
Спецназом «ГАЗик» окружили.
«Лежать!» – главе; ух, потрошили, –
Искали трупы, всё – верх-дном…
То было Мелкину как гром
Средь ясного без облак неба!
Хвала Турра – не в Чуваш Ен
Случилась эта дребедень,
А то б гремела хохма эта.
(Секрет: в «шизу» там Мелкин впал).
Ну, а шофер заикой стал.
Камит верхом-вскачь на камите;
Съязвить похлеще – мыскара!
Деревню хлебом не кормите,
Но смех до каждого двора
Уж дайте! А сказать коль сердцем, –
Все хохмы с солью или с перцем.
Да как вздохнешь иначе тут,
Когда судьбина – в лоб, капут.
На Старый новый год вот, на-те, –
Случился «красный петушок»:
Пожар! Несчастье… Есть слушок:
След Каверле на этой «саже».
Сгорел дом бабки Укахви.
Хозяйка – в гроб от злой беды…
Достойные пера Шекспира
В деревне страсти и дела.
Быть может, – глубже даже, шире
Размах житухи-то села.
И кто там ляпнул про «учёность,
Сюжет, стиль, жанр и партийность»
Литературных всяких драм?
Народ – герой и автор сам
Шедевра, Жизнью что зовётся.
Там всё покруче, чем в кино;
Там Правда вся, – аж видно дно!
Так жаль, что жизнь лишь раз даётся;
Да разная у всех судьба.
…Мы где? А-а, Малая Тайба.
В тот вечер классом всем «гуляли»
Настась, и Сандр, и Вовук;
Ну, всей гурьбой. И хату «сняли»
В конце деревни. Тишь вокруг.
А класс шумел в жизнь беззаботно!
Хоть пили лишь шампань немного.
Тост, стоя – в память о Санюк;
Сердца забились с грустью тут.
Два года, как её не стало;
Два года жизни… А она –
В сырой земле. Зачем дана
Судьба, где счастья столько мало?!
Звездой скользнула в этот миг
Слеза с глаз Сандра; в сердце – крик…
Вокруг же – праздный класс веселый;
В груди смягчился горя гул.
И небосвод такой сплошь звездный;
И льёт свет месяц во весь пыл.
Васюк – хозяин «съёмной» хатки,
Внучок-наследник доброй бабки
(Бабусь зимует в Канаше).
Васюк – мужик… почти уже:
Хозяйство держит тут исправно;
И электричество, и печь,
Сарайчик, погреб, сени, клеть –
На нём дом-«дача». Ну, и славно!
Ушли с гулянки вместе все,
Ничуть не мысля о беде…
Беда?! Нет-нет, оставим это;
Наоборот, в сердцах ребят –
Добро, мечтания, пляс света;
И каждый весел, чист и рад!
Так это классно – со всем классом
О, оторваться на «пять с плюсом»,
Хохмить, петь песни, танцевать;
И поутихнув, вспоминать…
О чем? О детстве же, конечно;
Искать на фоточках… самих
Средь первоклашечек «тупых»,
Взрываясь хохотом беспечно;
Потом, опять – и шейк, и вальс!..
Вся жизнь как будто – здесь, сейчас.
Тем паче, Старый Новый год ведь!
В Тайбе сей праздник с древних лет –
С «царя Гороха» аж – в почёте.
Загадочно-желанный свет
Во всех домищах и домишках
Горит, как добрый знак, в окошках.
«Всё из печи на стол мечи!
Печаль, с ветрами улети!» –
Так в эту ночь в Тайбе тостуют.
Ломился класса стол от блюд;
Но – бахнули шампанским тут
В «лоб» лампочке! Визг, смех… Вслепую
Васюк в сенях рыл бабкин «клад» –
Ларец; нашёл свечу кой-как.
И стало пуще веселее.
Большой и дружненькой семьей
Про ёлочку лесную пели,
Став будто снова малышнёй…
Миг дивный, будь ещё немного,
На час-другой хотя бы только!
Да что же ночь так коротка?
Уже зажглась звезда утра
В студёной вдрызг январьской выси.
А классу – любо, хорошо,
Ребятам хочется ещё
И танцевать, и петь вновь песни!
Быть в дружбе вечной поклялись…
Под утро только разошлись.
Но… на рассвете – только пепел
На месте бедной хатки той!
Лишь ветерок резвился, весел,
Средь черной сажи впляс-рысцой.
Хотя Васюк смог б догадаться,
Что это дело рук «торговца», –
В кого бабулька как-то раз
Прилюдно плюнула: «Вор! Мразь!».
Изба сгорела. Через сутки
Сгорело сердце Укахви…
У класса ж – думы нелегки,
И давки совести в нём жутки.
В глазах ребят – вина и грусть…
«Босс»-Каверле – ввысь шею: гусь!
Сварганил он «делишко» это
Руками двух подручных-слуг;
Рабов, – пора сказать открыто,
Которым «змий» – и царь, и бог.
Два алкаша за две бутылки
Палёной и вонючей водки
Легко исполнили заказ:
В предутренний безлунный час
Спалили бабкино домишко!
Бензинчик, спички – вот и всё
«Оружье», чтоб стереть гнездо
(Что весь свой век вила старушка!).
Два «хроника», два гада те
Ещё ползут всё по земле.
Но главная причина мести
«Купи-продайки» Каверле –
Вернуть «должок»; то – «дело чести»!
Уж год носил он «долг» в себе.
И кто же «кровный» враг? Да Сандр, –
Молокосос сей, юный паттор:
В сугроб прошедшей злой зимой
Воткнул Шакура с головой!
Ведь младше лет на семь нахальчик!
И видели сей «чистый» факт
Почти что дюжина ребят.
Салага – «боссика» обидчик;
А это – стыд ещё встократ!
Да, Сандр – «боссу» злейший враг.
А дельце было вот какое…
Шакурчик как-то «под шафе»
(«Бухому» – по коленко море)
«Тузу» подобно и «шахе», –
Заехал на крыльцо аж клуба
На джипе, «по-ковбойски», «круто»!
Шарахнулись в испуге все,
Кто был в момент тот на крыльце.
А Сандр, бруствером застывший,
Встал «Туарегу» грудь об грудь,
Нерастерявшийся ничуть,
Лицом лишь сильно побледневший.
Сжав челюсть и прищурив взгляд,
Стоял, готов порвать джип-«танк»!
Что Каверле? Да… съехал задом;
Для понта фарами мигнул,
Ночь оглушил жуть-спецсигналом,
И так зверино газанул,
Готовый уж рвануться с места…
Да не успел, – вдруг настежь дверца;
И чья-то сильная рука,
Подняв его из-за руля,
В сугроб воткнул, да вверх ногами!
Лихач тут мигом протрезвел.
А хохот над селом звенел
В ту ночку, слившись с небесами…
Но кто ж его в снегу «крестил»?
Да Сандр, – кто б ещё сразил!
Никто в округе и в деревне
Не смеет против Каверле
И слово вякнуть! Он в районе
«Авторитет»… почти: «семье»
Мелкашкиной чинушно-прыткой
Шакурчик грев таскает крыской.
Такие субчики в цене
Теперь на Сенчекской земле.
А тут – пацан-молокососик
За шкирки взял и как мешка
Швырнул в сугроб, глядь, торгаша;
«Снеговиком» стал махом «боссик».
Узнал на шкуре он в тот миг,
Что Сандр мощный, как Улып!
Улып – чув. Улоп, сказочный герой чувашского эпоса, великан, былинный прапредок чувашского рода.
И в порошок нахала стёр бы,
И псом на клочья б растерзал
Врага Шакурчик… если смог бы!
Да духом вот не вышел, мал.
Но с ночки той стыда-«крещенья»
Засела в «боссе» жажда мщенья:
Разок – стравил гусей врага;
В другой раз – всыпал дуст в стога;
«Шакал»… шакалил потихоньку!
Не Сандра, – так хозяйство бил;
Из Анны выжал слёз и сил, –
От горестей слегла та в койку…
На Новый год вот «петушка»
Торгаш подбросил в «стан врага»!
Одним ударом уйму зайцев –
Хвать Каверле! Да «молодец»!
Не хватит даже, знать, и пальцев,
Сколь нашкодил мерзавец-«спец»
Делишек мутных, грязных, черных,
Для человека препозорных!
Но званье это не ему
Носить-то, судя по всему:
Шакур – шакал (на сто!) по духу.
Тут автор жирным подчеркнёт
Словечки данные, народ,
Рассвирипев всерьёз, не в шутку.
Глядь, сколько ж этих «Каверле»
Ещё ползут-то по земле!
…Менты ребят таскали долго
И в сельсовет, и в РОВД.
Попал под давку их особо
Васюк, кто хату «снял», а то!
Ментярам «дел» раскрытье – дело:
Преступник пойман тут «умело»;
Лишь подпись вырвать у него
Осталось, – только и всего.
И премию следак тут тяпнет,
И плюс в отчетности наверх;
Тут нераскрытье – курам смех!
Васюк-«преступнику» срок «капнет»
«За злоумышленный поджог;
За бабку, что вогнал тем в гроб…»!
Да не сдается «поджигатель»,
Хоть с перепугу чуть живой.
От злости сер «волк»-дознаватель,
Что настрочил уж «том»… пустой.
Невинного страшали сроком,
«Позанимались» даже боксом
На бедолаге… Но Васюк
Не ставит подпись, – вот «индюк»!
И одноклассники все хором
Твердят, что были до конца
Все вместе. Сандр – за «отца»
Компашке данной, одним словом;
И сталь наручников-оков
По нём – в «тоске». Мишень ментов!
Другой трагический вот случай:
Отец с дочуркой пяти лет
Речушку, что под боком, – с шуткой
Решился переплыть… Ан нет!
Мужик, ребенка взяв на плечи,
Ушёл на дно, почти доплывши;
Хотел путь к дому сократить…
Да перестали двое жить!
От ада вмиг ума лишилась
Хозяйка дома, что ждала
На берегу их. Вот дела!
Была семья… Иль лишь приснилась?
Деревня. Каждый дом – роман.
Грамм счастья. Боли – океан.
Но – жизнь есть жизнь… И человеку
Пройти свой путь в ней суждено.
И некуда деть данность эту.
Пути другого не дано.
Хоть лоб разбей ты над вопросом,
Что жизнь поставила пред носом:
Кто – человек? И что – душа?
Да нет ответов ни шиша.
И чтоб не парить мозг напрягом
О тех загадках Бытия, –
На лик крестьянского житья
Взгляд бросим, вскольз, как б ненароком.
Пахать, бухать… и вновь пахать –
Вот все дела здесь, так сказать!
А тут – шабашников бригада.
Вчера явилась из Москвы.
Две вахты «негром» отпахала,
Карманы ж – ветра лишь полны.
Теперь лютуют те терпилы.
Грызут друг друга, что есть силы.
И топят горе в самогон.
Таков у жизни шеф-закон.
«Кидняк» по всей державе, право
(«Вершки» банкуют, коль не лгать);
Из уст народа слово б…дь
Не оттого ль на всё, в лоб прямо?!
До боли всем знакомый фон.
Ну что ж, таков наш «общий дом».
Встократ шабашничкам обидней,
Что в этот раз их бортанул
«Москвич»… земеля, свой, соседский;
Хоть вой от горя «караул!».
В селе соседнем рос ведь шулер;
И – зёмам вот такойский «куллер»,
«Мортале-фокус» преподнёс,
Как голым вышиб на мороз:
Артель зарплату за две вахты
Ни сном, ни духом, ни иным
И не почуяла! Как дым
Исчезли денежки в карманы
Мошенника и подлеца
Иудиного образца!
Проста, как три копейки, схема
Того делишки-кидняка;
Но вышла б целая «поэма»!
Да автор лишь в стишок пока,
Пинка дав, как козла, закроет
Афёру эту. Суть раскроет:
Бригаде тот земляк «дал» дом;
И месячишко в доме том
Шабашнички прокантовались.
С зарёй – ишачить на объект,
Как раб, а не как человек;
С луной – «домой». Не рай, товарищ…
Ввысь рвётся «звёздная» Москва!
На дне – шабашная «братва».
Земляк ж – как б и спортсмен известный,
Имеющий там-сям и «вес»;
И даже в кой-какой Дом властный
Уж тропку вытоптал сей «бес»;
Совместный, знать, кидало-«бизнес»!
Вот так, на зад свой грязь-известность –
«Рекламу» – тип сей приобрёл;
Полубандит, полубоксёр,
Иуда полный… И сегодня
«Чуваш-шабаш» дела в Москве
«Имеет»: сколь зарплата, где, –
Вынюхивает, чисто ведьма!
«Ведёт» бригады – и сдаёт;
«Спасает» – дань с трудяг дерёт.
На всю катушку штрафанули
Все двадцать «рыл», всех, всю артель, –
Мол, «сверхпреступно» обманули
«Жилищный кодекс». Вмиг в отдел
Доставили… как террористов,
Почти как конченых бандитов.
Там в лоб – аж две иль три статьи
(Ну, типа «за шум-гам в ночи»)
Влепили! Без суда, конечно.
Содрали шкуры три с бедняг;
Ведь за ничто, за просто так!
Потом лишь стало всё известно:
Их «шкурки» сдал «двойной агент» –
Москвич-земляк, бандитский мент!
…Но тут влетает Сандру в ухо
Родное слово «Гурий Тав».
Еще – «менты, арест, кутузка»…
Здесь парень, весь вниманье став,
Дослушал трёп «бойца крутого»;
В конце – того об столб забора,
Впечатал лбом! И так тряхнул,
Что «мафи» сам без слов смекнул:
«Порвавший» их мужик – друг Сандра!
И заикаясь, рассказал, –
Ментам заяву как писал;
Как справки справила «бригада»;
«Баклану» не сойдёт, мол, с рук:
Родне главы Тав выбил зуб!
В районе всем насквозь известно:
Торчит превыше всех вокруг
«Мелкашки-шишки» трончик-кресло.
И РОВД, и местный суд
Главе – как б лишь ручные шавки;
Подкормка ихняя – грев-взятки;
Да в «псарне» той – весь аппарат
Районных «боссов», к ряду ряд.
Им что какого-то там Тава
Прищучить к ногтю? Да ничто!
Да с потрохами, да легко
Съедят писца: зубаста свора!
А рулит всем… «медвежья пасть» –
«Едроссо-плутикская» власть.
«Со всех сторон у нас защита –
Больничные, вот, на руках;
«Писаки» карта будет бита:
Ведь Мелкин в Сенчеках – что шах!
И наша «мафия», в натуре,
Имеет связь в прокуратуре;
А что ты думал – шишки там
С «братвою» дружат, зуб вот дам!», –
Трещал с испугу «мафиози»,
Вбредёт что в сей момент в башку
(Быть может – правду, не лишку?);
Воришки сцапанного вроде.
И жмёт к груди «бригады член»
Как щит… больничку-бюллетень.
Смирнов, пинком послав «явиста»
Куда тот очень не хотел,
На велике быстрее свиста
В село кумира полетел.
Коль напрямик, да вдоль-по роще, –
Путь на полчасика, не больше.
Домчался. Школа. Вот и клуб.
Тут он собрал ребят вокруг;
Толкнул «базар» о «деле» Тава,
Да так, что стало землякам
Аж стыдно за село, за срам,
За клуб, за дядю Ултияра,
«Гниёт» который в КПЗ:
Дела тут – к «сроку»; тут – к грозе!
Беда прицелилась тут штырем,
Штыком острейшим, прямо в лоб;
Тут смотрит «Дело» ярым зверем,
На Ултияра метя рог.
Да много ли для «срока» надо?
Менты закрыть любого рады.
Понять их можно: норма-план
Им сверху спущен, вписан, дан.
Есть слух, – «полицией» вот станут;
Да суть останется всё той:
Для быдла – клеть! Для лиц с мощной
Закон – что дышло; «равность» – в аут…
«Секрет» сей ведом всем, везде,
В дыре медвежьей и в Кремле.
Тут «на кон;» – честь всей деревни,
Своей, до боли столь родной,
Звенели где прапредков песни,
Где жил народ одной судьбой
В веках глубинных. Жив и ныне –
Хвала Творцу, поклон судьбине!
И несмотря на грады бед,
Исходит от тайбинцев свет
Чувашский, чистый, – в жизнь сияет
Сквозь муть сегодняшних деньков!
Хотя и «мамкиных сынков» –
Манкуртиков – и здесь хватает.
Но если крепко тронуть дух,
Врага снесут тут впрах и впух!
В судьбе деревни так бывало, –
На бой вставал весь сход не раз.
Тут крови пролито немало;
Чуваш тут слышал предков глас,
В душе, в минуты роковые!
Ещё здесь старцы есть седые,
Кто сквозь года пронёс как флаг
Рубцы… от битв за луг, за сад,
Кто шёл на смерть за пашни предков!
(Отнять ломились у Тайбы
«Соседи» землю, луг пастьбы, –
Коль врезать правду без секретов).
Осели пять аж деревень
Под крылышко Тайбы, под сень…
То было время перелома,
И беспредела, и коммун
(Да, нет приёма против лома);
Сплеча рубила «совесть-ум» –
«Родная» партия – крестьянство!
«Законное» стояло зверство
В те дни в Отчизне у руля, –
О, вслух и вымолвить нельзя…
А что Тайба? Да и поныне
Земель всех больше у нее;
Тут скифское житьё-бытьё:
Землица предков – за святыню!
Но – вновь, почти как век назад,
В паи Тайбы вцепился враг.
По «моде» времени и зову
(Прихватизации парад!)
Беда к тайбинскому народу
Явилась… Мда-с, один мудак,
Земляк с повадками крысёнка
(«Кишка» – кликуха-то типчонка)
Дела сварганил под шумок,
В часок, колхоз как пал-прилёг:
Купил-продал добро народа
Родной Тайбы… за два-три дня!
Глядь, – прыть в «верхах», сойти с ума:
Оформили в мгновенье ока.
А «купчик» – из краёв татар!
Ну, всё… Да что ж там Ултияр?
Хоть верещала, как сорока,
Завклубом-злыдня на ребят,
Страша, чем можно всем престрого, –
Страхуя пост свой и оклад
(Не бей лежачего – работка;
А должность звать – «шнырь власти»… Тётка –
«Официальное лицо»,
Стукачка плюс к тому ещё).
Из-под земли как, тут явился
Из сельсовета и глава –
«Наместник» Мелкина-царька;
Милицией пугал-грозился:
Мол, сбрызни, быдло, по домам;
ДК – не место «стачки» вам!
Подлизывать зад власти мастер, –
Земляк сей нюх весь потерял;
И в темя вбил себе, что кадр
Ценнейший для округи стал!
На выборах вовсю химичит;
«Хорь» бюллетни таскает в кучи,
Куда укажут сверху, – вор!
«Учительско-бюджетный хор»
Вору – надёга и подмога:
«Общественный» урра-шумок.
…Всё ж – состоялся сельский сход;
На буквы три была дорога
И тётке «клубной», и главе
Той ночкой от юнцов в селе!
А на другое уж рань-утро
В дежурку РОВД письмо
Легло. Составлено неглупо;
Да коллективное ещё,
Где полдеревни подписалось
(Есть совесть-то, как оказалось!).
На волю вышел Ултияр;
Не депутат, не мэр, не царь,
А сын землицы, плоть от плоти;
Мужик – «душа и руль» сохи.
Вот хлеб сей – труд его руки!
Не уместить гимн в эти строки.
Глава ж готов был Тава в суд
Тащить… не только за тот зуб!
«За вольные стихи, – Поэта
В пожизненный строжайший срок!
На самый север, на край света, –
«Глаголом чтобы жечь» не мог!
А то, ты глянь-ка, в жар бросает;
От рифмоплёта власть страдает:
Велеров, праздник-президент;
В куплетах сих – аж сам… сюжет!
Закрыть поэта к «политпсихам»,
На это ж – мастер Колька-свет:
Был человек – и духу нет;
Юрист так правит краем тихим.
А нынче тут какой-то Тав
Правдишкой лает – гав да гав!
И говорят, книжонки даже
В свет выпустил писака сей, –
Одна другой покруче-хлеще;
А Мелкин там – в «красе» во всей!
Молва такая бредит-бродит
Злой тенью в сенчекском народе
(С того-то лешим стал глава;
Работать с ним – одна «хана»!).
Куда же смотрит «глаз»-цензура
Там, в «Доме белом», наверху?
Писцу роток закрыть – да тьху:
Суды есть, киллеры, ментура…
Есть власть – закон (что дышло) «босс»;
Им сбить Поэта… не вопрос!
И не «Заслуженный» ведь даже,
И не «Народный»; просто, так –
«Колхозник»! Быть бы ввек в параше,
А он, смотри-ка, прёт как танк
На сильных мира, всемогущих,
Хозяев жизни, властьимущих!
Страх потерял писака-зверь;
К главе влетел без стука, – дверь
Почти пинком открыв раз как-то!
И речь толкнул про сырзавод, –
Мол, Мелкин под себя гребёт
Района сливки. Как снёс это,
Скрипя зубами, райглава?!
Да драть поэтика пора!».
Свои владенья объезжая,
Так «мыслил» сенчекский глава.
Всех встречных впух и впрах ругая,
Не только щепки и дрова
Метал с пути «державный» Мелкин –
Аж судьбы рушил местный «Ельцин»!
Творил полнейший марафет
Уж полтора десятка лет:
Втоптал в банкротство все заводы,
Что худо-бедно на плаву
Болтались; Мелкин их – в дугу,
Согнул в бараний рог! И – продал.
Всё голо в Сенчеках – близь, даль…
За «чистоту» – главе медаль!
Да, чистота – объемно слово,
Коль без кавычек вам скажу:
Чисты душа и лик народа!
А рыльце-то чинуш – в пушку.
Крестьянин тужится лошадкой;
«Жирел» бы – чистый и богатый,
На собственном клочке земли,
Коль не чиновников полки.
Но бюрократии вся кодла,
Прикрывшись флагом и гербом,
Народным балует добром, –
Неся головку чинно, гордо.
Голодный сытого… как там?
Да ну, «политику» – к чертям!
Что чище, проще и народней,
Чем свадьба – вот вам чистоган!
Она всех праздников приятней
У всех народов всяких стран
Во все века под синим небом
(Опять же – «не единым хлебом
Жив в мире этом человек»).
Гуляют свадьбы – значит, свет
Гореть в сердцах и окнах будет!
И значит, новая семья
Пришла под крышу Бытия;
Так значит, – Жизнь всё верховодит
Под солнцем, звёздами, луной!
Рад свадьбам шарик весь земной.
Со свадьбами планете нашей,
Чуть легче, знать, страдать от ран.
…В Тайбе – в деревне настоящей,
Реликтовой, от скиф-землян, –
Готовятся к широкой свадьбе,
К народно-массовой гулянке!
Пчелиным улеем – село:
И стар, и млад – всех понесло
К ДК; назвать коль по старинке
Серьезным словом – в сельсовет
(Которого в помине нет;
Но слово – на устах в глубинке).
Итак, старьё и молодёжь
Предвосхищает пир, гудёжь!
И самопальная водяра,
Пивко-спиртяга, самогон
Рекой хмельной – в нутро народа;
Таков, мол, прадедов закон.
Да нет! Лукавите вы, детки!
Не так гуляли наши предки.
Чуваш был пьянству злейший враг,
А веселиться вот – мастак.
Пил корчаму он, да с медочком,
Что обожал и сам Улып,
Способный… вырвать с корнем дуб;
В душе – сиявший ангелочком.
Была Чувашская Страна
В далекие те времена!
Там жили скифские потомки –
Булгарии великий род.
Искристы пляски, песни звонки;
Хлеб-солью славился народ.
Туда вели всех стран дороги.
Играли свадьбы там, как боги!
Там сын Шумерии – чуваш –
Всему был свет, а не мираж.
Про свадьбу? Гимн, одним дыханьем!
Сама поэма – сюрасю:
Как сватать девушку-красу,
И действо всё – с парне, с приданым,
И комол сюлэ, и туй пусь,
Хота, тохлачо, к хэве путь…
Сюрасю – с чув. сватовство.
Комол сюлэ – с чув. уговор-согласие.
Туй пусь – с чув. посаженный отец.
Хота – с чув. сват.
Тохлачо – с чув. сваха (сватья).
К хэве путь – с чув. путь в «клеть»; сакральное помещение для первой брачной ночи молодожёнов
Вы автора простите добро,
Что тараторит на родном
(Порой несносно хоть вам это).
Деревня, детство, отчий дом
Печатью вбились в его сердце!
Они – за воздух и за солнце
Поэту с детства по сей день.
С годами – круче та «мигрень»:
И сны всё снятся на чувашском.
И бой когда вскипит вдруг «всласть»,
И в миг, когда накроет страсть, –
Тут «автоматом» на отцовском
И материнском языке
Зашпарит автор налегке!
Звон пузырей и барабанов,
Кэру монни и кесьенни,
В круг сапунов – вихрь сохманов;
До красной зорьки – туй ташши!
Ах, хер йерри – печаль до неба…
Там чистота святого детства.
В нетронутую юность – жизнь
«Вонзится»: сьен керу – в сьен кин…
Вот вам куплетик в адрес свадеб,
Что выдал автор – холостяк,
Среди людей-цветков – «сорняк»,
Обнявший вас сетями строчек.
Да он и сам в сетях… долгов;
Век «а-ля Плутик» весь таков.
Кэрю монни – с чув. старший зять, главный церемониймейстер чувашской свадьбы.
Кэрю кэсьэнни – с чув. младший зять.
Саппун – с чув. фартук.
Сохман – с чув. халат.
Туй ташши – свадебный пляс.
Хер йерри – с чув. плач невесты.
Сьэн кэрю – с чув. новобрачный (новый зять).
Сьэн кин – с чув. новобрачная (новая невестка).
Всегда, везде, у всех народов
В долгах по жизни, как в шелках,
Трудяги фабрик и заводов,
Плугов «водилы» на межах...
Лишь разность – как зовут да в лицах.
Всё остальное – схоже в массах:
Все – дети Божьи на земле;
«Родные» все в людской семье.
Об этом стоит ли мозг двигать,
Когда тут свадьба на весь свет;
Когда слетели тонны бед
С усталых плеч, как грязь и слякоть?!
Тут надо выпить, вновь налить,
Чтоб позабыть «быть иль не быть»...
«Пить иль не пить?» – вопросик лишний.
Какие могут быть ещё
Сомненья, если ты «приличный»,
Наш человек? «Пить – хорошо!».
Так на Руси извечно было,
Где крепостной Иван за быдло
Считался, смердом звался ввек;
На пса менялся человек…
Чумой сей чуждой и животной
Чуваш-скиф тоже заражён –
«По-русски» мастер пить и он;
Сегодня, глядь, – в обнимку с водкой.
Чуваш попался «змию» в пасть
(Не весь народ, конечно, – часть).
Хотел же стих сложить в честь свадьбы…
А получилось чёрт-те что, –
Разбитые вдрызг пьянством судьбы!
Добавить надо б тут ещё
Штришок прежирный к голой правде:
Да полстраны у нас в разводе
Почти; Россия впереди
Планеты всей в том, ты гляди!
Откуда тут прирост дитятков?
Где взять защитничков границ
Державы, где и синь зарниц,
И алость сумерек-закатов
Одновременно – с двух сторон?!
(И тут Россия чемпион).
А если вдуматься серьёзно, –
Мурашки стадом пробегут:
В России пьют архисмертельно!
Следы того в веках бредут, –
То бишь, уж в генах бродит пьянство
(Конечно же, плюс свинство-хамство).
А как иначе проживёшь,
Тебя не ставят коль ни в грош
«Хозяева»… и сам ты тоже?
Лишь алкоголь – спасенье как,
Когда вокруг такой бардак;
Тут ненахрюкаться негоже!
И править пьяными легко.
Стоит на этом здесь житьё.
***
А время не торчит на месте –
Вперед, спиралью жизни бег;
Хоть всё по кругу... Но поверьте:
Не тьма ждет душеньки, а свет!
Мне кажется вот так, о, други!
Ведь создали нас сами боги.
А то, что «мендель-плутик» – власть,
Пройдет, как с травки сочной грязь.
Проходит тьма. И свет приходит.
Таков наш мир – кругами путь;
В чем жизни смысл, соль и суть?
Нас Бытие всё за нос водит.
И потому, – не тронем... трон;
А вникнем в строчек перезвон.
Вернее, – в сердца стук кувалдный
И в топот дум в седых висках
Писателя, что дал «пустяшный»
Романчик миру впопыхах.
Но штуку эту так он любит, –
Видать, и жизнь вконец погубит:
Башкой ответит за язык!
«Звездец» подкрался уж впритык…
Что ж, пройден рубикон, ребята, –
Всей шкурой чует холодок
«Скитеи» автор; выйдет срок
Его денькам вот-вот и – баста!
Пока ж корпеет над стихом,
Как пчёлка над степным цветком.
Хоть, кажется, устал читатель
И от корявости стиха,
И от... Да много их, приятель,
Всех недоделок! Но слегка,
Ну, дай ты автору надежду,
Что не скатился он в невежду
Неисправимо и вконец;
А можешь в шепот: «Молодец!».
О, это было бы так классно, –
Услышать в адрес похвалу,
Хоть раз, при жизни, наяву;
И знать (в конце) что жить прекрасно!
Потом, в иных, в других мирах, –
С тоской вздыхать об этих днях.
...Учебный год уже в разгаре.
Наш Сандр – снова в ПТУ.
Урок, общага, цех в угаре,
Потом – борьба, «возня» в поту.
Так дни проходят незаметно;
И исчезают с глаз бесследно.
Но вот в такой один из дней
Вовук влетел, как воробей,
И выдохнул, сияя, новость, –
Заполнив комнату собой:
«Согата в гости нас с тобой
Зовет; подруга с ней – вся прелесть!
На рынке, семечки где… «брал»,
Случайно их я повстречал».
Базар – толкучка-рынок – место
«Кудряшке», – как святое; да!
«Прописан» Вовка там, известно;
Тропинку вытоптал туда
С дней первых, как явился в город;
Ему шум-гам базара дорог.
Кудряшку хлебом не корми –
Дай грызть… чего-то! Шелухи –
Вокруг него всегда, повсюду;
Он с семечками, в каждый миг,
Хомяк как будто – ширк да ширк;
К тому ж, в упор не видит урну.
«Грызун» от Сандра уйму раз
Имел шалбан за это в нос.
Но бесполезно. Через часик
Уж в «деле» зубки «хомячка»:
А коль «халявку» стащит – праздник
Для «вора» семечек! Беда,
Несчастье форменное это:
Магнитом тянет Вовку место –
Сей «муравейнище»-базар,
Купи-продай где – бог и царь!
Знать, видит сам себя «Кудряшка»
«Смотрящим» бабушек, что в ряд
С мешками семечек сидят.
«Добыча» Вовки – два кармашка
Вкусняшек-семечек («вор-асс»!);
А нынче – Согду встретил: «класс»!
Без умолку и передышки
Несёт сорокой чушь Вовук;
Закройте ваши обе уши,
Кто «пулемёта» слышит звук.
Для Сандра – чушь, а Вовке – «дело»;
Вот-те приспело-прикипело, –
Маньячно тащит человек
Другого… на «свиданье-свет»:
Рванём к Согаточке – и баста!
«Не Сандра вовсе, а его
Ждут-недождутся девки всё;
Не зря ж башка его вихраста;
И на мордашку он… ништяк!», –
Знать, мнилось Вовке точно так.
Бывают типчики на свете, –
«Пустой бамбук» бы имя дать
Их легкомысленной породе:
На них – как будто знак-печать
Никчёмности и пустомельства.
От них нет спасу, нету места;
Типаж уж данный входит в культ
Конкретно, а не как нибудь.
И пустозвон-экран – порука
Такому ходу дел вовсю;
И нравы ж нынче, вам скажу!
(Стоп, автор, – так болтаешь много,
На жизнь ворчишь всё бу-бу-бу;
Веди рассказ по существу!).
Что делать? Замутил «воришка»,
«Гроза» базарных старушонц,
Делишко: всё айда – и точка;
Мол, это – фарт им выпал, шанс!
И вышли. Прибыли. Вот «гости»
В фойе Согату просят выйти
Через дежурных двух девчат,
Чьи каблучки вверх-вниз стучат.
Чу! Лестницей… морпех спустился;
Как корабля труба – высок;
Размер – «полтинник», видно, ног;
Кинг-конг! Как здесь он очутился?
Вот скрылся. Уф-ф… Чуть отлегло
На сердце у ребят. Ну, что?
А то – Согата перед ними!
Уже по лесенке сбежав,
Вся – словно встретилась с родными.
Щебечет, взглядом их обняв:
«Друзья мои! Да неужели
Перед собой вас вижу; вы ли?
Вот счастье-то какое мне
Послал Творец! Иль я во сне?».
Шутя, смеясь, ребят под ручки
К вахтерше тотчас подвела.
Та… что-то глазки отвела;
Мол, в гости – стоп; чур эти штучки!
Согаты вспыхнуло лицо.
С гостями вышла на крыльцо.
А что ж смущенья-то причина?
Да тот Ахметка, «кавалер»:
Сей «гость» непрошенный, верзила,
В тот светлый день ввалился в дверь
Медведем в комнатку Согаты;
И «ухажёр», тьху, тянет лапы
Топтыжьи к Согде, – замуж, мол,
Её взять хочет! Зверски зол
Ушёл, – с пощёчиной-ответом;
И надо ж, прямо в час, когда
Пришёл к ней Сандр! Ах, беда –
Ахметка ей… Но счастье – рядом:
Вот Сандр – люб кто столь душе;
С ней, близко, вот же, на крыльце!
А тут уж лёд образовался
От без конца снующих ног;
Морозец вечером удался
И превратил крыльцо в каток.
И чтоб не грохнуться всем насмех,
Прижалась девка к Сандру наспех.
Под шапку клена на углу
Все трое встали на снегу,
Что только что коврищем выпал.
Укрыл всю землю чистотой.
Снег нежно-тихий весь такой!
Цветками белыми осыпал
Мир кто-то. Просто говоря, –
Чудесна зимушки пора.
А крепенький морозец щиплет
За щёчки, ушки – «хулиган»!
И ветер снежный резво треплет
И шарф, и ворот, капюшон.
Да свеженький бодрящий холод
Горячей молодости дорог.
Природушки закон какой
Тут действует? Само собой –
Не ведает о том живущий.
Но до чего же хороша
Зима, пребелая душа.
«Оркестр», чуткий и скрипучий,
Поющий гимны Бытия –
Под пяткой снег. Светла земля!
А коль сказать еще попроще,
Друг юным – ночки темнота.
Вдруг… из объятий чудной ночи
«Предстала» тень из-за куста
Огромной тучей, монстром, глыбой;
И на «гостей» – гориллой жуткой!
Блеснули зубы – что «клыки»;
И – просвистели кулаки
Над Сандром, словно два снаряда!
Пригнуться еле-чуть успел;
Вовук пушинкой отлетел;
Лицом в сугробе и Согата.
Да это же морпех, «Кинг-конг», –
С ногами длинными; ну – дог!
Ручища тоже – что кувалды,
Почти что гири – кулаки;
И ни предела, ни преграды
Им нет как будто, – на куски
Снесут; и с первого ж удара!
В предчувствии сего кошмара
И не одна сникала «рать»
Перед «Кинг-Конгищем», видать.
Давить врага видухой-массой
И взглядом хищным ниц гвоздить –
Его козырь, что ж говорить!
«Наукой», что зовётся дракой,
Владел тот «Конг», видать, сполна;
А ноги – будто… твердь бревна!
И ужас, как он ими машет:
Зацепит – враз снесет башку!
На «сковородке» Сандр пляшет,
Спасая «шкуру» в том аду.
И – ба-ац! Попал-таки «дубовый»
С размаху кованной подковой!
И «гость», глянь, чисто колобок –
Два раза сделал кувырок…
Но все ж успел увидеть Сандр,
Как девушку берет «Кинг-конг»
За ворот; и прибьет вот-вот!
Чуваш тут и взревел как трактор;
Вскочил – и бахнул всей башкой
Морпеху в нос, со всей душой!
Такое редко можно видеть
В обычной жизни, наяву;
«Учебник боя» – в лучшем виде,
Живой, горячий, на снегу!
«Блажен, кто смолоду был молод!» –
Воскликнул б Пушкин, был тут коли б;
Повеса, дэнди, дуэлянт,
В поэзии – сам Бог, гигант,
Никем непревзойденный гений…
Ах, к бою, автор, да скорей:
Как будто ангел и злодей
Сцепились в схватке тут смертельной!
Мал золотник, да дорог: ба-а! –
Удар «Кинг-Конгу» от юнца.
Удар башкой, в прыжке – «коронка»
Для Сандра, с детства, с ранних лет;
Знать, подсмотрел «бодун» козлёнка
С пелёнок, как увидел свет
Пацанчик из Тайбы- деревни.
Подрос – и стал в том деле «гений»:
Удар в подпрыге головой
Для Сандра – зуб как коренной!
«Клыка» врага – как не бывало:
Из рта морпеха – пулей вон!
«Кинг-Конг» издал лишь хриплый стон;
И мигом очень тихо стало
Как будто бы на всей земле…
А звёзды блещут в вышине!
Всевидящим – им с неба ясно:
Любовь всем движет на земле.
А этими, что бьются «классно»
На снежно-чистой белизне,
«Рисуя» капельками крови
Преинтересные узоры, –
Конкретно рулит сей «лямур»
(И трагик, да и балагур!).
Девчонка… больше всех во власти
У «Купидона-божества»:
По зову сердца (естества)
В ней к парню, рядом что, – все страсти…
Картина ясная «глазам» –
Сребристо-звёздным небесам.
«Конг», дубом срубленным под корень,
В нокаут грохнулся; и – в «сон».
Без сил весь и безусый парень.
Дрожат и Согда с Вовуком.
Чуть оклемалась девка вроде, –
Морпеху чистит «лик» в сугробе;
Носище у того в крови,
Хоть «Помощь скорую» зови.
Но вместо «Скорой» – милицейский
УАЗик с воем… к ним во двор!
Вовук вскочил – и за забор;
В бою валялся трупом, «бедный».
Два «гостя», грамм не чуя ног
Галопом – в темень, видит Бог!
О, как они спасали шкуры!
Хватая ртами воздух; влёт
Перемахнули пни, сугробы
(Качели детские – не в счёт)…
«Студгородок» вот, остановка;
Скользит троллейбус, будто лодка.
Куда ни ступишь – гололёд;
Под ноги смотрит весь народ.
Ларёк «Студенческий» тут, сбоку, –
Всевидящее око в ночь;
Хузя ларька – «смотрящий» вточь;
Отдал он уличному боксу
Года; теперь вот – бизнесмен.
Глядит, – грозит «бакланам» плен.
Два жмурика в спортивных шапках,
В трико лампасных «а-ля клёш»,
По-деревенски – в шароварах,
В толстовочках ценою в грош,
В кроссовках ши;рпотребских «Чина», –
Стрелою пролетели мимо!
Одним словечком – шантрапа:
В кутузку – вот вся их тропа.
А-а, сенчекские, видно, эти –
И гонор чуется, и прыть;
Им не дано на жизнь ныть
В чувашской стороне-«планете».
Хузя ларька вмат пожелал
В душе, чтоб «тралик» их забрал.
И чем скорее, тем и лучше:
А то – несется «воронок»
От колледжа. Все ближе-ближе;
Точняк, – по душам этих вот
Двоих «преступников опасных»,
Знать, пэтэушников «колхозных».
Таким по жизни «рай» – завод,
На дядю пашущий станок,
Общага до скончанья века…
Но тут троллейбус подкатил,
И след «бакланов» – был да сплыл!
Троллейбус, ты – друг человека!
Хузя вник в «кипешь» сей легко:
Сам в прошлом был «баклан»; а то!
Да, правит клан «баклан» Россией
(Расширить коль стишков масштаб),
Шестая часть планеты синей
Была в тисках бандитских лап
В те девяностые-лихие.
Теперь – хозяева другие,
Вернее – те же; лишь прикид
Приличней, да почище вид;
У них – и банки, и заводы!
Прихватизации деньки –
В крови! Ушли… Клич «рви, дави!»
Остался вот в «нутре» элиты.
Да что про них-то говорить?
В троллейбус их не посадить.
В метро их «лики» не увидишь;
В автобуссах – нет духа их;
Такой вот русский фокус-ку;киш
Средь классов и пород людских.
На «Мерседесах» «патриоты»
Глядь, рассекают, – ух ты, ну ты!
На «Ладу», «Волгу» иль «Москвич»
Им сесть – точняк… за паралич.
По Гарвард-Оксфордам порхают
«Мажоры» – копии отцов;
В оффшорах их счета и кров;
В «сортир»… на «Боингах» летают!
Двойной стандарт – икона дня
(Не зря ж двуглав тотэм Кремля).
Тут автор силится аж оду
Троллейбусу России спеть:
Дом на колесах он Народу!
Не бочка с селдью и не клеть, –
Как пыщут зло о нем чинуши,
По жизни бьющие баклуши
И пьющие откат-коньяк
По кабинетам, к ряду ряд.
Троллейбус – вот он «Мерс» народа,
«Конёк» глубинки Русь-страны!
Троллейбусу «права» даны –
Возить трудящихся до гроба.
И Сандр-лев и трус-Вовок
Без «тралика» – как бы без ног.
…Что ж стих не может легконого
Нести сюжетик ветерком?
Веска причина: ах, девчонка
Осталась ведь на месте том,
Где «битва грозная» кипела!
И нам туда по ходу дела
Вернуться надо бы скорей, –
Узнать, чего и как там с ней.
Оставить девушку в несчастье, –
Несправедливо, так нельзя;
Так не по-нашенски, друзья.
Был рыцарем и автор, знайте,
Когда-то, – девок защищал
(Да сед теперь… Но – в «стойку» встал б!).
Всю ночь проплакала Согата,
В подушечку упав лицом:
Морпех-Ахметка, это ж надо,
На Сандра – драться; дурелом!
На мальчика – вчерашний дембель;
Ахмет Согату так обидел:
Толкнул, в сугроб втоптать хотел,
Лишь Сандр вовремя успел
Громиле дать отпор… на время.
Но тот, в сознание придя,
Поклялся кровью: «Ты – моя!».
От поражения зверея,
Скрипел зубами, матом крыл
И всех, и вся; почти что выл!
Свернёт, мол, дембель шеи «духам»,
Салагам, зелени, чморью!
«Тягаться вздумали с морпехом?
Вдубеню, схаваю, порву!..».
Хрипел ужасные угрозы;
И в каждом – молнии и грозы
(Морпеху так казалось, знать).
Один валил он, мол, туш пять
В боях-сражениях, – вот так-то!
«А этих… просто пожалел;
Одной бы левой одолел!».
Студент-сельхозник «Конг»-Ахметка;
Пакшелю Айгюрдень – сосед;
И Согде… как б земляк Ахмет.
Как познакомились? В дороге,
Ведь родом – из соседних сёл.
Домой путь, – он знакомит многих;
Морпех раз взял да подошёл,
Тогда, в автобусе, к девчонке.
А мест-то не было в «Газельке»
Свободных; с нею лишь рядком
Одно осталось. В рейсе том
И познакомились «соседи».
Забыла Согда про него,
Как вышла из салона. Но
Уже в конце другой недели
Нагрянул в «гости» к ней Ахмет.
Как разыскал? Вот-те «субъект»…
Не говорила же Согата,
Где учится и где живёт;
Так, молвила вскользь, что студентка.
Ахмет болтал же, что придёт
На ум ему, – нёс чушь, вернее;
Морпехи, мол, и львов сильнее;
Вот этот знак, и тот значок –
Мол, за отвагу, марш-бросок!..
Одним словцом, Ахметка Бекшев –
«Глобальная величина»;
Почти что даже ордена
Сам адмирал чуть не навешал
Под дембель Бекшеву на грудь;
Мол, подвиги творил он – жуть!
От трёпа нудного «соседа»
Конкретно даже подустав,
Аж задремала чуть студентка.
Глаза открыла, – Бекшев вновь
Про то же всё, про схватки-драки...
Бывают же на свете враки, –
Из мухи вылезет… дракон,
Коль вслушаться в их бред-трезвон!
А этот-то, что с Согдой рядом –
К тому же, кажется, и злой:
Вот-вот как б брызжет и слюной
Кто поперечит его взглядам!
Не жарко и не горячо
Согате. Бекшев ей – никто.
Но надо же; как банный листик
«Земляк» прилип к ней, чёрт, – пристал:
Второй уж раз припёрся… «в гости»!
«Да кто ж тебя сюда-то звал?» –
Спросила Согда у Ахмета
Довольно резко и сердито.
Тому же – п;боку слова;
Чугунная, видать, башка.
А тут – сам Сандр к ней явился!
О, радость Согде! Но морпех
Торчит назло как, как на грех.
Скрипя зубами, «испарился».
Вдруг – драка; взрыв вточь! Красный снег…
Ахмет – виновник этих бед.
А лунный ком с верхушек зданий
На мир струил печальный свет;
Ах, мир людей настолько странный:
Есть всё и вся, покоя – нет…
Без сна вздыхает вот девчонка;
На цыпочках крадется ночка
К рассвету, к новому утру;
А там – встать солнышку и дню.
Шар лунный, тихий, серебристый,
Не в силах плачущей помочь, –
Слезою чистою всю ночь
Светился на щеке небесной.
На мир земной – на близь и даль, –
Сочилась лунная печаль.
А утром свежая позёмка
Укрыла белым все следы;
Ещё нарядней стала ёлка;
Ещё прелестней, глянь, кусты.
И места той вечерней драки
(Что «рингом» стал вчера во мраке)
Сегодня светится добром,
Искрится чистым серебром
Под взглядом алого восхода!
Лик солнца, скромный и простой,
Великий, высший… да родной
(Знать, это дух сам Небосвода!)
Землянам вновь шлёт новый день.
Не это ль – чудо, песен Песнь?
Глава VII
«Люблю Отчизну я!
Но странною любовью...».
М.Ю.Лермонтов
Кто всех темнее в Новограде?
Кто ярче молнии в ночи?
В чьей власти – н; кол иль к награде?
Того ты вовсе не ищи;
Он сам тебя везде отыщет!
Он – клан авалхов. Всюду рыщет;
Тих, невидим, но вездесущ;
В верхах, на дне и в центре гущ.
При Рюрике всевластной тенью
За Троном дух волхвов стоял.
Как князь загадочно вдруг пал, –
Жрецы за скифскую (Х)Рос-землю
Без масок ринулись во власть!
(Тень на плетень в Раше… опять).
Но поководец, тот, что Вещий,
Помощник Рюрика – Олег, –
Взял в руки жилистые Вече;
И князем стал! На много лет.
Сын Рюрика – мальчишка Игорь, –
В объятьях мамы, нянь и игр.
А дядя-то – тархан Олег, –
Прибрал к рукам Раши всей свет!
Коварный, жадный да двужильный, –
Повел князь темную войну
С авалхами, на всю страну!
И сам – авалх, к тому ж прожженный…
Так на Руси и встала жуть!
И тыщу лет стоит та муть.
Олег Вещий (Фёодор) – дальний потомок Сампата.
Вече – c чув. место выяснения отношений, споров. Вэчэ– склочный, спорящий. Веде, Ведене – с чув. Вато (старший, древний, великий) Ведесувар (Ватосувар, Ватошашкар) – первоначальное название Чебоксар (Шупашкар), столицы Чувашской Республики.
И простоит еще лет тыщи
Та тень предательства земли,
Отчизны! Но всё ж Скифскость – выше
Всей жизни, счастья и любви.
О, скиф-Олег всё это предал:
За власть и злато душу продал
Славенам-нарцам. «Код» он сдал –
Мощь кровных предков. Много знал
Скиф-половец сей – правнук Кия,
Волхв Феодор, турхан Олег.
Так замутил весь скифский свет, –
Что по сей день впотьмах Скитея!
Знал Вещий: чем в стране мутней,
Тем легче-хлеще править в ней.
Скитея – чув. Сокот ай(э). Первоначальное название территориальных земель нескольких государств. На чув. Скитея – земля Сакатов, край Скита (Скифа). (Х)Росс-Русь – Россия (Хороссия – от Бога Хора, Гора, Тора). Великая Скифия в древних Летописях обозначается как (Ш)Скуфья. На территории нынешней Чувашской Республики насчитываются с десяток населённых пунктов, рек и местностей с названиями Сакат, Сугуты, Сугутка.
Первейшим делом скифский корень
И дух так взялся иссушать, –
Что даже Дьявол сам доволен,
Знать, стал в ту пору! Да Русь-мать,
Ах, в кровь и в слёзы окунулась,
От ужасов вся содрогнулась…
Варягов чуждые войска
Служили князю пуще пса!
Да, скифство вольное стиралось
Из памяти народной так:
Топтал дух скифства «свой» же – враг!
«Иван без роду» – с дней тех данность.
Из касты Вещих был турхан;
У тех – к «Делам» длиннюща длань!
Дела же Вещего Олега
Кровавы, огненны, черны…
Черпал, видать, сил не от Бога;
Знать, цели – пропастью, темны.
Но ясно, – сбил князь спесь с авалхов!
Удел тех – кол, дыба да плаха…
Кто спасся, тот – в бега, в леса,
В болота, в гиблые места.
А двое скиф-волхва, два брата –
Младшой Шлавенка и Мушскив,
Что изворотлив был и лих, –
Основу заложили града:
На руку скорую, «в бегах»,
Му(ш)скву подняли на холмах!
Но Вещий-волхв – и жжет, и рушит;
Встать поперёк не смей в пути!
Для «дела» и с хазаром дружит –
С врагом первейшим мать-Руси.
«Забыв» в пылу кровавой славы,
Что россы – Хроса скиф-булгары,
Топтал князь сёла и поля;
Стонала скифская земля!
На Киев – город от Хорпата,
Седьмое чудо под луной, –
Князь коршуном, со всей ордой,
Вдруг налетел – кошмаром ада!
А(ш)скольду с Тиром сделал пир;
И тех князей – в расход, в «тот» мир….
Хорпат (Хор Паттор, Кубрат) – чувашский царь, правил в Киеве в 620–660 годах, старший брат Сампата-Кия(Чеха).
А(ш)скольд – чувашский (скифский) царь в древнем Киеве (Куяве, Аскале), отец Алмуша. Аскал – на чув. Асло хула.
Тир (Дир) – брат Аскольда.
Так «обезкнязив» трон Аскала,
Олег стал первым на Руси.
И двинулся к стенам Царьграда –
В Константинополь! Взял… почти:
Встал у ворот столицы мира,
Когда вся греческая сила
Войну с арабами вела, –
Вот «доблести» и все дела
В «победе» руссов над Царьградом.
Князь Вещий – мастер тёмных дел –
Хм… смыться вовремя успел
До явки вражеского войска!
«Пришёл-ушёл, как истый вор», –
Таков был греков приговор.
Но всё же щит свой деревянный
Прибил «разбойник» на врата
Царьграда, что такой державный
Стоял до этого века.
Вновь хитрость, жесткость и нахальство –
В делищах Вещему «лекарство».
Но взяв дань златом-серебром,
Князь повернул войска кругом.
Верхом, на лодках, больше пешим
Та армия дошла в Раша;
В живых – лишь четверть. А душа
Видать, у князя стала лешим;
И – земли скифские он жёг
В пути обратном! Вверг мир в шок.
Сей скифов сын… стал антискифом.
Антихрист, дьявол, сатана
Предстал в Олеге, о, не мифом,
А натворил делов сполна!
В подлунный мир наш не однажды
Являлся Зверь от злобной жажды
Мстить племени (Ш)Иешуа, –
В ком скиф-чувашская душа
Сияет Верой, словно солнцем!
Продлится много-много лет
Охота Зверя; пока Свет
И Мгла не ринутся в бой смерчем –
Добро и Зло! С Небес до Дна!
Грядет последняя Война.
Князь Вещий… Вещие авалхи…
Сраженье не завершено.
О, пало сколь голов на плахе.
Да заживо сколь сожжено!
И на Олега – покушенья:
В волхвах безкрайня жажда мщенья, –
Князь Вещий в миг последний свой
На пасть змеи ступил ногой.
Всю жизнь – на троне и в походе, –
Он рушил скифов города!
Но завещал зарыть себя
На Щековице (Чеваш Сорче)!
Там скифские лежат цари.
Там эры, целые миры…
Ч)Щековиц(а) – гора под Киевом, получившая название в честь Сампата-Чеха, основателя Чехии. На чув. – Чех сорч(э).
***
«Ах, автор, что за муть городишь?
Совсем нешуточный туман
В мозги читателя наводишь;
Абракадабра – твой роман;
За «муть» ответ держать придётся!
Тебе же – кенарем поётся;
И персонажик странный твой –
Главнейший самый тип-герой –
«Поэтом» дерзко столь зовётся!
Ты аж в «Историю» полез…
Без входа-выхода тот «лес»;
Знай, автор: лбом об стенку бьёшься!», –
Так критик желчный покряхтит.
Да автор, взяв кураж, – строчит!
Но где оставил он Поэта,
Плетя сюжетик впопыхах?
Ах да, ведь ждёт того столица
С гербом, где змей – коню под пах.
Всё то, что клетками Тав любит
И в чём всей сути Сущность видит –
Скитея!.. Дышит лишь тобой
Сын-гражданин – чувашин твой.
Скитея, радость ты и горе;
Скитея – лучшее из слов!
Но горе – слёзы твоих вдов…
А радость – синь твоя как море.
В тебя, что бьёт сынов, – влюблён
Поэт! С улыбкой… через стон.
Кружа народы в карусели,
Кругами мчится синий шар.
Всех дольше на простор Скитеи
Взирает солнышко-пожар.
Да жуть в стране той человеку!
Тому ж – угла роднее нету…
Ему – чужбина целый мир;
Душе мил дремлющий пустырь;
И путь, укрытый пылью грунта.
В полсвета – топи да леса;
В полсвета – синь режет глаза;
Нет края дали горизонта.
Чиста Русь… в думах, как слеза!
Мутна в делах. Вот ей – судьба.
Мутна история России;
Да и «Писаний», что ж таить,
Коль на творения Мессии
Душе и сердцу глаз открыть.
«Перекопали» глубь Историй
Народы, путь которых… узкий:
Шумеров свет и египтян
Присвоили; о, стыд и срам!
Там слово «Лотос-племя» – лишний,
Что переводится «Шуваш»:
Христ тус-(Ш)Иешуа – Чуваш;
Его отец – Пул Хор: Всевышний!
Он Сына к людям, в мир прислал,
Чтоб тот земную жизнь познал.
О, Христ постиг всю боль людскую,
Добро и зло, любовь сердец,
Продажность, верность пресвятую,
Всё-всё! Смерть принял наконец…
Вскричал на небо в миг последний:
«Иле, Лама асаплани!».
«(С креста) Святого восприми,
Боль давший!» – так звучит в чувашском.
Ни на каких праязыках,
Нигде, ни в странах, ни в углах
Не переводится то, впрочем.
Распявшая Христа толпа
Того не знала языка.
То начертал Матфей-апостол
На языке родном Христа
В своём Евангелии. Migdal –
Мон тэл (Большой дом) с языка
Чувашей-скифов: Магдалина
Иешуа укрыла дома,
Когда преследуем он стал.
Налоговик Матфей же знал
Толк в языках, видать, тогдашних;
Был рода скифского святой.
Оставил грешный мир людской;
В его стихах – тень слов чувашских!
«Рассеянный по миру скиф»
Рассею создал. То – не миф!
То – Истина; ещё какая!
Без Правды сей и света нет:
От Хоруса – вся (Х)Русь Святая;
От Бога скифов. Вот ответ
Всем лженаукам Академий
(Кто членом там – тот стал и «гений»);
Всем Папам Римским и «Отцам»,
Церквям и Белым всем Домам…
Рюген (Руян-Буян) – Дом вагров
(Варягов значит перевод);
Руси дал Рюрика сей род
И муть «Историй» для потомков!
Средь вагров «славился» росс-род;
От скифов в них Даждь-Чваш Бог – (Х)Рос.
Разгадка Тайн – весьма простая:
Весь мир и вдоль, и поперек
Прошел народ Египта, зная,
Что их ведет сам Хорос-Бог.
Им океаны – не помеха.
Куда ступала пятка скифа, –
Его язык там, имена;
Назвались ими племена
По всей планете синеокой,
Где жизнь явилась из глубин.
Вода и Лотос – жизни гимн!
Эдем – с фамилией чувашской:
Шуваш – то значит «Лотос-цвет»;
То – человечества рассвет.
Сошедши с выси, Анаканки –
Небесные Учителя
Всех обитателей планеты
С прекрасным именем Земля, –
Язык свой дали египтянам
(Достойнейшим того землянам);
Оставили в дар Сфинкса лик
И тайны вечных пирамид.
С тех пор ушли тысячелетья
О, в космос, в бездну, в вышину,
В эпохи, в эры, в глубину…
Из сада райского Двуречья –
Из скиф-чувашского «села», –
Пошла людская вся семья.
Анаканки (Анананки) – Боги древности, сошедшие к людям с небес. С чув. «анаканни» дословно означает «сходящий».
«Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь», –
Изрёк Поэт. Ну, прав, ей-богу:
Тому пример – его же путь.
…И Тав листал когда-то книжки
(Тем более, коль там картинки).
Позднее, став седым башкой,
Аж «Бытие» он грыз взапой.
Писанья, Библия, Заветы –
Следы народов между строк;
И задал же задачку Бог, –
Всем «хомосапенсам» знать: кто ты?
Великий Тора, Хор, Амон…
Следы их видит Кеннамон.
Амон – древнеегипетский верховный бог; с чув. – О, Мон; (О, Верховный, Высший, Великий, Грандиозный). Аналогичное библейскому «Осана» (О, сана с чув. переводится О, тебе).
Среди людей – «с луны упавший»;
Как «не от мира сего» он.
Но дух и лик в нём скиф-чувашский;
И настоящий фараон
Живёт и правит в Кенне будто, –
И чист, и светел, словно утро!
Такой чуваш вот Кеннаман –
Историй-истин «атаман».
Святой как, с добрым, нежным сердцем;
Душой – невинное дитя
(Виновник споров-битв хотя);
Во мраке лжи… сияет солнцем
На Правду, скрытую от глаз
Блуждающих народных масс.
Чуваш от Бога; нравом скромный, –
По лжеистории дал залп!
Непризнанный народный гений;
В душе несёт Небесный знак.
В научных дебрях – самородок.
О, будет путь твой крут и долог,
Чтоб всем ослепшим дать глаза;
Глухим – стать слышным как гроза!
Колокола ж церковной «рати»
Льют «гимн за здравие» на Трон;
Из Академий – злата звон,
Услада дум «учёной» знати.
Вточь так в Чувашии самой,
Народ где скифский, мировой.
Так часто сам с собой толкуя,
Поэт чувашский строил град,
Чью биографию лихую
Сюжетом сделать был бы рад
Для новой драмы иль романа.
Русь в прошлом, завтра – тень тумана;
А ныне – ясно виден путь:
«Медведю» в пасть; из мути в жуть!
Знать, прав был «шизик» Чаадаев,
Вдрожь философствуя в «Тетрадь».
Прошло лет двести – и опять
«Кроссворды» те же для поэтов.
Лишь разность: встарь – поэт в шелках;
А ныне – как в шелках… в долгах.
«Прорабы дум», «душ инженеры»
Сегодня вовсе за бортом,
На дне житухи; дно – без меры!
Жизнь – бездна, омут, сплошь, кругом
«Дитям юродивым», – поэтам,
Святым в прегрешном мире этом,
«Воронам белым»… средь ворон
Смолисто-чёрных сплошняком;
«Изгоев» ввек клюёт-рвёт стая!
Такой нерадостный удел
Поэтам, честен кто и смел,
Кому Поэзия – родная,
И Мать, и Родина, и Бог!
Да миру это всё не впрок…
Не переделать мир подлунный;
И реки вспять не повернуть, –
Пусть хоть и в сотни раз премудрый
(«Гарантик» сам иль кто-нибудь).
И малой толики людишкам
Не разузнать о Духе Высшем,
О том, кто – Мир сам… средь миров!
Да человек – он ведь таков;
«Венцом природы» аж назвался, –
Смешно до боли, господа!
Над жизнью уж висит беда.
Но род людской не отказался
От кратких сладостей грехов
На протяженье всех веков.
На свете кто ж не знает это?
Куш – света белого закон.
Богач богато, бедный бедно
Жил в мире с Ноевых времён.
И лишь пожары революций
На миг кидали луч в мир «лучший»,
Обрызгав всё в кровавый цвет;
Вот Бытия простой портрет.
О сложном… Что ж, пока не будем
Рассказ сей скромный усложнять.
Пора пыл автору унять
(Поэт хоть Богу лишь подсуден!).
К чувашу лучше возвращусь, –
Москвой-шабашкой покружусь.
Тут языком, враз онемевшим,
От удивленья цокнешь ты,
Коль «гостем» только стал заезжим
В столице матушки-страны.
От частой схожести картинок –
От новостроек-паутинок,
Которых даже счесть невмочь, –
Рябит в глазах и тянет прочь!
Заборы, краны и коробки
Бетонно-серых корпусов;
Гвалт «иностранных» голосов –
Симфония Москвы-сверхстройки;
И спит, и «жрёт» шабаш-народ, –
Где пашет; аж по «харь» двухсот…
В семье большой – «международной» –
Там всяко; и не без греха.
Но пролетарий-то природный, –
«Рыбак как видит рыбака»:
«Низы» всегда поймут друг друга,
Какого бы ни были б рода;
Трудящийся-рабочий класс
Друг друга ценит без прикрас.
Народов дружба – вот, на деле;
Он вот – Интернационал,
Что миру вкус Свободы дал,
Неведомый «на вкус» доселе!
(Не путать с глобализмом: «спрут»
Цари, суды и банки вьют).
Тав целый месяц надрывался
Без продыху, без выходных,
Житухой рабской «отрывался»;
В конце – жизнь врезала в поддых!
Случилось так: закончив вахту,
Взяв пополам с грехом зарплату, –
Как тараканы по углам,
Шабашнички – врозь; по домам.
А Тав – в метро, на «Парк культуры»,
Где Дом писателей страны;
Где полки новых книг полны,
Где колоритные фигуры;
И классики (почти) притом
Частенько вхожи в этот Дом.
В бурлящем море-океане
Базарно-рыночной Москвы
(Вот «песнь об острове Буяне»!)
Есть «остров» пишущей братвы.
Наверное, во всей столице
Нет-нет – да здесь найдется… сердце;
Тут совесть, честность, доброта;
Не зарастет сюда тропа, –
В Дом светлый, жизнью скромной полный.
И из глуши поэтов тут
Почти с объятиями ждут.
И знают здесь, – откуда «волны»,
«Ветра» какие и куда;
И что на час, что навека.
Конечно же, не банк «волшебный»,
Не супер-пуперный дворец
Сей Дом писателей, служебный,
Где свет от творческих сердец.
Тут миллионами не пахнет
(СП в безденежье всё чахнет).
Бюджет «роднее» для кино,
Для сцен, для шоу всяких… Но
Душ инженеры есть и будут,
Хоть существуют на гроши, –
Для властьимущих… что прыщи
(Вольны всё ж духом – сродни чуду!).
В СССР – «жирел» поэт.
А ныне – был б ему хоть хлеб.
Дом на проспекте Комсомольском
Писателям России – дом,
Приют, очаг, встреч место… Словом,
Необходим «писакам» он,
Чтоб хоть друг другу улыбнуться;
Иль на худой конец… «погрызться»
(То – пишущей братвы «закон»,
Наиглавнейший, знать, притом).
Да для раздоров много ль надо?
Чтоб не сплотились тут в кулак
Прорабы душ, – и «сыплет» ж враг
В их огородик камни, градом:
Дом делят все, кому не лень!
Власть рулит этим, скрывшись в тень.
Большое здание с Пегасом, –
С конем крылатым у дверей;
С полуподвальным рестораном
Из «необтесанных» камней.
Тут Гурий Тав бывал как дома.
Тут многое ему знакомо.
И ночевал он здесь не раз.
Всё, впрочем, радует тут глаз.
Как здесь старушечка Марьяна, –
По регионам секретарь?
К ней тянется и млад, и стар;
«Писакам» дальним она – «няня».
Вот и сейчас к ней в кабинет,
В дверь постучав, зашел Поэт.
И – светом солнечным объята,
Поэта «няня» обняла;
Полна добра, ума палата, –
Вершит писателей дела.
«Ну, здравствуй, Тав! Как там чуваши?
Что там писатели-то наши?
Здоров ли друг наш Акпилер?
Да проходи, оставь ты дверь;
Тебя-то здесь ждут-недождутся.
Но странно, хм-м… Сдается мне, –
Не ведаешь о светлом дне;
Такой день в жизни раз дается:
Ты ж – Премии лауреат
Уж пару месяцев. Вот так!».
Но видя, как застыл «виновник»,
В суть вникла без излишних слов.
«Ах, да, у вас же – Колька-праздник…
На том «пиру», знать, лишний Тав.
Тут – «Малой родины», российской
Большой награды, не простецкой,
Достоин стал чуваш-поэт.
Таких в стране десятка нет!».
И понял Тав со слов Марьяны:
Письмо в чувашское Минкульт
Проделало «напрасный» путь.
Да сам зашел вот – гость случайный.
И – собрались все, кто тут есть;
Вручили Таву эту Честь!
О, выкрутасы жизни эти…
И не вместить причуд в слова:
То легкокрылы – ангелочки;
То туша грузная слона.
Но столь громадно это счастье –
Честь очутиться на Парнасе!
(Хотя б на миг, – ты… как Поэт!
Аж классикам ступил след-вслед).
Честь – слово молвить средь великих,
Средь мэтров признанных пера;
И знать, что ты – не «детвора»
В кругу талантищ этих редких.
Вниманье «зубров» и хвала
Поэтам – как дитям… халва!
Да надо же: и Тав-отшельник,
Забытый Богом и людьми,
Муравкой пашущий «бездельник»,
Корпевший ноченьки и дни
Над «пустяковыми» стишками –
И он замечен Мастерами!
Везенье, счастье и успех
Смели все горечи бед всех;
Поэту – это ль не награда?!
И правда, что ни говори:
Нужна поддержка, чёрт дери;
Иначе – к пропасти дорога…
Давно отвыкший от похвал,
Теперь – растаял сердцем Тав.
От счастья вдоску захмелевший,
Покинул Дом лауреат.
Ходил-бродил, с улыбкой, пеший,
Судьбе душой и телом рад.
Конвертик с Премией солидной,
Диплом большущий в папке модной,
А на груди – медаль-значок;
На нем – державный аж флажок.
И как на лиру тут не сбиться,
Да и с пути, что на вокзал?
На площади какой-то встал
«Шабашник» наш. Тут – спины, лица…
Народу больше, чем битком!
Здесь с Тава и слетел весь «сон».
Глядит – кипит людское море;
Гудит, как шторм перед грозой;
К чему? На радость иль на горе?
Народ весь будто сам не свой.
Плакаты алые и стяги;
Да и других цветов – тьма; флаги!..
Железка ткнулась вот в плечо;
До Тава только и дошло, –
На митинг против «царской» власти
Попал он, в думы погружён.
Торчит под алостью знамён.
Вокруг – лютуют псами страсти!
На стул вскочив, один орет
Из мегафона на народ.
Мол, несогласный жить холопом
В своем Отечестве родном;
Мол, беспредел творит драконом,
Кто диктатуру ввёл в закон;
«Долой тиранов сладкогласных!
Да здравствует «Марш несогласных»;
Даёшь Народу все права!
Россия, встать с колен пора!»
Сошёл один, взамен уж трое
Вещают с пеною у рта
Вердикт «всевышнего суда»;
Суть тонет в этом мутном вое.
Вой «либералов», партий зов!..
(А «Рыжий» где – «отец отцов»?).
«Кот Ваучер» – у таза сливок;
Вор – в закромах ввек на Руси.
Клыками вгрызся «зверь» в загривок
Народа так, что не снести:
Боль адская, позор гнетущий!
Да трону «Рыжик», знать, – зверь нужный;
«Гарант» котяру бережёт.
А «Рыжему» – за мышь… народ!
И жмурясь в кайфе, вор мурлычет,
Что «демократия» везде;
Что надо дружно жить в семье;
Что мышке кот… дать лапку хочет.
А сам уж точит коготки
Крутясь у трона, – ты смотри!
Тут коммунякам – карты в руки:
Краснухой бей в электорат!
Режь правду-матку; все, мол, суки, –
Кто рулит! Всех – пинком под зад!
Но эти то ли ожирели;
То ль в кабинеты, словно в щели
Прижились мёртво по углам.
Властям – привычен этот хлам:
Из «кепки ленинской» ведь родом;
Все из «села» КПСС.
Рассея – «полюшко чудес»…
Банкует царь добром народным!
Но митинг этот странен столь:
Тут и «ботан», и «туз», и голь…
Хоть есть, знать, и средь коммунистов,
С кем встать не стыдно во весь рост
У баррикад «за власть Советов!»
(Сломав себе к карьере мост).
Один Жорес чего там стоит, –
Сей гражданин, учёный, стоик!
Или Савицкая – солдат
«Небесный»: дважды космонавт.
Но и таким титанам тяжко:
«Едроссов» пресс – медведь; нет – слон!
По пальцам можно счесть имён,
В стране кто – сталь, не промокашка.
А тут – Бориски рати вой:
«Босяк, марш-марш на смертный бой!».
Что олигархов «бедных» слушать,
Разинув варежками рты?
Они давно Скитею скушать
Рвались с коварностью лисы.
Вот вместо них вещал б Распутин, –
Кто для народа… «медведьпутин»;
Или Руцкой б, как встарь, кричал,
Что мир с ног н; голову встал!
Тав рад бы выйти… из народа;
Куда там, – стиснули тиски.
Вдруг – звуки, четки и резки:
Приказы ротам из ОМОНа!
В спецназе Гурий сам служил, –
И знает «слуг закона» пыл.
Когда служил он, было время
Империи СССР.
Тогда жил; другое «племя» –
Не господин, не босс, не «сэр», –
А пролетарии, крестьяне,
Интеллигенты, чуть мещане;
Ни олигархов, ни братвы,
Ни проституток-«звёзд» толпы…
«Служу Советскому Союзу!» –
В стране был клич; был «босс» – Народ
(Что – партия? Теперь… банкрот:
«Элита» вывела Иуду!).
Тогда на нищий свой народ
Спецназ не пёр, как носорог.
По крайней мере, – так казалось,
Прикрыть коль глазики на то,
Как в той стране и голодалось,
И мёрзлось, и «немелось»… Но
Хоть видимость была в те годы,
Что мирно-дружно все народы
И нации в «семье» живут;
Что класс рабочий – «высший суд».
А то, что шишки и верхушки –
Уж в «коммунизме» все, в «раю»,
Что государство на краю, –
Народу это мелочишки.
Была стабильность – серый быт;
«Совок» был этим рад и сыт.
…«Сейчас начнётся заваруха!», –
Мелькнуло молнией в мозгах.
Толпу в кольцо замкнули глухо;
Спецназ в щиты бьет, в души – страх!
Вот из толпы в строй полетели
Бутылки, камни, палки-«стрелы»…
Жандармы в масках и в броне, –
Марш! – на толпу; как на войне.
Детишки, бабы, дядьки даже –
Один сплошной истошный вой;
Где горе, ненависть и боль:
России стон это, о, Боже!
Со дна оврагов до Кремля
Больна Скитейская земля.
Не высказать всю боль Отчизны!
Её возможно только знать;
Боль эта – до скончанья жизни,
Без края, как сама Русь-мать.
От горизонтов до окраин
Веками здесь один «хозяин» –
«Иван, не помнящий родства»!
Такая, брат, здесь «простота».
С рожденья вбили в мозг Ванюши,
Что жить «вольготнее» в лаптях;
Что Ваня – лох, при всех властях;
Что человек не лучше хрюши.
И чтоб забыл он свой портрет, –
Затёрли скифов вечный след!
Как мыслить тут о столь глубоком?
Тут как бы ноги унести!
Не вышло бы здесь дело боком
(Помилуй Бог и упаси).
Метнулся Тав в просвет ближайший
От куч людских, – в простор манящий;
Да тут навстречу уж бегут:
И здесь облава и капут.
Рванулся он противоположно;
Вот будто спасся, вот – дворы,
Вот и площадка детворы,
Тут отдышаться чуть хоть можно.
Но – за углом, ну, рядом вот
Бьют человека, сбивши с ног!
Бьют в «точки», смачно, с упоеньем;
Мешок боксёрский будто тут
Упал к ногам их… О, мгновенье
Для Зверя и его прислуг –
Как раз: и кровь, и боль людская!
Тут человечность – «вещь» чужая,
«Табу» как б и произносить!
Сбить человека – и забить
До полусмерти сапогами,
На грань чтоб глянула душа;
И чтоб рабом жила, дрожа,
Пред «легитимными» царьками!
А те… «опричникам» – злым псам –
Ряд льгот, «законно», по статьям.
Не вынесла душа Поэта,
Как гимном спел другой Поэт;
Тав – на зверей! За человека!
Сошелся клином здесь весь свет...
Коль пропадать, так с боем смелым;
Уж лучше пасть, чем жить презренным!
Так! Бросив наземь свой рюкзак,
Поэт весь дух собрал в кулак;
И – как к нему рванулись трое
Из пятерых солдат-ментов, –
В прыжке, с «ноги», с двух-трех шагов
Сержанта вырубил! Но двое
Зашли, набычась, с двух сторон;
На помощь им – еще вдвоём…
Все в бронниках, в защитных шлемах;
В кольчугах нет открытых мест;
Подальше – роты, в спецмашинах:
Резерв, с «АК» наперевес;
В глазах – собачья злая верность
«Хозяину»… на троне; мерзость!
Клялись Присягой: «За Народ!».
На деле – всё наоборот.
Зомбируют сынов рабочих,
Интеллигентов и крестьян:
«Служи ввек «барину», шваль-рвань!».
Законы – в лапах властьдержащих.
Ах, обложили Тава! Круг
Замкнулся глухо, ясно тут.
У псов повадки – тож… шакальи,
Такая «тактика» зверья.
Народный хлеб ведь жрут, канальи!
Но им Народ – скот для битья…
Прапрадед Тава атаманом
Симбирск тряс с Разиным Степаном;
И предок – истый атаман, –
С Емелькой брал Казань-Хусан!
В роду таком вольнолюбивом
Герои и «Шурча ворсьи» –
До дюжины! До дна души
Дух воли в Таве: флаг над миром!
Кровь – за Свободу! Скиф-булгар –
Сувар-Чуваш – геройский Ар!
Шурча ворсьи (Акрамовское восстание). В 1827 году в России вводится новая тяжелая повинность – «общественные запашки». Выделялись лучшие участки крестьянской земли, сообща обрабатывались, весь полученный урожай отправляли в столицу для царской семьи. А положение крестьян и без того было тяжелым. Часто повторялись неурожайные годы. В 1832, 1838, 1841, 1843 годах был сильный голод, многие крестьяне умерли, другие, распродав остатки земли и имущества, уходили в города. В чувашском крае сопротивление введению «общественных запашек» было очень сильным. На письменные обращения чувашей власти присылали карательные отряды и под угрозой заставляли выделять свои земли и работать на них.
Во многих селениях начались восстания. Так, в мае 1842 года в селе Акрамово (Козьмодемьянский уезд) собралось до 8 тысяч крестьян, вооруженных вилами, топорами, косами, дубинками. Восставшими руководили опытные вояки – участники войны 1812 года с Наполеоном. В Акрамово (населенный пункт в Чувашии) срочно прибыли правительственные отряды. Они ранили более 30 крестьян. Несколько сот человек арестовали. Солдаты начали избивать захваченных. На следующий день для освобождения арестованных к Акрамово двинулись новые повстанцы – до 10 тысяч человек. Но вооруженные огнестрельным оружием солдаты подавили восстание. Около 36 человек было убито, более 250 ранено. Многих крестьян избили кнутами, более тысячи чувашских и марийских крестьян сослали на каторгу в Сибирь, отправили в крепостные. Такой кровавой ценой крестьянам удалось отстоять свои земли – общественные запашки были отменены.
Как в сорок первом дед под Брестом, –
Так бился Тав с ОМОНом тут;
Под безучастным вечным небом
Вершил Поэт народный суд!
…Где от дубин упал Тав Гурий, –
Валялись пять солдат. «Герои»
Стонали, смачно матерясь,
Плевались кровью алой в грязь.
«Бунтарь» лежал, как без дыханья.
Застывший. Бледный, – мел лицом.
Уснул он словно вечным сном
(Читатель, полон я рыданья!).
И тот, кого чуваш спасал, –
Не в силах встать, вдрожь зарыдал.
Да во весь голос, без утайки,
Не жалобно, а зло, внадрыв!
Перекрутили власти «гайки»;
И вот в «резьбе» случился срыв –
Взрыв масс! В Москве… пока, сегодня.
Что – завтра? Волюшка Господня
На всё, на ход земных всех дел…
Но где ж циничности предел
Царька, кто взял Россию в когти,
Вогнал в законы, словно в клеть:
«Запрет – на митингах шуметь!
Взять на замок народа ротик!».
…А павший стонет. Стон – судьба
Рассеюшки; как в Высь мольба!
Интеллигент на вид, «ботаник»;
Очки без стёкол на носу;
И щурится на жизнь «странник»,
Как заблудившийся в лесу.
И ребра – «всмятку», и колено…
Теперь учёный – что полено:
Профессор Бауманки, здесь,
Не в силах даже встать, присесть.
За демократию и правду
Интеллигент с Народом встал!
Как персонаж из книги – пал…
Лишь костыли ему в «награду».
Эх, «белый ворон» средь коллег;
Но он не раб! Он – Человек!
Да! «Человек – звучит так гордо!».
Сей лозунг вывел на крови
Скиф Горький. Вот Поэт народа
Скитейского! Чуваш-мордвин,
Бурлак из Нижнего, бомж, нищий,
Став на Руси по духу... высший, –
Сверхгениальной сагой «Мать»
Сумел униженных поднять
С колен! Отверженным дал веру,
Что солнце – общее для всех;
Что жить впотьмах по-рабски – грех;
Что надо зубы выбить Зверю!
Но... революция, война –
Руси не впрок. Сойти ж с ума!
А «кто-то», взяв «законно» земли
Чувашей-скифов, – возомнил,
Что он один «босс» всей Сибири,
Урала, Волги, вдоль и вширь!
«Родства забывшему» сегодня
И невдомёк: зияет бездна
Между «что было» и «теперь»;
Что в лжеисторию – лжедверь!
А тем, в ком живы предков гены
Великих булгаров ещё –
Вздыхать вдрожь с грустью, горячо
От лжесюжета сей «картины»:
Переиначил, да без мер,
Историю о скифах мир!
О, что-то в мире, знать, неладно!
Да каждый знает «это что»:
Мир камнем падает обратно,
Козлом запрыгнув высоко.
Домчались страны вскачь до края, –
Планета нежно-голубая
Вслепую пляшет у черты,
Почти у бездны-пустоты.
И человек над человеком
Стервятником – на кровь, на «дичь»!
Добычей ворона, глянь, вточь, –
Земля в «конвульсиях»… под веком.
А евро с долларом хрустят
В руках «ньюрашенских» ребят.
На шар-планете – катастрофа.
На шаре синем – тьма, беда…
Сто раз покруче, чем Голгофа
Нам доля – вспыхнет мать-Земля!
Людишки, топча мать-природу,
По душам к черту прут, ей-богу;
Одни – в дерьме, другие – блеск;
В сердцах – звериный тёмный лес.
Штампуют лихо дни с ночами
Товар – и войны, и миры,
И куклы деткам, и гробы –
«Хозяева» с «цепными псами».
Под «оком» мир и спит, и ест;
«Босс» – ангел как б, нутром же… бес!
Да, в мире что-то, друг, нескладно:
Прёт апокалипсис в окно;
И лишь одно душе отрадно –
Бутылки-змия пропасть-дно.
Да и сложить куплет наотмашь
Про весь безумно хрупкий мир наш
В когтищах «мани», – не дыша;
Там прах и тлен – словцо «душа».
Но не «офшорцам» из Канаров,
И не швейцарским «ньюрашам»
Судить, как быть здесь землякам –
Жильцам трущоб, канав, подвалов!
Ключ к Правде, к Равенству – вот тут:
«Не дай Бог миру русский бунт!».
…То были первые цветочки,
Что «несистемно» так взошли:
Посмели-таки человечки
Поднять в защиту кулачки!
Стоял 2009-ый.
Вован Диману – босс заклятый;
Двойная власть, – гремуч флакон!
(Мечтал б об этом фараон).
Рукой подать уж до Манежной,
А там – Болотная, Проспект;
И Пушкинская… Пара лет
До выборов – до точки «чистой».
Ну, а пока глумится всласть
В Скитее над народом власть!
До ночи «воронки» метались
По белокаменной Москве.
И пачками «Дела» сшивались
И в ФСБ, и в ГУВД.
А тех, кто больно изувечен
(Хоть «несогласным маршем» грешен),
Тех не таскали на допрос:
Какой с калек проблемных спрос?
Но и на власть не огрызайся!
И если с жалобой прёшь в суд, –
Тебя уж точно заметут;
И всё – ты в «волю» доигрался!
Прокантовался в «Склифе» Тав
Недельки две; и еле встал.
А от допросов на Лубянке
Поэта спас, видать, тот факт,
Что он валялся на лежанке, –
Ну, будто форменный мертвяк:
Без чувств, в кровище, переломан…
Не клеилось тут «арестован» –
Вердикт «конторы», ну, никак!
И руки-ноги, будто флаг,
Подняты в гипсе. Белый, бледный;
И синяки сплошь на лице…
Яснее тут, чем А, Б, В, –
Терпило кто, кто агрессивный.
Плюс, знать, доцент – «спасенье» здесь:
«Труп» рядом с Тавом, в трубках весь.
Срастутся кости, бог поможет.
И рана тоже заживёт.
Да в голове вот… что-то гложет,
Как б с голодухи злой грызёт.
«Нужны покой и воздух дачный», –
Так объявил белохалатный.
И Тава выставили вон.
Таков у них тут, мол, закон.
И ни копейки, ни здоровья, –
Всё с корнем вырвала Москва!
В кармане рванном пиджака
Лишь паспорт… в мире беззаконья.
Тав у ворот застыл, присел
А город весь в делах кипел.
Делишки Гурия же плохи, –
В карманах свист; гол, как сокол!
Обчистил до рубля-копейки
Его ОМОН, до слёз «родной».
Кольцо, и часики с браслетом,
И цепь с бесценным амулетом –
С портретом всей его семьи –
Исчезли; чёрт ментов дери!
Та цепь была для Тава… нитью,
Что с жизнью связывала дух;
И без неё – как слеп он, глух;
Та «вещь» была Поэту Сутью!
Глядели с фотки на него,
Кто ближе, кто родней всего…
Кто Таву в жизни-пытке этой
Как воздух нужен, в каждый миг;
Поэт без них – волк одинокий…
И – вой души, не только крик
До клеток всех стоит вот в Таве!
Без слов, сжав зубы; как в пожаре
Раздумий тяжких он горел;
От злости к ворогу кипел!
Да, враг – его кто изувечил,
Кто сапогами затоптал
Семейки фото; кто украл
Конверт, зарплату, – всвист обчистил!
Поэт нутром всем осознал:
Бомжом, конкретно нищим стал.
Теперь… Да как теперь быть дальше?
Весь переломан-перебит
Тав – доходяга! Боль в чуваше,
Как будто «памятник» торчит.
Поэт хотел жене и детям
«Шальную» Премию с конвертом
И всю зарплату до гроша
Вручить с улыбкой! И душа
В нём тоже б солнцем улыбнулась…
Да не сбылась сия мечта
Ничуть, ни грамма, ни черта!
Вновь счастье к Таву не коснулось.
Беда и горе же – смолой
Прилипли; хоть ори «разбой!».
Снуют авто, трамваи, люди;
Спешит все, ясно, по делам;
В движенье жизнь, как в вечном зуде;
И смрад, и смог, и шум, и гам –
Удел столиц по всей планете:
Цивилизация на свете!
«Цветы» в асфальте, «блеск» в пыли –
Бомжары, «Мерсы», ходули…
Портрет, достойный кисти Винчи
Иль Альигерова пера;
Москва – о, «черная дыра»!
Без дна; дворцы, смех, плач, воришки…
Всё сплетено здесь, всё здесь есть –
Продажность «звёзд» и нищих честь…
Москва такая не по сердцу,
Не по душе, не по нутру;
Тут тяжко выглянуть и солнцу
К людишкам серым поутру
Из-за громадных серых зданий,
Где мысли все всегда о «мани»…
В сравненьи с бешеной Москвой
«Бандитский» Питер над Невой –
Такой простой и человечный;
Сравненью и не подлежит!
Три века хоть всего стоит,
Да кажется, – как будто вечный.
Поэт чувашский там бывал.
В музеях днями пропадал.
И на Неве, в жару холодной,
Под сенью каменных мостов
Он рассекал, как ветер вольный,
На катерочках часто. Новь –
Высокая Искусства данность –
День каждый сердцу открывалась.
Как будто в воздухе витал
Дух Пушкина, что Другом стал
Для Тава уж давно-навечно!
Бездельно-праздная толпа,
По Невскому туда-сюда
Бродящая всегда неспешно, –
Чувашу тоже… за дружка!
Нет, двух столиц равнять нельзя.
И ветер с Финского залива,
И вид суровый островов,
И тучи, ходят что так хмуро
Над златом ясных куполов, –
Всё это духу Тава близко.
Для Питера огромно место
На сердце чутком у него.
Зачем? Откуда? Отчего?
Увидев раз, навек влюбился,
Осознанно, так сразу, вдруг
Поволжья сын в Санкт-Петербург,
К родному будто прикоснулся?!
В ответ – как будто тоже рад
Ему столь милый Летний сад…
А как же? Ведь ограды Сада
Земляк шедевром сотворил;
Творенье смотрится так ладно!
Знать, Мастером большущим был
Чуваш Егоров – суперскульптор,
Кузнец, художник, архитектор…
Поодаль, где канал-гранит
Пересекает Невский, – вид
На Переулок Чебоксарский:
Волжане ставили и здесь
Особняков, дворцов – не счесть;
Шедевры миру дал скиф царский.
О, Бог, чувашей пало сколь
На стройке града над Невой!
…Тут голос резкий из раздумий
Вернул Поэта в жизнь и явь:
«Прошу прощенья, вы Тав Гурий?
Вам – от профессора». И дав
Чувашу в руки узелочек,
Прошел тот резвый человечек.
Писатель слова не успел
Промолвить – тот в автобус сел.
Профессор, в гипс весь замурован,
Лежал в палате номер три;
Скелет… да золото внутри!
«Родным» ОМОНом переломан.
Соседа Гурий уважал.
А тот его всё угощал.
Ведь к Таву не было… гостинцев;
Никто не ведал, что он здесь
Валяется, став жертвой «фрицев», –
Спецназа, – бит-изранен весь.
В Москве двоюродные братья
Есть; и старенькая тётя
У Тава Гурия, – родня
В столице не одна семья.
Но как-то не привык быть в тягость
«Деревня»-Гурий москвичам:
Не рады, – видно по глазам
«Гостям нежданным»; это данность.
И – дёргать-звать родню не стал
Их бедный родственничек Тав.
К учёному ходили много
Людей, – солидные на вид;
Шли и студентов юных толпы.
Но вход-то в «Склиф» не всем открыт –
Режим, тишь крепко соблюдались;
Через сестёр передавались
Вкусняшек всяких узелки.
Профессора ценили; шли
К нему с открытыми сердцами
Друзья, коллеги и родня.
И гордость в их глазах видна
За Человека… с костылями!
В почете был «лежачий» сей
В палате и в больнице всей.
И в узелочке этом, глянь-ка,
Гостинцев – глаз не отвести.
А это что за бумажонка?
Конвертом сложена, хрустит;
Там деньги! На билет? С лихвою…
Не совладав тут сам с собою,
На радостях Поэт вскочил, –
Да тут же, охнув, сел без сил.
Чуть оклемавшись, начал мыслить:
В больнице тихий час теперь,
К профессору закрыта дверь.
«Спасибо»… не письмом ли выслать?
Еще – на поезд бы успеть.
Тут захотелось сердцу петь!
О, миг, что бросил луч надежды
В кромешность долюшки-судьбы;
Тебе – «урра!», до неба, трижды,
Сто раз, ещё, до хрипоты!
Надежда – что еще нужнее
Для духа в час, что волка злее;
Когда – ни зги, и в горле ком,
И против всё и вся кругом?!
Но – вдруг сверкнет надежды лучик,
Всевышнего посланец-свет, –
И оживёт тень-человек
(Без всяких медицинских штучек!).
О, солнца луч на мглистый путь:
Вот жизни корень, стержень, суть!
Свет будто прямо в глаз темницы, –
Вот миг достойный, чтобы спеть
Во славу матушки-землицы;
Пусть будет солнце! Сгинь ты, смерть!
Душа есть в теле! Братцы, это
Разгадка Тайны всего света, –
Таков ответ, знать, на вопрос,
Что задал людям Высший мозг.
Из света – Сущее земное.
И даже в Космос льётся свет –
От Солнца ясного привет!
Сей шарик – чудо золотое.
Пронзает тьму надежды луч,
Духовной ясностью могуч!
Стучат вагонные колеса, –
Как гимны путникам поют.
Гудок трудяги-паровоза –
Зовущий к жизни братский звук.
А в горизонт вонзились рельсы!
Мелькают шпалы, будто бесы.
За окнами – и близь, и даль;
Слились и радость, и печаль.
Ой, ты ли, матушка-Скитея,
Вложила в душу эту грусть,
Что с детства знаю наизусть?
В ней всё – рожденье… и могила;
Поэту ль незнакома ты?!
…Тав возвращался из Москвы.
Дорога – вот что человеку
Для «счастья полного» нужна.
Почуят вдруг всю данность эту
Скитейца сердце и душа,
Узрев даль-синь в окне купейном,
Под «песни» скрежета со стуком
Колёс об рельсы, хрип гудков!
От шпал до самых облаков
Стон паровоза – «птицы-тройки»…
А на столе звенит стакан;
Сосед то ль весел, то ли пьян
(И то, и это вместе, что ты)
Про жизнь, ржа, травит анекдот;
Герой там – Ванька, царь, народ…
Мда-с, – дураки, дороги… Вечно
У мать-России – две беды.
Об этом в мире всем известно.
Близки и родственно-просты
Слова скитейские столь эти;
Печать как на Руси-планете, –
На лбу, на сердце, на душе;
Для «штампа» места нет уже!
Есть грусть светлейшая – и только
От этой Правдушки-беды;
А вдоль дорог – бурьян, кресты…
И «дураки» в обнимку с водкой.
И сотни вёрст, где ни души;
И Божий свет… над тьмой, в глуши.
***
Народ Шумера и Египта –
Рассеянный по миру скиф,
Познавший тайны всего света, –
Осел на Волге; чист и тих.
Он видел рай в садах Эдема.
Ему ясна была звёзд схема.
Гиперборей сам и Атлант
Ему – за предков, говорят…
Так говорят в чувашских сёлах,
На вольных волжских берегах,
Где я у деда на руках
О том слыхал, – в народных песнях.
От скифов-булгар я – чуваш!
Черкнувший сей стишок, весь ваш.
Не местечковый хмырь пещерный;
Не вездесущий глобалист;
Я – просто сын народа верный.
Не пацифист и не «нацшист».
Но... коль реликтовому роду
В нос тычут, – больно, ну, ей-богу:
Чуваш не знал, мол, букв, цифр;
Какой еще там «тайный шифр»!
Лишь русский кинул, мол, по-царски
Ключ к свету нынешнего дня;
А то торчать бы тенью пня
Чувашу по сей день по-рабски...
Но то, что Киев и Москву
Чуваш-Скиф ставил – ни гу-гу.
Ни-ни! А то… Да кто ж цензура?
Да «держиморда» где же сей?
А здесь: «родная» профессура,
Охранка, власть, СМИ-прохиндей…
О, много их, «волков», в тех стаях,
«Заслуженных», в значках-медалях!
Сыны чувашей – скиф-булгар –
Переметнулись в «стан татар»:
Продали-предали Родное –
Булгарии Великой след;
Всей скифской Ращи ясный свет;
Веками скрытое Святое!
Но вот о том с газет, с трибун
В Чувашии – молчанья бум.
А ведь с десяток институтов,
И академий, и т.д.,
Журфаков всяких и филфаков,
И типа радио-ТВ,
Сосут взапой бюджет народа!
Ввек сыта-пьяна эта кодла;
Штампует пачки «докторов»,
«Светил» аж, кучи «мудрецов» –
«Защитничков» традиций предков,
Культуры, быта, языка…
Но как от цели далека
«Элита-рать» тех человечков!
Карманной шавочкой властей
Вмасть ЧНК пищит: «Оккей!».
ЧНК – Чувашский национальный конгресс (межрегиональное общественное объединение).
А что в масштабах планетарных?
Да там – похлеще сей «склероз».
«Забыли» род небесно-славных,
Гигантов во вселенский рост:
Амон, Хор, Тор, Христ, Заратустра;
Дела Модэ, дух Роилуса,
Аттил, Урхан, Сампат, Хорпат… –
Великих Скиф-Чувашей ряд
Для древних солнцем был в зените!
Державин, Ленин, сам Чапай –
Кровей чувашских, мир, узнай;
Чуваш пять раз был на орбите;
Десятки олимпийцев! Но
Чувашу доля нынче – «дно».
Заратустра – Саротус, на чув. Саротустуро; Желтый (Солнечный) Друг Бог; Зоратустра – основатель шумерской (древнечувашской) религии огнепоклонства.
Модэ, Сампат, Роилус, Аттил, Урхан, Хорпат – основатели скифско-гуннских государств.
Хоть выше звёзд взлетел чувашин:
На свете пятым из землян,
Из Шоршела, крестьянский парень, –
Поднялся в космос Андриян!
Ступил средь лучших наипервым
Навстречу силам неизвестным:
Вокруг планеты «навернул»
Круги; в тайн бездны заглянул!
Вернулся. Миру – кладезь знаний.
И космонавтку в жёны взял
(Чуваш и здесь первейшим стал).
Гордился им Союз Советский;
Об этом песни пел народ!
Но нынче это – как б не в счёт…
А сочинитель этих строчек
С Героем лично был знаком;
И даже в дар одну из книжек,
Горя от гордости лицом,
Вручил раз как-то Андрияну
(О, был подобен, видно, «хаму»
Писака в высший этот миг…),
Но космонавт – уже старик –
Поэту низко поклонился
И произнёс: «Люби Народ!
Он выше, чем и небосвод
Терпением…», – и улыбнулся
(Знать, чувствовал земляк-Герой:
Терпенья-то в поэте – ноль).
Чапая бы сюда… на время.
Начдив порядок бы навёл, –
Взметнулось б Правды скифской знамя;
Эх, погулял б Герой-орёл
С дивизией своей поволжской,
Чья «сердцевина» вся чувашской
Являлась; мне – земляк Чапай!
Его взрастил чувашский край;
И этим горд я выше неба.
И верю: он со мной в родстве, –
Скиф легендарный! Сам, в себе
Мой дух бунтарский чует это.
Читатель мой, Чапаю гимн
Поёт поэт, тем счастлив вдым!
В деревне, что звалась Будайка,
Шестым ребенком стал Васюк
В семье крестьянина-чуваша
(«Истории» безбожно врут:
Чапаев – «русский», мол, и точка).
А дед-то – «босс» артели, «шишка», –
Кричал вхрип грузчикам «чепай!»;
Чуваш, – не мог орать «цепляй»:
«Ц» буква в языке чувашей –
«Диковинка». Вот так пошло:
Гаврилов стал Чепаем. Во-о –
«Кликуха», титулов всех краше!
Подписывался сам начдив
Чепаевым (смотри в «Архив»).
В двухклассную избушку-школу
Васюк в соседнее село
Топтал бегом-вприпрыжку тропку.
Чувашское житьё-бытьё
Фундамент в хлопце заложило:
А к мироедам злость, как жало,
В нём – с детства; бил их, не жалел,
Чад барских драл! И сам имел
От тех недетские обиды…
Вот долю лучшую ища,
Чепаевых толпа-семья –
В путь, в Балаково. Были беды
И радости; вточь зебра – жизнь:
И тучи тут, и неба синь.
Ушел Василь на Мировую
Из Мелекесса (Дмитровград).
Оставил жёнку Пелагею
И сына, что Аркашей звать.
А улица звалась Чувашской,
Где до войны был дом чапайский.
Война… Не тётка, сущий зверь!
У войн нет рамок, края, мер.
Чапай и ранен, и контужен;
Медаль, Георгия кресты
Легли на грудь ему, аж три;
Фельдфебель, над полком поставлен;
Комбригом, аж начдивом стал!
В полки чувашей больше брал.
Я не биограф, – врежу кратко:
Чапай – народа лик и суть,
Скитеи дух! Он просто, храбро
За Правду принял пулю в грудь
От «благородных» богатеев,
Которые крестьян в лакеях
Держать мечтали все века.
Но – Революции рука
Тряхнула мир-Скитею с треском:
В прах-тартарары – и царя,
И масть дворян; вон со двора!
Спесь-«благородство» вышло боком
«Вашблагородиям» Руси
(От повторенья Бог спаси).
Да, раз в сто лет «буза» такая
Случается на мать-Руси;
Дурит планета вся земная
В те окаяннейшие дни!
А чья вина? Да… человека,
В котором камень вместо сердца;
Кто Справедливость топчет в грязь;
В ком белая как будто «масть»…
О, «человечков» этих много!
И сам Чапай их не добил;
Геройски пал… Что было сил
Он бился, встала чтоб Свобода
В полнейший рост на всей Земле!
Дал б имя я «Чапай» звезде!
Кино недавно прошумело
(ТВ – вот веку «атаман»);
«На совесть» лепит своё дело
Псевдоисториков рать-клан:
В «Чапаеве» многосерийном –
Ни кадра о чувашско-скифском
Происхождении бойца,
Чапая чудо-удальца!
И ни намёка на Будайку
Чувашскую, родился где,
Резвился, рос… Никак, нигде,
Ни слуху-духу про ту «тайну»
В России нынешней. Вот так,
Чувашско-скифский след – всё «враг»!
Что? Шпарил, мол, Чапай на русском?
Ну что ж, таких нас полстраны –
Потомков скифов на скитейском
Просторе, – «чуда» где полны
Дороги наций и народов,
Племен, родов и тейпов, кланов…
На этом держится земля
Скитейская – «одна семья».
Скажу вам, вновь: язык шумеров –
Чувашей-скифов праязык;
Он русскому – язык-родник!
Сокрыт от глаз, да нет пределов.
Но если Правду ту признать –
«Истории»… переписать!
Как звезды в небе бесконечном –
Рассеянный по миру скиф
Среди людей! Сияньем вечным –
Трудом рук сильных, золотых
И сердцем – светит во все души:
Земных «живых звёзд», гляньте – тыщи!
Не зря Шуваш – Цвет-Лотос род –
Расцвёл, взойдя из глуби вод.
В любом краю, в любом народе
Труду до клетки отдаёт
Земляк себя. Мой дух поёт
Сей стих от этого, на взводе:
И горд я этим, мир, без мер!
А тут – ещё герой в пример.
Строфой же этой простодушной
Воздаст «Скитеи» автор честь,
Традицией чувашско-скифской
(Народ такой на свете – есть!),
Земеле, другу, сверхтрудяге,
Живёт что в снежном Салехарде.
Звать Сашей, родом – Щегольков,
Чуваш нурлатский, из низов,
Простой, обычный сын крестьянский;
Трудом своим достиг высот, –
Имеет вес, успех, почёт;
Дух в Александре – салехардский!
Себя всецело отдаёт
Работе; этим и живёт.
А жизнь – она… О, край суровый,
Земля, закованная льдом;
Не сахар – быт: труд каждодневный,
Внадрыв, до хрипа, вхруст, на слом!
Ямал – сокровище России
(Мал ял в чувашском – город в д;ли;
А Сьилле карт – Ветров гряда).
Атлантов-скифов род-семья
На этих землях обитала,
Видать, с Начал седых веков;
Не зря чуваш почуял зов
Сюда: здесь Швабия стояла –
Страна Чваш-свебов (Шамбхал след!).
…Теперь те факты – «сказка-бред».
«Мудрейшим» же из Академий –
Погорьше редьки Правда та;
Кто с ними врозь – тому свет красный,
Табу, шлагбаум, стоп, нельзя!
В крови родной язык чувашский
У зёмы автора, у Саши;
Он – стан диаспоры, хребет,
Её пути маячный свет!
Не любит шуток Север Крайний;
Не терпит фальши дед Ямал…
Тукмак-Ермак России дал
Сибирь (Тукмака род – чувашский!).
О том в тиши яранг и юрт
Народы Севера поют…
Трудом своим велик и славен
На божьем свете человек.
Не олигарх он и не барин
Герой другой вот, вовсе нет.
Увидел свет в избе чувашской,
Рос-вырос ввысь в семье советской,
В глухом селе, средь сёл татар.
В стране пылал войны пожар.
Развил колхоз, стал коммунистом;
Потом – к марийцам, новый «фронт»;
Весь век трудился на народ;
Всё видел на пути тернистом.
Совхоз «Звениговский» теперь –
Как будто в Чудо настежь дверь!
Во всей стране нет равных в мощи;
«Едроссикам», глянь,– зависть вдрожь,
Перекосились злостью рожи:
«Как?! Там «не наш» – в вождях? И мощь?!
Тем более, чуваш какой-то,
Всё Правды держится, да стойко!
Не предал партию, не сдал,
В оффшоры куш не перегнал;
С рабочими – и труд, и отдых;
Зарплата тоже, как у всех;
На комбинате прёт успех
Покруче «сколков» новомодных!».
Им знать б: в Иване – скифов кровь!
Ивана сын он, Казанков.
Беседовал с ним автор лично
(В Звенигово был как-то раз);
И до него дошло отлично:
Он вот – вожак рабочих масс;
Вот о таком бы сделать книгу!
Мужик простой, обычный с виду,
Да, видно, золотце – душой:
О людях с думой пребольшой
Живёт, знать, в каждую минуту;
Трудящимся – земля, жильё;
Что заработал – то твоё;
Тут воровства и духу нету.
Страны кормильцы тут живут.
Исправно все дела ведут.
И не кичи;тся «старший» родом;
Он всем – земляк, товарищ, брат
На предприятии родимом.
Делиться рад, чем сам богат
С рабочими всего совхоза.
На «шефа» те не смотрят косо.
Ведь здесь чуваш, мари, мордва –
Родня все; братская семья!
А это много значит ныне,
В базарно-рыночный наш день,
Где пролетарий – лишь за тень
«Вождям-отцам» в Кремле и в Доме!
Картина редкая теперь,
Где «шеф» рабочим – друг, не зверь.
Глава VIII
«Красный» человек так и не смог войти в царство свободы,
о которой мечтал на кухне.
Светлана Алексиевич
Я чуть отвлёкся тут, приятель.
Поэта не ругай хоть ты.
Лишь ты – души его ценитель;
Там думы все – одни цветы.
…Цветы, и люди, и машины,
Палатки, сцены, магазины –
Полна поляна: Акатуй!
Народ, пой песни и танцуй!
В чувашском крае нынче – Праздник:
Туй – свадьба пашни и сохи;
Вернее, плуга и земли;
Крути хоть как – Уяв; без разниц.
Да «Праздник песни и труда»
Сей день начальству. Не беда!
Какая там беда? Веселье
Всему млад-стару этих мест!
Людскому морю здесь – раздолье.
И жизнь ликует вся окрест.
Крестьянин, глянь, идёт степенно.
Торгаш торгует тут отменно.
А там чиновничья братва
В кафе ввалилась, – «лепота»:
Халяву – на средства народа;
Икру и водку – до икот,
До одури и жрёт, и пьёт!
На это мастер та порода.
Про то все знают. Скажем всё ж:
Чинушей рать живуча – вошь!
Да в день сей светлый, грандиозный,
Друзья, не будем о худом
И мыслить даже: всенародный
Ведь праздник-то; Добро кругом!
Какие могут быть обиды
Меж зёмами? И сгиньте, беды!
Исчезни, зависть; ша, тоска!
Пусть будут радость, смех всегда!
И кажется, как будто даже
Вот-вот, – и сбудутся уже
Мечты, сокрытые в душе
(Ведь естество такое наше).
Одним словцом – картина дня
Свежа! Но мир как… и стара.
О, Акатуй! Светлейший праздник,
Поистине Народный день;
Любой и всякий здесь участник
Наипервейший, а не тень.
Герой главнейший здесь – трудяга
(Слышь, власть, – поклоны бить бы надо
Крестьянам-пахарям простым,
Уставшим, потным, но… святым!).
День этот, видно, сами боги
Чувашам выделили в дар;
День – самый-самый, день – нектар!
Не уместить сравненья в строки.
Кругом, куда ни кинь ты взор –
Уява светлого узор.
Вот колесницы, как в Афинах,
По кругу мчатся с ветерком.
Как бабочки на ярких сценах
Артисты сёл – и в пляс, и в звон!
По краю леса дымка вьется;
Шашлык, вино, всё-всё… дается
За «бабки», может, и за так;
Тут рядом бомж, банкир, «кулак»…
На середине Акатуя –
Ковром борцовским крытый холм;
Совсем нешуточно на нем –
Борцы кружатся, словно буря!
Тьма-тьмущая людей вокруг.
Ба! Тут и Сандр, и Вовук.
Знакомые до боли лица,
Свои-родные, так сказать,
И вам, и автору. Страница
Мала так, чтобы описать
На Акатуе этих «типов»,
С рождения почти что братьев:
Соседям с детства – в класс один,
В общаге – угол тож двоим…
Идут по жизни рядом-вместе
Тайбинцы эти – два дружка
(Навеки дружба… иль кратка, –
Узнаете; не торопите
Вы слишком автора пока).
Итак – к дружкам, на путь стиха!
В спортивках оба и кроссовках
Китайских (вся Россия в них
Была в те годы, – во-о, картинка
«Нарядов» тех времён лихих).
На лицах – свет от любопытства
И блеска ласкового солнца.
Парням людская суета –
Как раз, для них; шум – их среда!
В карманах – мелочь кой-какая;
На сердце – радость, от всего;
Уяв, весна – и оттого
Кипит, бурлит кровь молодая!
Куда ни глянь – сиянье глаз
И добрый шум народных масс.
Хотя возможно ненароком
Узреть и явный «перебор»:
Буквально рядышком, под боком
(Ведь прост житейский вид-узор)
В кустах мужик вхрап «отдыхает» –
«Устал» (поддал), с кем не бывает…
Подальше вон – ещё один;
Бутыль пустая рядом с ним.
Ну, эти – в виде исключений;
«Товарчик штучный», так сказать;
В день этот как же не поддать?
Знать, Акатуй-Уяв Всевышний
На то и людям сотворил,
Чтоб отдыхали… из всех сил!
Вон парень с девушкой под клёном,
В тени, в стороночке от глаз,
Целуются в порыве страстном;
Быть может, в жизни первый раз…
Укромное местечко! Всё же
Не скрыться парочке и в роще:
Народец праздный тут и там
Почти под каждым, глянь, кустом;
Гуляют все, одним словечком!
А на поляне – солнце, свет;
Там, кажется, и места нет
Всем автолавкам, человекам…
А транспорт «конный», гужевой
По краю встал, – ну, вточь ордой.
Работая локтями шустро,
Вовук и Сандр уж вперёд, –
Пробились на крутое место;
Отсюда виден им весь ход
Событий и делов борцовских,
Нешуточных и непростецких!
Концерт и конные бега
Столь интересны тоже, да;
Но вот борьба-то поясная
Для Сандра – «высший пилотаж»!
Вовук же с ним… как «экипаж», –
Грызёт всё семечки, болтая;
Как все, орёт до облаков
В моменты зрелищных бросков.
Что говорить, тут даже бабки
(Откуда в «тлях» такая прыть?)
Фанатки точно, – в землю палки
Втыкая, вскрип кряхтят – аж жуть!
Здесь аксакалы – деды в кепках
И в разноцветных тюбетейках,
«Политбюро» как, – на скамьях,
На уважаемых местах.
А мелкота на каруселях,
Визжа от радости, кружит;
И воздух будто бы дрожит
Шум-гамом ихнего веселья;
На то она и детвора!
Вовук и Сандр – у ковра.
Из Сенчека на мотоцикле
В район соседний – в Паторьел, –
Они примчались как на ветре.
А кто б сюда не захотел?
Местечко – будто по заказу:
Простор в лесу похож на сказку;
С райцентром рядом и с шоссе;
На «пять» плацдарм вообще!
На кушаках борьба извечно
В народе здешнем – за козырь.
Кто взял барана – тот Батыр;
А стать героем очень лестно!
Пожизненная эта честь,
Традиций корни коль учесть.
О, тут традиции – в почёте.
Не зря в народе «Южный куст» –
Край южный самый в Чуваш Ене,
Борцов источник, да и муз –
Слывёт особенно чувашским
(Для силовых структур – «бунтарским»…).
Тут с правдой-маткой человек –
Глаза в глаза ввек, с детских лет.
Да! Сенчек, коль сравнить с другими
Районами ЧР, – «крутой»;
«Южанин» – гордый и простой.
Ну, хватит слов хвалы; чёрт с ними.
…Поляна. Баннер во всю ширь:
«Чуваш, татарин, русский – мир!».
«Южный куст» – с легкой руки «конторы» (спецслужб) неофициальное наименование ряда муниципальных районов, расположенных на юге Чувашии (за характерный «бунтарский дух»).
А как иначе? Невозможно
Жить по-другому на земле
В наш век шальной, где архиважно
Сосед с соседом быть в добре.
Какой бы нации ты ни был б,
Откуда б, кто б сюда ни прибыл б, –
Законы местных уважай,
Уважут и тебя так, знай.
Коль с кондачка-высокомерно
Плюёшь Мамаем на других, –
Не обессудь: тебе в поддых,
Бывает, врежут тут отменно.
А впрочем, где это не так?
Иначе стал б весь мир бардак.
Уяв же силы набирает,
Пик Праздника уж на носу:
Ковёр борцовский собирает
Магнитом зрителей толпу –
Народ! И стар, и млад, встав кругом, –
Чутьём, и зрением, и слухом
Весь – в Керешу! Там схваток жар;
Страстей пылает там пожар, –
Огонь спортивного сраженья.
Там место патторских потех;
Там пораженье, там успех,
Там нервов, сил и глаз горенье!
Борцов круженье, словно… вальс;
О, зрелище, достойный масс!
Вот «мухачам» и средневесам
Уже вручаются призы;
Настал момент тяжеловесам
Втянуть поглубже животы.
Борцовский пояс вам – не шутка:
Затянут так – вздохнуть-то трудно!
Но в список надобно сперва
Попасть; а там уж – до ковра.
Как на ковре вдруг оказался, –
Сам не заметил Сандр. Вот
Судья на центр их зовет:
Чуваш с татарином сойдутся.
Соперник Сандра, ух – мощней,
И выше, да и тяжелей.
И руки-лапы, как лопаты;
В сплетеньях мышц и жил мужик;
Спина и грудь его – что плиты
Бетонные; и львиный рык
В его гортанном голосище;
Сказать коль коротко, дружище –
Тут «д;бище»; и в полный рост!
Толпа глядит, разинув рот,
На гору мышц и сухожилий.
С ним рядом Сандр – ну, пацан;
Хоть далеко и не «ботан»,
Хоть не такой он уж и хилый;
Но всё ж «Давид и Голиаф» –
В глаза тут прямо, а не в бровь.
О, да!.. В глаза смотреть-то жутко, –
Бульдозер вточь, не человек
Противник Сандра с виду; будто
Сомненья в нём ни капли нет
В своём вернейшем превосходстве.
Ему при весе и при росте
Гориллы, – знать, и сам Тарзан
Всего-то хлипкий мальчуган!
Видать, такие вот мыслишки
С ленцой бродили в голове
У тяжа-монстра; на ковре
Он встал горой против парнишки.
О, Акатуй! Всё – диво тут;
Дивней всего – борцовский круг!
Да как же в списке оказался
Герой наш? Ясно дело тут:
Вовук как «тренер» подписался;
И зрители втолкнули в круг…
Так в «абсолютке-свыше» весе
Он очутился вдруг, поверьте;
Не ведал Сандр, что творит!
Борец вам это говорит –
Топорных строчек этих автор;
И он был тоже полон сил;
Когда-то подвиги творил –
На Акатуях сам был Паттор!
Где славные те времена?
Теперь – другие имена.
Теперь – другие и «герои».
Сегодня сила у того,
Имеет кто паи и доли;
Кто крысой смог стащить бабло
Из «сундука» всего Народа;
И даже звёзды с небосвода
Оттяпали б до кучи! Но
Лишь Богу богово дано.
И – глядь: в «батырах» те «герои»!
У.е.нной зеленью шурша
(Им евро с долларом – «душа»)
В «едроссово-законном» вое
Делишки мутные творят.
«Гарант» – герой для тех ребят!
…А зритель жаждет ярких зрелищ;
Дай выть до хрипа – и шабаш!
Так было, будет, не изменишь;
Устроен так мир этот наш.
Борцы – грудь в грудь; глаза – друг в друга;
Пружиня на ногах упруго,
Ждут клеткой каждой лишь свистка.
Сердца стучатся у виска.
Но – что?! До свиста (до сигнала)
За миг, – «враг» дёрнул из всех сил
Юнца; тот чуть не «улетел»!
Судья лишь после свистнул рьяно.
«Судью – на мыло!» тут б орать;
Да в вое – слов не разобрать.
В разгаре схватка!.. А татарин
Не смог парнишку завалить
В первейший миг. И «якши» парень
Тут растерял и дух, и прыть.
А что же ты без качеств этих?
Мешок излишеств человечьих!
И – оторвав рывком с ковра,
Чуваш броском через себя
Послал татарина на «чисто»!
О, грянуло тут ввысь «урра!»;
Народа глас «Мухтав Турра!»
Взметнулся к солнышку лучисто!
А Сандру – в травушку б упасть;
И надышаться б вволю, всласть…
Что может быть на свете мягче,
Чем зелень травки молодой?
Нет мига радостней и ярче,
Чем миг такой, святой, простой, –
Когда землица дорогая,
Тебя за сына принимая,
Покой и силы придаёт;
И сердце в грудь не так уж бьёт.
Молиться бы за это Небу,
Толпу забыв и суету!
Ох, вздох похож вточь на мольбу;
Коснулся дух как будто к свету.
И быть бы вечно так, таким,
Вдали от дрязг, и слёз, и зим…
На небе солнышко сияет;
И в круг, и в ряд там – облака;
Листочек п; ветру порхает,
Сорвавшись с веточки дубка.
Вот муравейчик тащит что-то –
Сам с «возом» рядышком – лишь точка;
Вот села пчёлка на цветок, –
Пыльцу смела в свой сундучок
И улетела в улей с миром…
«Мир – миру: да! И – нет войне», –
Мелькнуло где-то в глубине,
В мозгах у Сандра острым штырем.
«Война и мир», Болконский, бой…
Ах, думы – армией, гурьбой!
К чему рвать жилы и бодаться
Друг с другом людям на земле?
Зачем, собаки словно, драться
За место? Солнца в синеве
С лихвой на всех живущих хватит, –
На всех с улыбкой доброй светит.
Земная жизнь дана с небес;
И человек… он ведь не бес,
А божья тварь с душой разумной!
Не сила с грубостью ему –
Закон; и судя по всему,
Ему друг – добрый ум… бесшумный.
Какая глубь над головой
И даль, и ширь, простор, покой!
Но тут Вовук снуёт всё мышкой;
Вкруг Сандра – стая «друганов»;
И дед кривой, с такой же клюшкой –
За «мастера», с охапкой слов…
Тут вместо отдыха – мученье.
Еще вдобавок – вот «везенье»:
Уж кличут Сандра в круг другой!
Непарный, знать, один; «пустой».
Иль уж заранее был сговор, –
Татары знают толк в борьбе:
Ковры у них в любом селе,
И класс, и опыт, да и гонор.
Не отдышавшись толком, в круг
Встал Сандр наш – герой и друг.
С угла напротив, из-под тени,
Детина вышел – ну, скала!
Идет вразвалку, как бы в лени
На Сандра, – слон как на щенка.
Не видел в жизни всей такого
Наш хлопчик: туша… носорога!
С бочкообразным животом;
С глазами юркими притом;
Пудов так девять тянет точно, –
Почти в два раза «зверь» крупней,
Чем парень сеньчекский, ей-ей!
На это и смотреть-то страшно;
Ладонью хоть закрой глаза!
Да этого никак нельзя.
Наверное, так против танка
Стоял дед Сандра на Войне,
Сжав ствол горячий автомата
И чуя холод по спине
(Дыхание старушки-смерти!).
О смерти мысли? Сгиньте, черти!
«Костлявой» здесь не место, – прочь!
И чтоб мандраж весь превозмочь,
Слегка юнец-борец попрыгал
На месте, ну, – в разминку как;
Да вот внутри – сомненье-враг,
Изрядно Сандра дух издёргал.
Как быть? Ответ тут – сам с собой:
Тут, зубы сжав – вперёд, на бой!
Но всё ж ища спасенья в чём-то,
Глазел тайбинец на толпу;
С цепи сорвались все как будто,
Орут, свистят, галдят – у-у!
Вот стол судейский; самый главный
Судья там встал. Но – что? Знакомый?
На Сандра прямо смотрит он, –
Мол, будь смелее, чемпион!
Патвар же это – брат Согаты,
Авторитетнейший борец!
И страхам Сандра тут – конец;
И ноги – вовсе не из ваты.
Вот – прежний Сандр, точно ртуть:
Подвижен, гибок и прыгуч.
Патвар – с чув. сильный, мощный.
В час лиха – даже взгляд… поддержка,
Союзник, друг, почти что брат.
Он, Сандр – вовсе не «овечка»;
Отважней барса он в трёхкрат
Стал за мгновение от взгляда
Батыра-мастера Патвара!
Ещё – другой взор в сердца глубь
Чуваш почуял сердцем вдруг;
Но кто бы мог быть этот… зритель?
Да оглядеться нет секунд:
На центр уж борцов зовут, –
Свисток судьи здесь «повелитель».
О, зрелище! Театры все
Завидовали б сей красе.
Рукопожатье двух батыров –
И в воздух врезался свисток
Порезче сотен грозных громов;
Тряхнул как будто душу ток!
Схватились, грудь об грудь, сцепились,
Как в вальсе бурном закружились,
Сжав зубы, два богатыря –
Своих народов сыновья.
Чуваш с татарином – в сраженье,
Стремясь друг друга победить,
Забыли будто… даже жить!
На лицах – страшны выраженья.
Прошло полсхватки, и – ничья:
«Снять кушаки! Вяжь пояса!».
Таков закон у Акатуя.
Борьба мест этих такова.
До дрожи каждого волнуя,
Идет народная борьба!
Уж пехлеваны ртами дышат;
Спортивной злостью каждый пышет.
Татарин Сандра раза два
Кидал уж; и чуваш едва,
Чутьем кошачьим, в миг последний, –
Так умудрялся падать, что
Соперник ни одно «очко»
Не заработал. И – громоздкий –
Так выдохся, весь ватным стал…
Тут миг расплаты и настал!
Мудра же матушка-природа.
Мудрый всего – её закон;
Слова живы в устах народа:
«Мал золотник, да дорог он!».
Встарь били и медведя предки
Одной рогатиной. Столь метки,
Знать, были прадедов глаза;
В руках – могучесть, глас – гроза!
Чуваши хоть лишь средни ростом,
Но жилисто у них нутро;
Дух – порох, знать; кулак – ядро!
Но «друг» им – труд… Не бой. Известно:
В сраженье, в битву, на войну
Чуваши ходят по уму.
Тут молнией в мозгах у Сандра
Мелькнули мысли, залпом, вдруг:
Он – ученик Поэта Тава,
Быть может даже… брат и друг!
О, это значит столько много:
Встать «насмерть»! Выхода иного
И варианта – не найти;
И снисхождения не жди.
В сражении неравном этом
Сошёлся клином белый свет
Для Сандра, – здесь, сейчас… Ответ:
В миг данный – надо стать Улыпом!
Лишь это парень духом знал.
С той Истиной – стальным вточь стал!
Чуваш вот снова атакован:
Двумя ногами от ковра,
Как дуб с корнищами оторван
«Врагом» для чистого броска.
И в этом «мертвом» положенье
Дух… телу Сандра дал решенье:
Летя – вниз, вправо, в пустоте,
Юлой крутнувшись по дуге,
На цыпочках, наощупь, мельком
Ковёр ногтями ощутив
(Судей аж этим удивив), –
Накрыл «слона»… его же весом!
В борьбе зовётся это так,
Весьма простецки: перешаг.
К чему нам термины от спорта?
Читатель, бросим их вот здесь,
Где всё под светом небосвода
Вдруг вздрогнуло: «Победа! Есть!».
Чуваши все орут до хрипа;
Татары зубы жмут до скрипа;
Но в миг последнего броска
До неба ахнула толпа!
И тут безусый пэтэушник,
В неполные семнадцать лет,
Узнал, как славит его свет;
Как будто он – Народа «крестник»:
Весь люд парнишку на руках
Кидает к солнцу в небесах!
И что сравнится с этим мигом, –
Когда ты чувствуешь себя
Поистине почти Улыпом,
Взмывая духом в облака,
И выше, к солнышку… до Бога?!
О, плоть от плоти часть народа
Он – Сандр, сын Петра, Смирнов –
Кумир и слава земляков!
Что может быть еще покруче?
И небо ближе в этот час;
И кружится башка вся впляс;
И миг сей – жизни целой лучше!
От предков древних до сих пор:
Кто взял барана, тот – Паттор!
Тот – первый, главный, «цвет» в округе.
Снимали шапки перед ним
Юнцы зеленые; в поклоне
Склонялись те, кто стал большим.
Батыр округи всем народом
Считался ввек не зря, недаром
Вождём бойцов! И как ровня
Решал со старцами дела.
О, это значило столь много
В давно минувшие те дни,
Когда сверкали битв огни
За край родной, за землю рода…
Шёл Паттор первым в смертный бой;
Коль погибал, то – как Герой!
Здесь автору дай оторваться:
Он духом – весь из «Керешу»!
Страниц не хватит исписаться
Ему про прадедов борьбу,
Про высший спорт простого люда.
На поясах борьба – как будто
Отдушина от тяжких пут,
Крестьянской жизнью что зовут.
Но скажем кратко и конкретно;
«Национальная борьба»
Властям ЧР – как б за «бомжа»;
В бюджете – шиш ей! Так извечно.
У них «важнее» есть дела,
Чем дух народа, быт, земля…
Земля отцов, геройских дедов
Как только держит этот «груз» –
Тьмы-лабиринты кабинетов,
Спрут брато-свато-кумских уз,
Змеиное сплетенье власти
И криминала?! «Брак» – по масти!
Да-с, кровные на «Керешу»
В карман министра спорта – фью!
Простыл и след «грошей» народных…
Такого сорта – уйму дел
«Хузи» кумочек заимел.
Попался. Штраф. И – в «безработных».
Но глянь: экс-главный спорта… спирт
ЧР весь «держит»! Вот-с, кульбит.
Зовётся хоть «национальной»,
«Чувашской» данный вид борьбы, –
Да только с долюшкой неладной,
Она повенчана, увы.
Не «базовый» вид спорта это;
И существует «внебюджетно»,
Как нищий, бомжик, крохобор, –
Какой там Улоп иль Паттор?!
И даже тренерского штата –
Ни одного; и зала нет.
Как перспективы-шанса свет
Блеснёт тут? В кайфе «едроссята»:
«ЧР – из лучших, сыт, здоров!».
Да, сыт народ… их блудом слов.
Всё ж Керешу-борьбы дух вечен!
Тому примером – Акатуй,
Уяв, что фениксом бессмертен;
Весёлый, шумный и простой.
Да сутью – высший и великий,
Такой земной… и солнцеликий!
Борьба – коронка здесь, венец;
Так предрешил, видать, Творец.
Есть в каждом деле свой фанатик;
Борьбе чувашской повезло:
Чинушной давке, как назло,
Нашёлся «мощь-бульдозер» против, –
Подобно кормчему, вождю!
Звать просто Витя-Керешу.
Уж два десятка лет и дольше
Несёт борьбы флаг высоко.
О, в этом жилистом чуваше
Бурлит кровь рода своего
И дух прапредка – скиф-чуваша!
От власти грошика ведь даже
За столький труд не получил.
Но воз сей тянет из всех сил:
Турниры и соревнованья
Проводятся по Керешу
Его стараньем, вам скажу,
Во всех углах родного края!
И за пределами ЧР –
Вся нараспашку Вите дверь.
…А тут бурлят, глядь, тож делишки:
Вовук и шумная братва, –
Кто за водой, кто – по дровишки,
А кто – «шеф-повар» у костра.
Разобрались с барашком быстро,
Со знаньем дела, чисто, шустро;
В скотинке с детства знает толк
В чувашском крае каждый род.
Кипит шюрбе в большущем чане.
Снуют ребята вкруг костра;
И свет в глазах, и речь бодра;
И запах вкусный по поляне;
Вот «стол» батырский – дуба пень,
В сторонке от трибун и сцен.
Еще подалее, на травке,
В тени двух стройненьких берез,
Без сил свалился на лопатки
И сам батыр, глянь, во весь рост.
Усталый, тихий, но счастливый!
Стократно духом стал он сильный,
Когда качал его народ
На ста руках, ввысь, в небосвод.
Народ, оказывается – «штука»,
За что и жизнь не жаль отдать!
Тут засмеяться, зарыдать
Вдруг захотелось Сандру громко…
Но – в просветленный этот миг
Закрыли Сандру солнца блик.
Что за дела?! Заместо «к бою», –
Лежит наш юный чемпион,
В цветы уткнувшись головою;
Ждал словно встречи этой он.
Две ручки ласково и нежно
Легли на веки. Так бы вечно!
Покойно парню и легко;
Глаза закрыты, но – светло.
И первое на ум – лик милый:
Санюк! Но, Боже, ее нет…
Тогда, ну, кто же? А в ответ –
Звень-хохоточек, столь знакомый;
Прозрачен, нежен, серебрист...
Как год назад. И так же чист.
И тот же вольный и приятный
В Согате чувствуется дух;
И вздох, нет – стон, без слов понятный…
Ах, ток страстей – по телу двух;
И вся Вселенная забыта!
Есть только двое лишь как будто
На свете; света даже нет!
Из двух… одно как, как б навек.
Тела слились в тисках объятий!
За ложе им – землица-мать;
Чадра двоим – листочков рать;
И нет для них превыше власти,
Чем близость эта, этот миг,
Где страсть в двоих – за край; кипит!
О, как воспеть миг этой встречи?
«Божественно» – словцо одно
Лишь уместилось б в эти строчки,
Что автора, как хмель-вино
Пьянят! А ты как, друг-читатель?
Не надоел тебе писатель,
Сбивающийся тут и там
От ритма, рифмы и... как там?
Ну ладно! У поэта ж сердце
Имеется, как и у всех;
И ритм скачет там; вниз-вверх
Давление – тож не на месте.
Но – в стих! Скорей! В страсть душ двух, тел...
(Читатель, всё как ты хотел).
Цветы, трава, березы, небо –
Все закружилось! Сандр сам
Кружится будто в небе где-то;
И негой сладкой встельку пьян.
Во сне ли это, наяву ли?
Вдвоём – одно; про всех забыли!
Горят в объятиях, дрожат;
Как в барабан сердца стучат.
И лес затих, смущаясь страсти
Столь жаркой – жарче солнц встократ!
Глаза и губы в мир кричат
Без слов, – они не знают власти…
Так это вдруг произошло –
Как пламя порох обожгло.
На слезы жизни где намеки,
Когда весь мир – сплетенье тел?
И не вместить миг в эти строки.
Как смята травушка-постель…
Как дыньки сочно-молодые
Танцуют «шарики земные» –
У Согды груди! Два крыла
Лебяжьи – два ее бедра.
А Сандр затвердел весь дубом
От нежной мягкости ее…
Для Согды Сандр – ее всё!
Он – в ней… ах, сказкой, солнцем, чудом!
О, брызжат страстью две души!
Страстнее – ты и не ищи.
На сцене, в книгах, на экране
Навряд ли можно передать
Всё это «действо» на поляне –
На «ложе»… Тут бы помолчать
Чуть автору – «юнцу» седому,
Забывшему дорогу к дому
(К погосту, да куда ж ещё?).
Но до чего же хорошо
Ему огонь почуять в теле –
Что молнией бьёт в душу ток;
Что сердце рвётся в высь-полёт;
Что он, вновь – в юности, на «воле».
(Был юн – вольней был и ветров!
Теперь ж – у дум в плену, долгов).
Теперь ему осталось только
Марать, вздыхая, белый лист
Частушками – да и всего-то!
Жизнь пролетела – ветра свист…
А ведь и он мог жить, как люди, –
Плестись без мысли, боли, грусти
Со всеми в ряд, куда ведут
«Поводыри», в руках чьих кнут
И пряник. И зовётся это
Людскою жизнью на земле;
Пригодная, видать, вполне
Для человеческого быта.
Поэту ж – дай другое-что!
(Да сам не ведает, – чего…).
Но – голоса неподалеку:
«Паттор! К народу выходи!».
Там потеряли Сандра с виду
На полчаса уже, поди.
«Что я наделала, любимый?
Но… я так счастлива, мой милый!» –
Согата шепчет горячо;
Слезами парню жжёт плечо.
«Вот солнце ясное – свидетель:
Ах, Сандр, лишь тебя люблю!
Но я… я в браке состою:
Ахмет – супруг мой… и мучитель,
Уж год как. Силой меня взял.
Мулла в ауле нас «венчал»».
Что?! Как?.. А птички щебетали;
Плясали листья на ветру;
Цветочки будто всласть мечтали,
Склонивши головы в траву.
Торжествовала жизнь земная;
Вот – Вечность, вечно молодая!
Санюк… Согата… Как одно
Родное, близкое лицо.
Плечом к березе прислонившись,
Батыр застыл, закрыв глаза.
Он видел лица-образа –
Санюк… Согата… Но очнувшись, –
Один торчал, как голый куст.
Мир целый стал вдруг хмур и пуст.
А та, что только что пылала
В объятиях, глаза в глаза,
Шептала вдрожь, сквозь стон вздыхала, –
Исчезла. Сон? И нет следа.
…Ах, Согда ланью легконогой,
Стыдом объята и тревогой,
Прочь – от того, кто в жизни ей
На всей земле всех-всех милей!
Шатаясь, встала вот у клёна;
Сердечко бьётся у висков;
Луч солнца сквозь чадру листков
Глядит в неё как б изумлённо.
О, и надежду льёт тот свет,
Луч солнца – точно… человек!
Чуть отдышалась. Вот опушка;
Машины, люди, голоса…
А вон же – и её ждёт дружно
У «Мерса» брата вся семья.
Не видно только лишь Ахметки, –
Тот дрыхнет, знать, в плену у водки;
А как же: гость «законный» он –
По «спорту спирта» чемпион.
Согаты дядя в Шыгырдане –
В селе татарском в Чуваш Ен –
Авторитет; и дом – кермен.
Ахметка – гость тут, на Уяве.
Сюда Согата каждый год
С семьей всей ездит. Тут – народ!
Тут словно мир весь на ладони, –
Казалось с детства Согде так;
Тут на траве-ковре поляны
Народ весь, как в один кулак,
Со всей округи собирался,
На Акатуй-Уяв съежался
В начале лета, каждый год.
Да и сегодня тоже вот
Традиционный светлый Праздник
Прошёл на «пять» и на «урра!».
Ах, заалели, как заря,
У Согды щёчки: Сандр-«мальчик»
Мужчиной стал… с ней, в ней, на ней!
И Согде жизнь – в сто раз милей!
И яблоку пасть негде было.
Вблизи борцовского ковра
Шаг влево, вправо сделать трудно;
Свилась в кольцо одно толпа!
Блюли служители порядка,
Не вышла чтоб шальная давка;
Да всё равно – на грани всё;
Но всё же – классно, хорошо!
А Согда – вдрожь… борьбу смотрела,
На цыпочках, как б не дыша:
Ведь Сандр там! Её душа
Все силы в милого вложила;
Шла кругом Согды голова…
Он – победил! Её взяла!
Перед глазами, в сердце, в мыслях
Стоит любимый – солнца свет!
Идёт Согата, как на крыльях:
Она – счастливый человек.
Дошла к родне. Всем улыбнулась.
На лес… в салоне оглянулась.
Вздохнула с томностью в глазах.
Блеснула тень с ресниц – слеза…
А в «Мерсе» шум стоит веселый:
О, впечатления – с лихвой;
День нынче выдался такой!
Приехали. Дом дяди полный
Добра и лада. Глянь, Ахмет –
Пьянь, на полу; и вдрызг храпит.
«А в этот год – дела-а! Лихие
Борцы кружились на ковре;
И мощные, и удалые,
И – ассы все, не так себе.
Особливо тот Паттор юный –
Ну, Ванька-встанька вточь пружинный;
Ух, ошарашил, удивил!
Откель в йекете столько сил?» –
Дивился дядя. То – не хило;
Слова те Согде – что заря;
Гордясь за Сандра и горя, –
Захлопала, чуть не вскочила!
Супруга дяди лишь одна
В «суть» вникла: кто-то влюблена…
И улыбнулась Согде до;бро.
И в той улыбке как б судьба
Вся показалась… Жизни утро
В Согате встало! Жизнь мудра, –
Глядит из глаз чувашки умной,
Родной, толковенькой, бесшумной.
Ах, благодарна ей до дна
Душой влюбленной Согда, да!
Под вечер, родственно прощаясь,
Супруга дяди, как б шутя,
Шепнула Согде: «Пусть дитя
Твоё поднимется, не маясь;
Пусть вырастет, как сам Улоп!
Вождем народа стал он чтоб».
…«Урра!» – толпа вся заорала,
Как пехлеван явился вновь.
Полна хмельных уже поляна;
И тонет суть в болоте слов.
Вот ждёт уж стол батырский Сандра,
Как главного, – как атамана;
Вот просят тост свой объявить,
И выпить, и еще налить…
«Он был, и есть, и будет вечно –
Народ чувашский на земле!
Сьапла пултор, Туро-Атте!» –
Был «тост» Батыра, – кратко, чётко.
Впервые в жизни алкоголь
Глотнул тут Сандр; жжёт же столь!
Сьапла пултор – с чув. да будет так.
В разгар всеобщего веселья
На пень взобрался тот дедок,
Ещё до схватки без терпенья
Толкал что Сандра всё вперёд.
Теперь дед как здесь оказался, –
В круг молодёжи затесался?
А тот: «Дед, знамо, не простак:
Паттору – «тренер» он, вот так!».
И хохот по поляне – громом.
И осушив стакан до дна,
Дед вынул пенсию – и: «На!
Вот Паттор – Паттору! С поклоном»…
Тут грянуло опять «урра!»;
Качает деда «детвора».
Усы «чапаевские» лихо
(Знамёна будто на ветру)
Топорщатся! Такого мига
Дедок не ведал на веку
Своём, – холодном и голодном,
«Коммуннообщевсеколхозном».
Весь век он плёлся за сохой,
А тут – вознёсся над землёй;
«Старпёр», – орёл (себе сам) вольный!
Улыбка с губ сухих дрожит;
А с глаз слеза, блестя, бежит;
Дед наивысшим счастьем полон!
Узрел старик в сей… вечный миг
Всей жизни истиннейший лик!
А дома… деда ждёт сегодня
Конкретно бабий нагоняй:
Жена («карга-старуха-злыдня»)
Его по полной вздрючит, ай!
Ведь пенсию-то всю дедульки
Как ветром сдуло до копейки;
Плюс – пьяный встельку «приползёт»
Домой дед нынче, ёшкин кот;
Ох, попадёт же!.. Да вот деду
И «казнь» бабки не страшна;
Сегодня счастлив он сполна;
И жизнь бы дал за Почесть эту:
О, как Батыра, – деда тож
Кидает к солнцу молодёжь!
И над полями и лугами,
По берегам озёр и рек,
Несется эхо вдаль кругами,
Что стал Батыром человек!
Деревня рядышком, здесь, близко
(Ей автор кланяется низко);
Сенъял зовётся. Чудный край:
Лес, луг, река – почти что рай!
И люди с добрыми сердцами
Живут и трудятся здесь ввек.
Тут вырос гений-человек,
Вознёсся на Парнас стихами;
Здесь сделал первые шаги
Поэт, чуваш-скиф – сам Айги.
Вот кто Батыр! В сырой землице
Спит классик вечным, тихим сном…
В дощатой, простенькой гробнице,
Что смастерили всем селом.
О, «рассекал» Поэт по миру!
Талантом был богат не в меру.
В «Союзах» всяких не был член.
Ему Поэзия лишь – «плен».
Был дружен с Бродским, с Пастернаком;
Вступал в спор, часто… и до драк.
Дитя – в быту, но Слову – маг;
В духовном братстве был с П.Франсом.
Переведен на языки
Полсотни стран чуваш Айги.
Бьеркегрен Ханс – асс перевода,
На братском шведском языке
Стихи издал чуваша-друга,
Поэта ставя наравне
С великими творцами Слова!
Анника Бэкстрем столько много
«Вещей» Айги перевела –
Шедевры миру создала!
И Питер Франс из Эдинбурга –
Профессор-зубр и Поэт;
И Л.Робель – Сорбонны свет –
Нашли в чуваше-скифе Друга.
Друзья Айги – по странам всем;
Не раз гостили в Чуваш Ен.
К могиле Мастера и автор
Ходил с поклоном; и не раз.
Ему звезда – земеля! Паттор
Средь всех поэтов (без прикрас!).
Айги бы стал Лауреатом
И «Нобеля»; и ко всем грантам
«Допущен» был бы! Но… ушёл.
Наверное, Творцу прочёл
Там гимны он о скиф-чувашах…
А здесь – Уяв! Звенят стихи,
Что дал своей земле Айги –
Гимн о батырах-хлебопашцах.
Он Акатуя день любил;
Любил он жизнь, – до дрожи жил!
…В тот вечер и в Тайбе чувашской –
В деревне Сандра – дотемна
Звенели песни, лихо, с пляской:
Героя славила земля!
«Виновник» – ни живой, ни мертвый;
Усталый, грустный, весь поблеклый;
Сидел один на берегу,
Прижавшись к ивушке-стволу.
Санюк вот здесь к нему коснулась;
Любовь открылась тут ему!
Теперь – один… Ну, почему?!
«Прости, Санюк!» – теперь вздыхалось.
Стояли ивы тихо в ряд.
Всё так, как года три назад.
Всё так; но что-то, как-то… пусто.
Куда-то кануло, ушло
Такое, без чего нет смысла!
И всё, что есть – пустяк, ничто…
Душе и тяжко, и тревожно;
Хоть Сандр стал «звездой» сегодня;
Но – будто предал он Санюк!
(Случилось это как-то… вдруг).
Ты, память – болей всех больнее;
Берёшь безжалостно в тиски,
Рвёшь сердце в клочья, на куски,
И давишь танка тяжелее.
Один, под ивой – чемпион.
В нём дум и вздохов – миллион…
***
А лунный ломтик над домами
Висит, как серп, на небесах.
Тишь – над рекой и над полями,
В садах, оврагах и лесах.
Земля взяла покой и отдых
От шума люда и животных,
От гула-грохота машин,
От нудного шипенья шин…
Ночь над землицей – саван будто:
Под тёмной шалью белый свет;
Во сне земляне. Лишь Поэт
Глаз не сомкнув, встречает утро.
Не видно всё ещё зари.
Там что – в ночи? Поэт, скажи!..
Домишко деда Микихвера –
В конце деревни; где овраг
Ощерился в мир пастью зверя;
Клыками камни там торчат, –
Бр-р… Жуть! И сонный полусумрак
На дне в любое время суток.
В избе темно. Ночь. Тишина.
И только трель сверчка слышна
Из-под печи, уже остывшей.
Дедок на «службе», как всегда;
Тут, на печи, Марче одна.
И «ведьме» сон, видать, не лишний:
Шипит «колдунья» и сопит
Чем можно – всем; ну, словом, спит.
Что бабке может быть послаще,
Чем дрёма тихая в углу?
Но вдруг «ужастика» похлеще
Марче с лежанки, вся в поту,
Вскочила! И – айда креститься,
Поклоны бить, шептать, молиться
Иконке древней над свечой.
От сей внезапности шальной
Кот, дрыхший с ней, стрелой – под полку.
И что взбрело карге на ум?
Ну, сотворила же «тля» шум!
Чутьём кот ведал: сны – без толку.
И вновь, свернувшись колобком,
«Котовский» впал в котярский сон.
Коль сбрызнул «ведьмин» кот в испуге,
То нам тем паче «нюх» велит
Дать дёру, то есть – сделать ноги!
Да автор строчки всё строчит.
Что ж там привиделось котяре?
Поэт не даст стих о кошмаре.
Лишь бросит в полночь пару слов
Крепчайших; и – в раздумье вновь,
Склонившись над листочком белым…
А рядом – кучками, вокруг –
Листки исписанные. Тут
Уж пахнет, знать, романом «спелым»!
Дай Бог, чтоб путный вышел труд,
А не какой-то там «бермуд».
Сон не людской у бабки; как же!
Тьху-тьху, вот нехристя напасть;
Была б Марче чуток моложе,
То – к Киреметю б, в сей же час!
Но глянь-ка ты, пристало ж ныне:
Сон – в полночь ровно, в полнолунье,
Свят-свят… Ярило – светочь дня,
Сестрица солнышка – луна,
И Пюлэх – Туро всего неба:
Спасите-милуйте мальца –
Парнишку Сандра-удальца;
Вся за него молитва эта.
Отец, и Сын, и Святодух, –
Пусть сгинет зло, как с ветром пух!
А сон, тьху, бесов… Шёл-брёл парень
По главной улице села;
Простецкий, свой – не раб, не барин;
В садах сирень вся ввзрыв цвела!
«Ходок» – Смирновой Анны Сандр.
Мгновенье – и ужасный «кадр»:
Из-под земли самой так вдруг
Схватили хлопца когти; рвут!
Темным-темно кругом от боя;
Черным-черно всё до небес;
И – когти, как дремучий лес;
И кровь окрест – потопом Ноя!
Но тут-то – Чудо… в чуде сна:
На небе – солнце; и – весна!
И в несказанном этом миге
Явилась птица с облаков;
Не птица – ангел! А вот в лике –
Черты знакомые, о, Бог:
Санюк же это, красна-девка!
До пят вся в золото одета;
Коснулась парня, подняла;
Под ручку в синь-ввысь повела.
И оба счастливы до края;
Исчезли в солнечной дали…
А когти, что из рта земли –
Обратно, жизнь проклиная!
И чуть не взяли по пути
Марче за шкирки, ить-етить!
Ай-да и сон! Тьху-сгинь, приснится ж…
Ох, жаль ведь хлопца-паренька;
В деревне все знакомы лица
«Колдунье»: память столь крепка.
А средь ровесников зелёных
Тот Сандр – дуб как среди клёнов;
Да и покойная Санюк
Слыла всех лучше средь подруг...
Окрест всё ведомо ведунье.
Но – этот сон: маячит смерть!
Костлявую спихнуть б, отвесть б!
На свете – полночь, полнолунье;
Тринадцать – на календаре;
И пятница на всей земле.
На краюшке земли и неба,
Там, за околицей села, –
Каёмка синяя рассвета:
Планета новый круг прошла.
Тишайший час – ни ночь, ни утро;
Ещё спят ивушки как будто;
И людям – самый сладкий сон;
Так создан мир, с начал времён.
Чу! Тень какая-то впотёмках;
Вдоль-по оврагу, без тропы,
Людские редки где следы, –
У Киремети встала, Пюлех!
Старуха это вроде; иль
Посланница нездешних сил?..
***
В Чувашии в деревне каждой
Есть праздник – «личный, именной».
В деревне Тава самый важный
День Сьимек вот как раз такой.
Уяв – и солнышко, и зелень;
И от сохи народ свободен
На краткий миг, всего на вздох.
Миг – для души, совсем не плох!
Тут понаедут городские;
«Кишит» деревня, – стар и млад;
И кладбище, как райский сад
Украсится в тот день в июне!
Тав с детства в день этот влюблен.
Сей Праздник не пропустит он.
Сьимек – православный религиозный праздник Троица.
По-русски Троица зовётся.
Так православный календарь
Нарёк день Сьимек. Словно птица
Парит душа; и в ней – печаль
И радость: свет и тень играют, –
И дождик; и – лучи сияют…
День удивительный такой!
Поистине не рядовой.
Чуваш-скиф и до христианства
Прапредков в Сьимек поминал, –
Святой долг с честью исполнял,
Ввек почитал родство и братство.
Уяв сей в память духов дан;
В день этот Небо ближе к нам.
И лик природушки-землицы
Землянам будто бы милей,
Чем в дни другие. Ладно в сердце,
В башке – и чище, и ясней.
Так здорово в добре и ласке,
С улыбкой искренней, без маски,
В кругу соседей-земляков,
По-свойски, без обиняков
Почувствовать родство с деревней, –
С семейством каждым и двором,
С забором, лазом, уголком…
И осознать: насколько древний
И столь реликтовый твой род!
Хвала Тебе, мой Туро-Бог!
Пройтись б по улице родимой, –
Под ручку с жизнью будто всей…
Пенёк торчит вон, столь знакомый;
Вот будто тот же воробей –
Из детства как – впорхнул в щель крыши;
В тени ветвей – «ку-ку» кукушки;
Там дремлют ивы у реки
Под шелест свеженькой листвы;
Всё так же, как давно-когда-то…
Тогда был счастьем каждый миг;
Под петушиный звонкий крик
Вставали к солнцу дух и утро.
Вточь так же «полк» крапивы пёр
На этот сонный косогор.
Деревня – суть сама России!
И Президенты, и бомжи –
Мы все корнями из той сини,
Что – свято, что на дне души;
Чему название – Родное,
Что истинное Дорогое!
Пылинку с детских башмаков
Нести бы до седых годков…
Деревня – угол чудный, райский!
Да адская печаль-тоска
Вонзилась в сердце навсегда
Тому, кто бросил день твой майский…
Овраги, ивы и поля
Твои забыть – нет сил, нельзя!
Землица-матушка веками
Тут кормит свой народ-дитя;
В беде и в радости – с сынками;
Связь – плоть от плоти, до конца!
Но как-то раз в деревне Тава,
Во дни всеобщего дурмана,
Решили: чудо-чернозём
В аренду сдать, то бишь – в наём.
На «долю» лапу положило
Начальство – Мелкин, то верняк:
Урвали землю вмиг, за так, –
Обман! Да «быдло» проглотило.
И вот – Питворов, из «татар»,
Всё с потрохами хапнул, в «дар».
Труд поколений предыдущих –
Отцов и дедов – псу под хвост!
А в кабинетах самых высших
Ликует «вождиков» клан-сброд:
А как же, всей страны добришко
Сумел присвоить «класс-воришка»,
«Приватизацией» назвав
Попрание законов, прав!
В раздольные поля с лугами
Зажиточной земли Тайбы
«Купи-продайщики-купцы»
Вцепились намертво зубами!
И – раздолбали на куски
Паи, наделы, лоскутки…
Колхоз, в расцвете сил идущий, –
В мгновенье ока стал худым;
Какой-то фирмой… типа пешки,
С карманом ветрено-пустым.
Не верится! Но явь в глаз тычет.
Колхозник «бывший» плюнуть хочет
За этот «рай» верхам в ответ,
Но – некуда: воров-то – «нет»!
С мешками акций и деньгами
«Латифундисты» есть – «царьки»!
За пай прадедовской земли
Колхознику – куль с отрубями
С раздольности полей Тайбы…
Сюжет, достойный строк Пртты.
Звать Кесьтентин звезду-поэта;
От Ивановых родом он.
Иван – чувашское словечко;
А стало «русским» лишь потом,
Когда чувашей-скифов земли
Татары с руссичами «съели».
Булгарией страна звалась;
Чувашская стояла власть
В стране той чудной и богатой.
Да лжеисторикам пустяк –
Стереть, вписать главу, листок
В «Архивные» аж фолианты.
Чуваш же – птица-феникс, верь!
Поэт Пртта – тому пример.
Пртта – классик чувашской поэзии К.В.Иванов. Автор бессмертной поэмы «Нарспи», написанной поэтом в семнадцать лет.
Сто лет назад вместил сей гений
В шедевр с именем «Нарспи»
Всю боль народа, что столь древний –
С начала матушки-земли!
Сам прожил лишь лет два десятка...
Не правда ль, грустно столь и жалко?
Достойного Народа сын
Достойнейший был Кесьтентин!
О, как взглянул он в бездну мира,
Какие глуби душ узрел,
Поэму создал, ввысь взлетел;
Божественна Поэта лира
(Достойны были б мы едва ль
Вниманья гения: день – «шваль»)!
Не уберег народ Поэта, –
Пртта пал юношей, в цвету…
Ах, потеряла шар-планета
Столь много так в минуту ту.
Но человечеству осталась
«Нарспи» поэма. Там вся Данность
Чувашского житья-бытья,
Как на ладони там земля –
Природа-матушка родная;
Любовь, и ненависть, и смерть…
Как смог о Жизни гимном спеть
Поэт, столь юный… умирая?!
А нам – частушки только петь
Про день наш серый; охренеть.
…И скот, и техника, и фермы, –
Как в сказочке, исчезли в дым.
Торчат пеньками сваи, стены;
Вточь «диким полюшком» пустым.
С коттеджем, с джипом – кто? «Хозяин»!
И не совсем-то ведь татарин, –
Чуваш по крови; да манкурт
Кипекассинский сей улпут.
Живет в цветущем Татарстане,
А тянет жилы из чуваш;
Родной народ ему – мираж
В торгашском мутном океане.
Но – солнышком деревни свет!
На кладбище, – как места нет.
Кипекассинский сей улпут – с чув. барин села Кипекасси (чув. село в Буинском районе Татарстана).
Кресты и мраморные плиты
Надгробные – живой толпой
Сошлись на праздник свой как будто,
Беседуют как б меж собой…
Пришедшие сюда сельчане
Все разодеты, «при параде»;
Улыбки, светлые глаза
(У кой-кого, глянь, и слеза
Звездой блестит от чувств высоких).
Да это всё… должно так быть;
Ведь не дано нам позабыть
Ушедших в Вечность наших близких.
В день этот надо помянуть
Усопших; с грустью в синь вздохнуть.
Кого тут только не увидишь:
Земляк, чьё имя-то забыл, –
Тебя обнимет, ты обнимешь;
А он, глядишь – слезой завыл…
И одноклассник – был вихрастый,
А ныне лысый и очкастый:
«О, сколько лет и сколько зим!»;
И семенит внучок за ним.
Могилы, цветики, ограды…
Односельчане-земляки,
Вы – в сердце; как вы мне близки!
И кажется, мне тоже рады.
«Язычник»… во Христе – чуваш,
В день этот снова – Сьын-Шоваш!
Из глубины веков прошедших
До света нынешнего дня
Дошёл сей Праздник предков наших!
И осознать того нельзя
Умишком, логикой, рассудком;
Возможно чуять только духом
Всю грандиозность Бытия, –
Что дали Небо и Земля
Нам, людям, с мига Сотворенья!
Чуваш-скиф ведал, что есть – смерть…
Усопших в памяти беречь –
В крови его, со дня рожденья;
В день этот избранный, – погост
Меж двух миров как будто мост.
Тут – вздохи, слёзы, хохот тоже...
Тут первозданно будто всё!
Здесь на себя все столь похожи;
Здесь даже дышится легко.
И тёплый дождик непременно
Прольётся в этот день отменно,
Внезапно, вдруг. Откуда, как?
И – радуга: цветастый флаг!
Так каждый год; на удивленье
День этот добр и хорош.
Под солнышком в полях ввысь – рожь;
А на лугах – вовсю цветенье.
Родник, река, а дальше – пруд...
Всё это Родиной зовут!
Поистине день этот светлый!
Хоть кое-кто чуть и «темнит», –
Пыль зёмам сей «начальник видный»
В глаза пускает; ушлый «тип»:
Ввысь тянет шею крупной «шишкой»,
Хотя по жизни мелкой сошкой
Он был, и есть, и будет впредь…
Другой земляк, вон, очуметь, –
На «Мерсе» новенькой модели
К погосту круто подкатил;
И пыжится из всех сил-жил
«Быть» олигархом! Сам же еле
Наскрёб на этот «шик» деньжат:
Взял «Мерс» на день лишь, напрокат.
А там – солидный дядя в шляпе
В костюме белом, как в кино
(Вернее, будто в киноляпе)
«Тостует», пьяный вдрызг… Смешно!
Но – грустно так, коль приглядеться.
Да никуда-то ведь не деться:
Как на ладони земляки,
И молодёжь, и старики.
Конечно, кто живёт в деревне, –
Они скромнее и мудрей;
Им до конца житухи-дней –
Встречать «гостей», во всём быть в теме…
Да всех роднит одно: земля –
Деревня, что стоит века.
А на опушке леса стадо
На табор встало: водопой.
Скотинке времечко настало, –
«Час тихий», отдых и покой.
В тени уселся пастушонок;
С природой дружен он с пелёнок;
У ног юнца – предлинный кнут;
Он «нарушителям» – за суд
(Козлам всё тесно в «строе» стада –
Дух волен столь в «бородачах»).
Тав тоже бегал в пастушках
С начала солнечного лета
По осень, кончив пятый класс;
По уговору стадо пас.
Тав – с чув. благодарность, спасибо.
В то время должность пастушонка
Была совсем как дефицит.
Мать Гурия смогла сыночка
Устроить стадо сторожить.
И по согласью, уговору
Пшеничку-хлеб (почти что тонну!)
Смог заработать в лето то
Мальчишка Тав. Как нелегко
Далось ему всё счастье это!
С рассветом-зоренькой вставать,
День целый бабочкой порхать,
Валиться с ножек в час заката,
Кнут, – до мозолюшек, в руках;
Козлины снились и во снах.
О, было трудно… И чудесно!
Простор и волюшко глазам;
Мечтам и думам будто тесно, –
Неслись к каким-то берегам,
Куда-то выше облак лёгких,
Героям вслед из книжек детских,
За трелью птичек в синеве,
Под треск кузнечиков в траве…
Тогда-то, знать, печать поэта
Легла на Гурия с небес.
И вот несёт он этот крест
С тех чудных дней – от «пастушонка».
Родной землицы дух и быт
Поэту – в сердце, ввек, впритык!
Под кровом матушки-землицы
Отец и мать у Тава здесь.
Но, слава Богу, две сестрицы
И двое братьев в жизни есть.
Да редко рядом, близко, вместе
Они сидят на этом месте;
Не исключенье и сей день.
Удел российских деревень:
Поставить на ноги детишек;
И – стынуть «полной сиротой»,
Без ясель, школ, полупустой…
А в городах-то – толп излишек!
Народец в быт «асфальтный» врос, –
С ног на головку! Перекос.
Согнули сельское хозяйство
В Рассеюшке, – в бараний рог.
Нет, эта не головотяпство:
Целенаправленно народ
Уничтожается врагами,
Сидят которые рядами
Чванливо, чинно, высоко
Во властных креслах уж давно, –
Лет так почти что три десятка!
Ещё как держится село
Всем ВТОшникам назло?
(Народ их кличет «борисята»).
Крестьяне в них плюют в сердцах!
Село пустеет на глазах.
У Гурия – картина та же:
Пять душ родных – все кто-куда;
Полётов птиц пути их дальше, –
Чита-даль, Питер… Города!
У каждого семья, детишки;
Всё недосуг – дела, делишки.
Знать, им лишь в снах – деревни сень!
…Тут к Таву пала чья-то тень:
«О, Гурий, ты ль, – монументально
Застыл в раздумье у креста?
Слыхал, – теперь ты… что звезда:
Творишь стишки столь «эпохально»!».
Напротив Гурия стоит
Земляк по имени Тавит.
Лысяк, лицом порядком бледный;
Да вот морщинок нет почти.
Вином, духами пахнет; «видный»
Как будто даже… средь «семьи» –
Средь мужичков родной деревни,
Трудяг, шабашничков, ну – «черни»,
Кому до гроба друг – соха…
(Вот что – «деревня-род-семья»).
Тавит при галстуке, в костюме,
Со шляпой фетровой в руке, –
И даже… так, «ништяк себе»
На первый взгляд-навскидку вроде.
Но всё ж – гнильцо как бы внутри,
В Тавите, что ни говори.
Есть слухи, что живет в Париже;
Что Башне Эйфеля сосед;
Что кандидат наук, не ниже;
И что открыт ему весь свет;
Что «шишка» в Джэнэрел Электрик…
Орлом «вознёсся» чиж-Тавитик.
Есть для него милей края,
Чем сей овраг; он – «голова».
Гражданства два аж у Тавита;
Блюдёт ту «моду» сей чуваш:
«Законник», «правильный», торгаш, –
Их картой вся планета бита!
Вот всё, что можно тут сказать.
Иль плюнув смачно, промолчать.
Но – не плевать же на могилы.
«Тавит! Что ж, рад увидеть Вас.
И рад вдвойне, что не забыли
Места родные, – хаморкас».
Вообщем, просто так болтая,
Они дошли почти до края
Оврага. Нет здесь никого;
Покойно, тихо и светло.
Карман Тавита топорщится, –
Французский звездный каньячок
Головку тянет, как флажок,
На волю выскочить всё тщится.
Да вот «дитя» МФТИ
Все тянет с точками над «i».
Хаморкас – с чув. наша улица, с одной улицы, соседи.
МФТИ – Московский физико-технический институт (г. Долгопрудный, Московская область).
А лысина блестит на солнце
У «иностранца»-землячка, –
Ну, точно донышко у блюдца,
Что всю слизал язык кота.
Глазёнки юркие всё рыщут
Туда-сюда, как будто ищут
Зарытый с кладом ларь-сундук;
Ну и Тавитик, ну и фрукт!
Таким же не был ты, дружище,
В далёком свете детских лет.
Теперь в тебе… как света нет,
А прёт какая-то тьма-мглище
И в речи, даже и в шагах, –
Душа… гниёт как б на глазах.
«Физфак я кончил – вуз элитный;
А ты, друг Гурий, что кончал?
Я в фирме суперской – спец видный!
Имею в банках капитал.
Ты сочиняешь про свободы,
Народам малым пишешь оды;
Читал… Ну, так, вскользь просмотрел;
Как там? – «пострел везде поспел»,
Ха-ха! Имею тож таланты.
Не зря ж меня шеф-Суккерман
Впустил в «семью» и даже в клан:
Мы там весь мир… ну, доим как бы!».
На миг запнулся тут «масон»,
Сев на бугорчик, как на трон.
Стрекочет в травушке кузнечик.
Щебечет стайка птиц в кустах.
На берегу, у самой речки
Лягушки квакают… В делах
Живёт природушка-землица!
И некуда ей торопиться,
Ко времени и к месту всё, –
В ладу с собой её житьё.
И даже курицам безмозглым,
Видать, ясна природы суть:
У каждой твари – ход свой, путь…
Не ведают, как быть не честным,
Бессовестным и подлецом.
Природа – Истины всей дом.
А прямо рядом, на лужайке,
Коровушка пасётся всласть;
Сопят ноздрища в нежной травке.
Да, зелень нынче удалась.
И вымя – ну, ведро, не меньше;
Знать, доят трижды в день, не реже,
Коль в полдень уж с таким добром.
На ней, знать, держится весь дом.
Мир кормится земным нектаром!
Погодь, дояр-то кто, – Тавит?
На Тава как на моль глядит, –
Мол, к «твари» снизошел базаром!
От сей догадки вздрогнул аж
Поэт Тав Гурий – скиф-чуваш.
«Манкурт-улпут, да что ты мелешь?
Хорош комариков смешить.
Городишь, что весь мир ты «д;ишь»;
Что стрёмно здесь, в деревне, жить…
На чьи ты денежки учился, –
Не на колхозные ль? Что, злишься?
Отец главбух был твой, Тавит.
Да что с тобой – один камит!».
Вскочившего с бугра «француза»
Поэт лишь хлопнул по плечу,
Да тот – с обрыва, и – ко дну;
«Парле ву франс»… как? До конфуза!
Корова смотрит на сыр-бор
Как на никчемный лишний сор.
Ей всё понятно: у «двуногих»
Хозяев жизни на земле
(Как допустили это боги?),
Видать, не густо в голове:
И молочко, и сыр, и масло
Даёт корова, – им всё мало,
Им всё давай; и – шкуру рвут.
В руках у них – и нож, и кнут!
А эти два «двуногих» тоже, –
Тут сбацали (му-у!) кавардак:
Один другого – хлоп!.. в овраг;
Смешно Маруське стало даже.
Ну-да, она верна себе:
За «миру мир» на всей… траве.
А над селом уж песни льются.
Чего ж, ведь праздник: то – «закон»;
Свет над Тайбой, чьи годы вьются
От древних бу;лгарских времён.
А солнце золотом-пожаром
Над миром всем, – небесным флагом;
И облак лёгкая волна
Плывёт по небу, дум полна.
Душе – всё вечно здесь как будто;
И дым, и тополь, и тропа,
И сена свежего стога,
И на пруду утята, утка...
День на земле; и создал ж Бог!
О, как Он это сделать смог?
Глава IX
Заступитесь, о волны!
Мне, в стольких морях
побывавшему, –
мне, пролетавшему в тучах, –
плыть пристало ль сквозь флаги
любительских яхт,
иль под страшными взорами
тюрем плавучих?
Артюр Рембо
За день до этого «камита» –
В столице-граде Чуваш Ен
Народом праздничным набиты
Все ПТУ. Важнецкий день:
Вручат дипломы поимённо.
Там – ужин, танцы; будет «клёво».
За солнце нынче – свет от лиц;
Диплом ведь, не какой-то лист,
Путёвка в жизнь, да с аттестатом,
С профессией, – как это вам?!
А пролетариям-парням
И девушкам – сей факт парадом,
Салютом кажется в их честь!
(Рабочий класс ещё жив, есть!).
Да ещё как! Ведь он Отчизне
Даёт и хлеба, и угля.
Так было в прошлом. Так и ныне.
Так будет, есть пока Земля.
Земля же есть, пока Россия
(Которая была Скитея)
Стоит; в ней вольный скиф-народ
Под небом трудится-живёт!
…Линейка общая. Директор
«Поёт» похвальные слова;
И Сандру вышла похвала:
По спорту был он ценный «кадр».
Вовук ревниво уши трёт, –
Мол, людям в жизни всё везёт.
А как же, Сандру вот вручили
«Диплом» и «Грамоту», – под туш!
Про Вовку ж будто все забыли;
Для всех он так, – «Кудряш-котруш»,
Мышь серая, без палки нолик.
Без Сандра стал бы вовсе шнырик;
Защитой друга – без хлопот
Житуха Вовки; и не год,
А с детства раннего доныне!
«Кудряшка» знает, как никто
Об этом; косится всё ж зло, –
Как будто в друге бед всех корни.
И зол, и дуется Вовук
Как хрыч на всех, кто рядом тут.
Стоят ребята, ряд за рядом;
А микрофон миг не молчит;
Чины командуют парадом,
От «мощи» их земля дрожит!
«Жильцы» высоких кабинетов
Как б снизошли до человечков;
И долю львиную похвал –
В свой адрес; вточь – «девятый вал»!
Крепка на «броньку» «едроссия», –
Непробиваемо ведро!
Но плещется в ведре… дерьмо;
В «пахучести» – его вся сила!
Эх, в чистый воздух торжества
И тут вмешался дух «едра».
«Заводы – пролетариату!» –
Закон первейший Ильича,
Бесследно сгинул, канул в Лету,
Слетела как башка с плеча.
«Земля – крестьянам!», – тоже сказки.
Меняются всего-то маски.
Навеки лишь один закон:
«Трудягам – рай… на свете том!».
Учительница пожилая
Так размышляла, глядя вглубь
Картины этой; с ее губ
Слетела фраза золотая:
«Ребята, вы – рабочий класс:
Кормилец и опора масс!».
Взгляд педагога-ветерана
Скользит по лицам – по сердцам.
Вот эти – «шишки», видно явно:
Всё – в тень, хорьками, по углам.
А тут вот – сельские ребята.
Жизнь учит их расти без блата,
Всецело в миге торжества;
В глазах – святая простота.
Взор педагога на мгновенье
Держался дольше на одном,
На парне с правильным лицом, –
С Аттиллой будто совпаденье!
Звать Сандром, – гордость ПТУ;
Льнут деревенские к нему.
«Закон» неписанный, известный
В училищах среди ребят:
Тут чаще рулит тот, кто местный.
Сквозь пальцы на сей факт глядят
С высот Минобрзаведений
И РОВДешных отделений.
Вся в собственном соку жизнь здесь
Кипит; богата эта смесь.
Добро и зло тут – вперемежку;
Коварство с честностью – рядком…
Но больше всё же света! Вон
Любовь, и веру, и надежду
Таят глаза выпускников;
Закон главнейший – он таков.
Не истребить вовек всё это
Реформам мутным и ЕГЭ;
Хранится луч святого Света
В сердцах у юношей на дне!
Не растерять бы кладезь эту,
Став взрослыми, в угоду быту;
Остаться б с юностью всегда:
Как родниковая вода
Все мысли свежестью б дышали.
Ведь в юности пределов нет
Мечтам, желаниям… Весь свет
Как бы у ног, близки и дали!
На Сандра вновь средь всех ребят
Пал педагога острый взгляд.
Не активист и не отличник;
Сам по себе. Но лидер он,
Хоть по характеру не «хищник»;
Борьбы и штанги чемпион.
Таким бы – премии и гранты,
И Президентские награды.
Но хапать «сливки» мастера
Другие, у кого «рука»,
И блат, и связи, и нахальство.
Двойной стандарт – со школьных парт.
Гремит в России лжи парад!
«Вожди» – с тугой мощной начальство.
Тут педагог, само собой,
Поникла умной головой.
А молодежи – «оторваться» б!
Ей дискотеку подавай.
А кой-кому еще подраться б,
Адреналин им – кайф… за край.
Тут шприц найдётся, водка, «травка»…
(Признаться надо, хоть и гадко!);
Вот – бал! Ввалилась... как «родня»,
«Новоюжанская» братва.
Загрохотала дискотека,
Мигая взрывами огней;
Хип-хоп – кумирчик-чёртик дней,
Попса – божок безбожный света!
Пустеет мозг, а кровь кипит.
Не знает разум, что творит.
О, век всеобщего дурмана…
Эпоха липовой красы.
Деньки дешевого обмана;
Кто правит этим – «молодцы».
Как будто вмиг, в мгновенье ока,
Не пролетело и полвека, –
И поколений два… как нет;
«Бухла-жранья» всего-то след.
Свершения геройских предков
Для них – прикол и анекдот:
Им вождь – горластее чей рот;
Их путь – в «рай общечеловеков».
Кто пашет в пот за чёрный хлеб –
Им лузер, лох, отстой, «привет».
Как мастера и педагоги
Исчезли с глаз в банкетный зал, –
Беда и грянула, о Боже!
Бал выпускной – враз адом стал:
Из «новоюжки» «гости»-дядьки
С себя тут сдернули все маски, –
Кто девок лапает в углу;
Кто, вон, «деревню» бьёт по лбу!..
Вот Сандр повернулся было, –
«Своих» успеть взять под крыло;
Тут в спину кто-то тяжело
Вдубенил так – в глазах потухло…
Но в боли адской, как в бреду
Рванулся Сандр на «братву»!
Так на Войне на танк шёл воин,
Геройски, – зная, что он прав.
Превысшей Славы тот достоин,
За Правду кто готов пасть в прах;
Кто и один – на поле воин;
Кто в смертный час душой спокоен;
Кто жизнь отдаст за свой Народ,
Но честь и имя сбережёт!
И это вот – всего дороже
На свете этом, что зовут
Земля, планета, шарик, круг;
Она всем Мать. И даже больше.
…«Война» – на танцах! Место есть
Для Подвига, – сейчас и здесь!
А музыка не умолкала.
На непонятном языке
О чём-то что-то там орало,
Как будто радуясь беде...
На сердце пусто. В теле тяжко.
В душе скребется будто кошка.
Троих «дядь» Сандр «отключил»!
Уж сам шатается без сил…
Тут вдруг поймал он краем глаза:
Летит бутылка прямо в лоб!
Успел присесть; сосед-то вот
Упал… И хлещет кровь из носа!
Тут Сандру тоже между глаз –
Кастетом! И ушел пол в пляс.
И – «сон»… Куда-то парень падал,
Как камень, брошенный во мглу,
Во мрак. Навзрыд, встон кто-то ахал;
Иль Сандр сам? И почему
Так долго длится жуть-паденье?
Дышать нет воздуха! Мгновенье
И – чудо: лёгкою рукой,
Любовью, Верой, Добротой
Коснулся будто кто-то Сандра,
Остановив полёт ко дну;
И – скрылся в неба синеву.
Вся Вечность… словно в миге «кадра»!
«Вовук! Вовук!» – шептал батыр.
А у «дружка» и след простыл.
Да, смыться от греха подальше
«Кудряш» имел талант большой;
«Своя рубашка к телу ближе» –
Вот «кодекс чести» труса, свой.
Что к этому добавить можно?
В беде узнаешь друга, точно:
Кто бросил друга на войне,
Врага тот хуже; и вдвойне!
С ментами чтобы не связаться
Иль чтоб не пасть под «пресс» братвы, –
«Друзья» исчезли… как кроты.
Как это может называться?!
Ах, стал предателем друг-брат;
И оттого – больней встократ!
Больнее боли всей – обида…
Да Сандр тающим умом
Всё ищет Вовку – друга детства;
Но – нет его! Есть сто ворон, –
Кружатся стаей кровожадной
И тенью кроют всё; ужасный
И жуткий этой стаи вид!
Вид Сандра… без сознанья: «спит».
А шар земной летит по небу
Своим путем, что дал Господь.
Земля – прекрасная из звёзд;
Подобна ликом бриллианту!
Земли «хозяин» – человек;
Кто – бриллиант, кто – грязи след…
Об этом думал ль кто в тот вечер
Под дискотечный тарарам,
Под вой бессмысленный, как ветер;
Под децибелы по мозгам?
Да как вздохнуть здесь о высоком,
Когда ум дохнет в громе гулком?!
От дикой пляски-тряски фар
Тут вместо разума – угар,
«Отрыв» от жизненных реалий;
Тут – «зомби», а не человек;
Из «сказки» будто бы тут свет
(Прёт роза как б… из-под «фекалий»!).
А месяц с неба, за окном,
Печаль лил взглядом-серебром…
В тот вечер на дежурной «скорой»
Доставили трёх драчунов
В «Больничный комплекс»; аж с сиреной.
Им наложили уйму швов.
Но дядька из «братвы» – отпущен:
Ментам зачинщик, знать, не нужен.
В палату Сандра одного
Закрыли, как вину всего.
О третьем, павшем от «гранаты»,
Добрейшем в мире простачке, –
Сказали: «В коме вообще;
Ещё жить… часики. Вот так-то!».
У Сандра сломаны ребро,
Нос, сотрясенье мозга… Всё.
***
От этих дел и бед ужасных
Трещит и рвётся сказа нить –
Сюжет романа. Из опасных
Мест этих рысью, во всю прыть –
В деревню б, на луга, в овраги,
На бездорожье и дороги,
Где всё родное с детских лет,
Роднее их на свете нет, –
Скорей туда бы, друг-читатель!
Свободно грудью всей вздохнуть,
На миг забыть про город-жуть
(Ах, автор, всё же ты – мечтатель...).
Авось и Тава встретим здесь.
Причин для этого – не счесть.
Как без него-то? Он же главный
Герой «Скитеи». Без него
Роман – никчёмный и бездарный;
Тав – суть и стержень тут всего!
Друзья, вокруг себя взгляните;
И на себя, в себя взгляд киньте, –
Найти б Поэта вам черты,
В себе, в соседе… Я и вы
До «роста» Тава – нет, не тянем;
Не нам размер его души.
Не потому ль «отцы-вожди»
Поэта травят – псами… Знаем, –
Тав – в поле воин и один!
Да трудно сдюжить и таким.
Он после спора-«посиделки»
(Как плюхнулся в овраг «француз»)
Вслед плюнул со словечком крепким,
Как б скинул с плеч ненужный груз.
Вошел в деревню бодрым шагом.
Обнял бы он тут всех-всё разом, –
Дома, ограды и углы,
И даже псов, хоть те так злы.
Но до избы родной Поэту
Дойти-то вот не удалось:
На главной улице Тав-«гость»
Попал в объятия Артуру:
«Тав Гурий! Ух ты, корефан!».
В охапку – «пацана пацан».
И будто ветрами из детства,
Из самых светлых, чудных дней
Накрыло память, дух и сердце;
Мгновений этих нет родней!
Эх-ма, держать бы их подольше
В объятьях памяти! Что лучше
Поры, когда ты босиком,
На ветерочке как верхом,
Вскачь рассекал, играл всё лето?!
И – в школу, осенью. Там класс,
Там звонкий смех, сиянье глаз,
Тоске и грусти там – не место.
Да, одноклассничество – «вещь»;
Навек, на жизнь всю, то бишь.
О, эти встречи! И внезапны,
И долгожданны столь они;
И легкомысленно отрадны,
И тяжко-давяще грустны.
Одних уж нет в живых, – далече…
Другие трудятся на свете
Во благо людям и земле;
А третьи в жизни – так себе:
То ль есть, то ль нет их – не заметишь,
Пока не стукнешься об них
Лоб в лоб, «нос к носу»… Тут, как псих,
От радости нежданной вскрикнешь;
Нет, жданной, – как не ждать тут встреч?
Ведь День деревни, Сьимек ведь!
Хлопки, затрещины по-братски…
Лет десять быть в одной семье,
Быть одноклассником – не цацки,
И не фуфло ведь то тебе!
Артур тут: «Гостя дорогого
Доставить взялся, чуть «больного»;
Знакомься: крёстный, из Тайбы,
Поддался ласке корчамы».
И точно: в «Ладе», глядь, от храпа
Дрожат и шторки на окне.
В вине чувашском – корчаме –
Есть сила хлеще Эскулапа!
Глотнешь – и пляшешь, словно бог;
Ещё глотнешь – и ты «без ног»…
Корчама – с чув. медовуха. Корчама – корчма (трактир).
Симпыл-нектар – та медовуха;
И водки хлеще, и всех вин.
Чуть пригубил – и сила духа
С башки до пят; ты господин!
Симпыл – древнейший из напитков.
Ровесник Сфинкса, древних свитков.
Чувашу Туро создал в дар
Сей чудодейственный нектар.
И с именем таким высоким
Есть в Шупашкаре светлый дом;
Всё для народа в доме том:
Гостеприимство брызжет соком!
Тут – и крестьяне, и поэт…
Не зарастёт к «Нектару» след.
Симпыл – с чув. бальзам.
Хозяин дома – карабайский
Чуваш, по имени Куля;
Ухтун Кули – коль звать по-свойски;
Его взрастила Шемурша,
Род Столяровых . Старший – Коля:
И швец, и жнец, – трудяги доля.
О, как он песни вам споёт –
Душа взметнётся вся в полёт!
В глазах и в голосе – народность,
Неиссякаемый родник;
С родимым краем в каждый миг;
Певец, «делец»; талант и скромность…
Была б такой людей вся рать –
Нектаром можно б то назвать!
И Тав не раз в «Нектаре» гостем
Бывал; и чай пивал с медком.
То было в «прошлой» жизни, впрочем,
Когда Тав «общим» шел рядком;
Когда с «элитой» не бодался;
Когда на власти не кидался;
Тогда и спонсоры велись, –
Лишь «жалкой тварью» поклонись.
Да, было время и у Тава,
Когда как все, как «человек»
Топтал он этот божий свет;
Планеты боль душа не знала!
Пожил, познал: земли нектар –
Художник, в ком к страданью… «дар».
Но хоть страдай, хоть в ус не дуй ты, –
Не будет сытым твой живот,
Коль Правдушку вложил в куплеты:
«Награда» власти – вилы в бок!
«Элите»-бизнесу правдишка –
Козлине пятая как ножка:
«Поэта – гнать вон на крыльцо!
Какое спонсорство ещё?!».
Не подойти к капиталистам, –
Те «муравьишки» (ах, «краса»!)
Рвут по-шакальски, до конца,
Добро народное со свистом!
Галопом на том ветре дня,
Поглядь, – и здешние «дела».
А как же? Ведь живём в «семейке»
Одной, российской. И в котле
В одном все варимся; нет – в пекле!
То ясно вам и даже мне,
Друзья мои, и без частушек,
Без всяких скобок и кавычек,
Чем изобилуют листки
Книжонки этой вот. Стишки…
Клянусь, неловко мне, приятель,
Что тщусь так это называть
(С «колейки» сбился вот опять
Кустарный горюшко-писатель)
Ему б «героев» тут подать,
А он – лишку и чушь болтать.
Что? «Выставочку» рыл хотите
Тех толстосумов-несунов?
Да вот их ряд, «оккей» и «битте»,
Оставивший вас без штанов,
Без комбинатов и заводов,
Без фабрик и нефтепроводов,
Без садиков и прочих благ!
Извольте, – вот их «авангард»:
Сам «Праздник-Кольк» – юрист «вселенский»;
Йыкнат – «колхозник»-аферист;
Янулина – вор-финансист;
Хернясимов – захватчик местный;
Умаслов – с маской ЧНК;
Абляк-бабайка – «руль» зэка…
Смешков – сухарь, который в пиво
Из крана воду хлещет: маг!
Попков – не хило тоже «диво»:
Без мяса гонит «сервелат»…
И те, и эти – депутаты,
«Бомжи»! Глядь, – «нищи», без манатки:
Заводы нынче – не на них,
А на людишечках родных.
Заводчики-миллиардеры
Народу – «слуги»! Вам смешно?
А мне же – солнце не взошло
Как будто в мае, в День Победы...
Бал правит, исто генерал,
Шпанно-мандатный «хаморъял»!
Хаморъял – с чув. односельчанин, земляк.
Скупили, предали, продали
Народное добришко всвист;
Уж и народ за горло взяли.
Им п;фигу мораль, чёрт, Христ…
«Всё схвачено, путём всё, в норме,
Всё в рамках права и в законе!».
«Бабла» у них – хоть пруд пруди;
Сдувают пыль с воров… суды!
Сплелись, как змеи, власть с «мокрухой», –
Влез в галстук, в шляпу криминал;
Глядь, – в креслах те, кто шустро крал
Вчера лишь! Светится улыбкой
Дежурной нынче на Народ,
Опутавший Россию «спрут».
Не хочется марать бумагу
Тем списком кличек и имен,
А то бы встали тут ряд к ряду
И те, кто по уши – «закон».
Вот автор снова рядом с Тавом!
С героем, созданным им с жаром.
…Жара. Июньский знойный день.
Башку укрыть б от пекла в тень.
Тут даже псам – не то чтоб лаять,
Им лень глаза открыть на мир.
Лишь у козявок в травке – пир.
Но что же мы – погоду хаять?
Погода – лучшая, всегда,
Тысячелетия, века!
Тем более – в такой деревне.
Тайба... Названье какого!
Тейпа, Тапай... Слова столь древни,
Их смысл – с Неба самого,
Аж от турханов-фараонов!
Остались здесь следы народов:
Монеты, камни-письмена
Нашли в земле Тайбы сполна
Учёные и иже с ними.
Тут Городище до сих пор
Несёт священный пост-дозор –
Хранит Булгарии святыни
(Сколь ни старались – не нашли
«Истцы»... татарские следы).
Тайба (Таяпа) – название деревни. В Чувашской Республике населенных пунктов с таким названием насчитывается более десятка. Смысл – тейп(а), тэп ай, таппи… Тэп – на русском корень, дно, главность. Таппи – на русском самый край, конец (пруда, моря). Таябинское городище – древнейшая крепость булгар-чувашей на территории ЧР. Диссертации «доблестных» историков наших дней о «татаро-монгольском» наследии этих поселений – грубейшие ошибки (псевдоистория, псевдонаука, фальсификация, подтасовка фактов). Существует легенда, что любимую и верную жену-амазонку величайшего фараона Египта Рамона звали Тая аппа (сестрица Тая), что похоронена она в этих местах. На яльчикской земле стоят пять деревень с названием Таяпа. Табия (Табис, Чавиш) – название горы близ Стамбула (Турция).
Тут скифов грозных (предков наших)
Град стражем издревле стоял.
Курганами – могилы павших.
Тайба – чувашей крепость-ял.
Ей лет за тысяча, не меньше;
Она Аскал-Казани старше.
Из Киева ступил сюда
Чуваш-скиф в древние года;
Хоть ставил церкви и в то время,
Но «высшим» местом был погост.
Есть слух: в Тайбе был к «раю» мост –
Портал! Оттуда, мол, скиф-племя…
Царей, батыров и жрецов
В Тайбе «спать» клали... как богов!
Не мифы это и не сказки.
Народ – он кладезь Бытия!
Язык, одежда, лик... Всё – связи
Веков и нынешнего дня.
Но день сегодняшний наотмашь
Устои рушит тупо, надо ж;
И ставит с ног на б;шку всё.
Историю пуще всего!
Взять, – в моде нынче юбилеи
Не только «лидеров», «отцов»,
Но даже сёл и городов;
На этом все собаку съели.
Кишмя кишат профессора,
Тьма – «мудрецов», «светил» – гора.
Про юбилеи... Что тут скажешь?
Тут скажут «сверху», – сколь, кому:
«Москву с Казанью не обскачешь;
Лета их – мера вся-всему!».
А что «отец» их – скиф от Хора;
И что до сёл тех были… сёла
Древней, чем принято считать, –
Об этом велено молчать!
И как тут про тысячелетье
Тайбы орать от счастья гимн?
Вождей «очко» – тайком жим-жим;
Власть местная – под Властью, верьте!
Тайба – Хораскиль – Починок…
Там скиф-чуваш жил – «печенег».
Большая, Малая, Лаш, Энтри;
И все – Тайба. Ветвистый род!
Осел здесь скиф в лесные дебри.
По Нилу, Тибру был путь-ход;
Алтай, Кавказ, Причерноморье,
Азов, Крым, Каспий, Дон, Поволжье...
О, врос корнями вширь и вглубь –
В Евразию – прапредков дуб!
Тайбы в Чувашии – с десяток.
В России, в мире – сто с лихвой.
Под небом с гордой головой
Земляк жить вправе, коль быть краток:
Бессмертной Феникс-птицей он,
Из пепла встав, вновь строил дом!
Тайба… Деревня не простая.
Из «тьмы» Истории, со дна.
Чувашского родного края
В ней чуется легенда-мгла…
Ещё – ведь Сандр же оттуда!
С ним встретиться не было б худо.
И – Тав Артуру: «Я с тобой:
В Тайбе-то… там – товарищ мой.».
Пыль летнюю взметнув салютом,
Машина ветром понеслась;
К езде в Артуре – с детства страсть:
Домчал к желанной цели мигом;
И крёстного супруге сдал.
Спешит увидеть Сандра Тав.
Ученика, братишку, друга, –
Для Тава Сандр близким стал.
С какого дня, да как, откуда
Нашёл в мальчишке что-то Тав?
То «что-то» – свет и человечность,
В работе и в борьбе прилежность;
Чувашскость, сила и покой,
Уменье быть самим собой.
Таким писатель видит парня;
Тому же лишь семнадцать лет.
Но выйдет толк, сомнений нет, –
Батыр он! Вера в то безкрайня.
Тут вспомнил Тав тот светлый день:
«Крестили» Сандра «миром» всем.
То было осенью глубокой...
Горит рябинушка в саду;
Пожар – с ноябрьской поземкой;
Вся роща – в солнце… как в цвету!
А белый снег обрызган кровью
Рябиновой; всё брызжет новью!
В огне – осенние цветы;
Как б приосанились кусты.
Раз в год такое может грянуть
Подарочком нежданным в мир.
Поэту осень – миг-кумир:
Блеснуть как взрыв! И вдрожь угаснуть…
В «скит» Гурия сошлись тогда
Чуваши – громы-имена!
Да, кто есть кто – как на ладони
В ЧР. Тут знают что-почём:
Кто беззаконит, весь в «законе»,
Ввек лижет трон со всех сторон.
А кто и вовсе вне закона –
Взял-вякнул слово против трона;
И – взять «врага»! В клеть наглеца!
Не сметь на «лидера-отца»
И пикнуть-чихнуть даже писком
Всяк «Пять-колоннам» и «Другим»
(Навальных типа, иже с ним), –
«Агенты» сгинут, вмиг, со свистом!
Всем в царстве ясно – кто есть кто…
В ЧР – под «лупой» даже всё.
Тут всё в «ажуре», на контроле;
Тут «Держиморды» – будь здоров;
Забудь мыслишки все о Воле,
О всяких там Свободах слов,
О демократиях всех прочих,
О Конституциях (до кучи);
К статье, где «Выше всех Народ», –
Закрыты дверь и кислород…
Здесь такова картинка, братцы.
Ещё штришок есть к «полотну», –
К российскому житью-бытью,
Финансы где поют романсы
У всех трудящихся людей:
Олигархат здесь – «казначей»!
Но – что за вольные движенья
Сюжетной линии, поэт?
Читатель ждёт того мгновенья,
Когда узреет во весь цвет
Здесь настоящую элиту
Чувашской нации; страницу
Он жаждет взять из-под пера
У автора! Ну что ж, пора
Чтеца обрадовать открытьем
Имён Героев; знай, народ, –
Кто за тебя в огонь пойдёт
В смертельный час! И будет вечен
Для поколений, что придут
Взамен тебе и мне, мой друг.
Под старой яблоней – костёрчик
Резвится пламенем, треща;
Шипит и пенится котёлчик, –
Пьянит вдрызг запахом уха.
И вьется в синь дымок душистый;
А на земле снежок пушистый
Укрыл чуть золото листвы:
На белом – «солнца», глядь-ка ты!
И чудится душе Родное,
Такое, – трудно и сказать,
Ничем, никак не передать…
Мгновенье данное – Святое!
Тем более, когда вокруг –
За брата каждый, каждый – друг.
Илле, Смала, Микул Лукусьын,
Витя-Кереш, Тав, Хусанкай,
Кенесь, и Сорро, и Чинтыкон...
И Сандр; в нём смущенья – край:
Впервые видит нацэлиту
«Живьём», без масок, не картинку;
Как равный тут средь равных он,
Которым не указ и Трон!
А Гурий Тав в «скит-дом» нарочно
Гигантов тех собрал тем днём,
Чтоб видел Сандр-чемпион
Заступников народных очно.
Чтоб слышал ухом, сердцем вник;
Чтоб вехой стал ему сей миг.
Как на подбор все, личность – каждый;
Прошла закалку эта «сталь»:
За свой народ в бой не однажды,
О, каждый, кто тут есть, вставал!
Когорте этой, Правдой сильной
(Для эфэсбэ – почти… «нацисткой»)
Правительство народу дать
Под силу бы, да что ж скрывать.
Кенесьев вот иль же Лукусьын:
Хоть в Президенты их, сейчас!
К ним – уважение средь масс;
За что и терпит власть их «чудом».
Да, каждый тут… один за сто!
(Народу здесь хоть повезло).
Ведь лидер – это лик народа,
Дух нации; и только так!
Земли родимой всей «погода»
Идет с него; то – не пустяк.
Погоду делать же в «болоте» –
В низах и в высшем кабинете –
Ходить по лезвию ножа,
От ран и боли не дрожа!
А эта доля не для слабых.
Нести сей крест – титанов труд.
Как не гордиться этим тут?
Петь надо б оды в тех, – достойных.
Средь них – народный депутат:
Сам Кнесьев. Вот мой кандидат!
Я вот кому бы руль доверил
ЧР, да что ж там – всей страны!
Бог не щадя ему отмерил
Свой дар от пят до головы:
Порядочность, смекалку, смелость,
Делам и сказанному верность…
А в двух словах – «змий мудрый». Да!
И в Эльтеберы б навсегда –
Его; в министры бы – когорту
Вот этих пламенных борцов,
Кто за Свободу пасть готов;
И взмыть орлом, служа Народу!
(Отвлёкся автор тут опять.
Прости, читатель, – будет знать).
Тогда ж вручили Сандру «дело»:
Поднять чувашскость в ПТУ
В своем и близлежащих, – смело!
С того же дня тот – на «посту».
И тянет «воз» свой аж Гераклом:
Кучкуются ребята рядом, –
Парнишки сел и деревень;
Им Сандр – «батя, вождь-кремень»!
С ним «Южный куст» разросся садом.
Но… глаз да уши «наверху»;
И даже в мелком ПТУ:
«Стучат» на Сандра уже градом;
Мол, «наци» он и ОПГ!
Куда, мол, смотрит ФСБ?!
В те годы сенчекских давили
Кому не лень и как могли.
«Репрессией» руководили
С самих верхов ЧР – фас, пли!
Причина травли, коль быть краток –
Сам президентик-«праздник»... гадок:
Велеров в юности побыл
«Терпилой» сенчекских. Вот пыл
И геноцида рвенье, – в мести
Царька-юристишки-вора!
А остальная мишура –
Чинушной стаи рвенье в лести.
Но – диво: давят чем наглей,
Тем дух у сенчекских сильней!
И в ПТУ, и даже в вузах
Заметно было без очков –
Дискриминация! Столь низок
Нрав оказался у «отцов»
Республики национальной,
Чувашскость где должна быть главной
Опорной силой для властей.
Они же – к кончику ногтей
Достойнейших сынов народа!
А в Сенчеках чуваш растет
Орлом, готовым ввысь, в полёт;
Аттилы «клон» там – род из рода!
(Хотя манкуртишки везде
Найдутся. Да их нету где?).
Глядь, – аж «ученые» за дело
Впряглись: Велерову служить.
И – в «докторах» кой-кто уж; «клёво»!
А «диссертаций» стержень-нить –
Народец сенчекский кошмарить,
За «татаризм» бить и жарить!
Туфтаев, иже с ним братва,
Наказ царька-вора сполна –
В жизнь; вскачь – томишки сочинений!
А что границу с татарвой
Держал сей край на смертный бой, –
Тем лжеисторикам до фени.
«Столпы» же (как Юмах Йышши)
За сенчекских – ни-ни, в тиши.
Вскачив на кафедры, трибуны,
Прихватизировав экран,
Народные захапав вузы, –
Сей «нацэлитный» шибко клан
Бессовестной старпёрской прытью
За «Плутико-едросской» властью
«Глухонемослепой» народ
К бездонной пропасти ведёт!
(Народ – за стадо тем «мудрейшим»).
Предав Булгарии следы
За званья, должности, «кресты»,
В грудь бьёт себя «жрецов» рой лешим:
Они – «вожди», мол; кланься им!
Да дух их – тлен, на лицах – грим…
Тут тоже надо б поимённо
Назвать «когорту паханов»,
По жизни гадивших отменно
На след прапредков и отцов.
Средь них легко читатель сыщет
И «докторов наук», и выше;
«Заслуженный», «народный» там!..
При чине-должности сей хлам, –
В глаза народа пыль пускает
Уж множество десятков лет,
«Забыв» свой род! Им тьху-«привет»
Влепил бы автор; да не станет
Марать дерьмовым списком стих:
В Иуд пусть плюнут внуки их!
А мы, по ходу, вновь продолжим
Наш путь, – вперёд, читатель мой!
А путь извилист очень, впрочем;
Да и тернистый, и крутой, –
Героев судьбы таковые…
И молодёжь, и пожилые –
У всех свой ход, своя тропа;
Без «близнецов» она, – судьба.
И только Господу известны
Начало и конец Пути
Всего и вся… И не шути
Сюжетом, автор! На страницы
Ты только Правду подавай.
В дела героев не встревай.
…В Тайбе, в тени у магазина,
Торчит ватага пареньков.
И тарахтит моторчик «Минска»,
Сорваться с места вмиг готов.
Кудрявый, держит руль который,
Поблеклый что-то и понурый, –
К нему-то Тав и подошел;
Да страх в глазах того прочел.
«Найти бы мне Смирнова Сандра;
Я – Гурий Тав, Смирнову друг».
«Кудряшка» тут и сник так вдруг, –
Как голым встал под льдинки града!
Он понял, кто явился тут, –
О нём от Сандра знал Вовук.
Он знал, что Тав сей и Улыпу –
Почти ровня; в одном ряду.
Поэт на стаю-«нацэлиту»
(Что против власти – ни гу-гу)
Глядит как на никчемных пешек,
Надутых званьями пустышек,
Чьи все мечты и идеал –
Оклад, откат, банкетный зал…
Поэту, и борцу к тому же,
Чиновничье-ученый клан
«Родной», чувашский – что бедлам;
Как «дом терпимости», похоже.
Вот всё, что Пакшин Вовка знал
О Таве, – друг так рассказал.
А он словами не бросался, –
Знал Сандр цену своих слов;
И силищем не бахвалялся,
Хоть мог ломать и твердь подков.
В делах и в дружбе был надёгой
Для всех, кто рядом. Шёл дорогой
Правдивой и не лёгкой всё.
И подставлял своё плечо
Любому, кто попал в несчастье.
Сто раз он Вовку выручал;
За друга детства он стоял
Горой, – на улице и в классе.
Что? В прошлом времени Вовук
О Сандре начал думать тут!
А тот… в беде теперь, в несчастье,
В больнице, сломан-перебит,
В бреду, валяется в палате,
Наверное! Вовук же спит
И ест, бездельничает дома;
Баклуши бить ему – «законно».
Лишь ненароком, редко так
Вздохнёт о Сандре Вовка-«брат».
«Кудряш» почти забыл о друге,
Кто был опорой для него.
Теперь вот Сандр – далеко…
«Кудряшка» тут-то лишь, в испуге,
Размах беды чуть осознал, –
Трус на глазах весь ватным стал.
И запинаясь, заикаясь,
Всё выложил как на духу;
Местами хныкал, будто каясь.
Но что – дерьмо? Да наплаву!
И Таву так тут захотелось
Влепить «Кудряшке» за сопливость –
За трусость! Сердцем коль сказать, –
Продаст такой и дом, и мать!
Иуду в с;плях ныть оставив,
Писатель в Сенчек полетел;
На чебоксарский рейс успел
(Артур-то – молнией доставил).
И покатилось-понеслось,
Что «Делом Сандра» назвалось.
Дела… Тем временем в Пакшели
(Аул – с муллой, само собой)
Прибавилась душа для жизни;
Продолжить чтобы род людской!
Что может быть еще важнее,
Чем новость данная в деревне?
Согата сына родила, –
Ликуйте, небо и земля!
Мать молодая от сыночка
Не может чуть отвесть глаза:
Комочек малый – вот краса
Поярче и луны, и солнца!
Пришел на Землю человек;
На небе – новый звёздный блеск!
Не это ль – счастье? Во вселенной
Нет людям радости крупней,
Чем ощущенье связи вечной
С потомством до скончанья дней!
Связь эта – духом, зовом крови,
До каждой клетки, до мозоли,
От вдоха первого до дня
Последнего, что скроет тьма;
Не это ль выше, чем Небесность?!
Самим Всевышним, да сполна,
Земным созданиям дана
Любви душевная сердечность!
Ах, что-то дать бы нам взамен
Творцу – за солнце, воздух, день…
Но – день… темнее чёрной ночи
Бывает в жизни у людей;
День – роковой, день страшный очень,
День – гор гранитных тяжелей!
Бывают даже повторенья
Деньков тех; до изнеможенья
Зажмут в объятия тиски
Злых бед – не видимо ни зги.
…Дни-мглища пали вновь на Сандра!
Что ж невезучий он такой?
Что ж крут столь путь его земной, –
Ухабы всё, а не дорога.
На уйму жизней хватит бед!
А счастья – будто вовсе нет.
Ночь грохотала! Молний вспышки,
Как взрывы-всполохи в бою,
Как на войне; ни дна, ни крыши
У этой ночки… на краю.
Как б встала на дыбы природа
За все грехи людского рода;
Шлёт небо гнев свой на землян.
И гнев его – как океан
Огромный, нет конца и края!
Весь этот ужас – в эту ночь.
Ах, Сандру – двигаться невмочь;
Он бредил всё, изнемогая.
А свыше, – будто слали знак;
Боль парня – Неба боль… Вот так!
***
Сереет здание больницы
Во мраке ночи под дождём.
Окошек тёмные глазницы
Упёрлись в полночь; ходит сон
По коридорам, по палатам…
Час дрыхнуть и белохалатным
Дежурным сёстрам и врачам
По кабинетам и постам.
И только юноша безусый –
Травмотделенья пациент,
Семнадцати неполных лет –
Уснуть не в силах с болью адской;
Боль в клетке каждой, боль в душе!
Невыразимо вообще…
От доз снотворных и уколов
Забылся Сандр в тяжком сне
Лишь под рассвет. Был сон недолог, –
Боль нестерпимая в конце!
Открыл глаза в изнеможенье;
Шум в голове, под сердцем жженье;
И будто тысячи гвоздей
Пронзают тело до костей;
Ай, тычет в сломанные ребра
Какой-то изверг, вточь боксёр!
В тумане боли вдруг майор
Возник; приказывает твёрдо:
«Ты! Встать! Оставить… Ну-ка, сесть!
Смирнов, к тебе вопросы есть».
Мундир, погоны и фуражка…
Милиция! Зачем? К кому?
Царапнула под сердцем «кошка»
У парня: это же к нему
Явились, – по его ведь душу,
Чтоб закатать в тюрьму-кутузку!
Вон как глазёнками-то мент
Сверлит; и жалости в них нет.
В них – блеск охотничий… по дичи.
И оттого – такая грусть,
И боль, и тяжесть, – просто жуть;
Так не было ни разу в жизни
Ещё у Сандра! Но – за что
«Гость» зверем смотрит на него?
Ах, Сандр было приподнялся,
Но тут же рухнул – боль до пят!
И вспомнил, – как тут оказался…
Нутром почуял: рядом – ад.
И битый час допрос тот длился,
Пока больной не провалился,
Сознание теряя, в «сон»:
У парня мозг весь сотрясен.
А докторишка в снежнобелом,
Хоть вправе вмиг прервать допрос, –
Да, знать, до «прав»-то не дорос;
Зато ему ясна суть в целом:
Парнишка этот-то, больной –
Убийца! Вот кто он такой.
Да с виду вроде и не скажешь:
«Колхоз-деревня», – кто ж еще?
Но «эскулапов» не обманешь –
Натаскан нюх их хорошо:
Клиент с мощной или «голимый», –
Почуять… их талант родимый;
Призванье с номером один!
Дал в «лапы» – ты и господин.
А этот юноша-«мокрушник»
Все стопудово – без «бабла»;
Да и статья… Сгорит дотла,
Ох, хапнет срок сей пэтэушник!
Лечить… Да что возиться зря?
С таких нет «грева» ни гроша.
Пустой звук – «клятва Гиппократа»
Врачам-рвачам, что развелись
В денёчки наши, это ж надо;
«Не мы дрянные, дрянь-то – жизнь!», –
Диагноз их… самим, любимым.
И пахнет чем-то трупным, гиблым,
От этих шустрых лжеврачей;
Пинком под зад их гнать б, взашей!
Да не получится так, видно:
Везде та вонь, по всей Руси,
Во всех делишках сплошь-почти –
Мздоимство! А кто честен – стыдно
За взяткожаждущих коллег.
Что за страна? Да что за век?!
Следак вон тоже суетится, –
Как б над добычей ворон встал!
Ему пост «старшего» лишь снился,
А тут вот случай и предстал:
Раскрыл «мокруху» средь подростков –
Всестопроцентных «отморозков»;
И главаря аж ОПГ
Поймал, закрыл, согнул к ноге!
Тут должность, премия и звёзды
Падут на плечи… и в карман.
И сыщик, вдоску «фартом» пьян,
Строчил о «Деле» том отчёты.
Себя уж в «Шерлоки» вознёс;
До генерала (в снах) дорос!
А что? Шепнули ведь на ушко
Ему вчера как б невзначай, –
Не мелочь это, мол, «делишко»;
Ты, мол, шустри там, не зевай!
Мол, друг опального писаки
Попался «мокрым» в твои руки;
По всем статьям – «убийца». Факт!
За ним следила, говорят,
Сама «Контора», да со рвеньем.
Ты, так что, знай, лови момент;
Готовься «мыть» погоны, мент!
Следак шил «Дело» с упоеньем;
Топорно хоть, но – с огоньком;
Судьбу «убийцы» взял на слом.
И через день уже, под вечер,
Два типа в штатском и майор
Явились, как внезапный ветер;
И – ордер Сандру, на обзор.
Там: «Взять под стражу»; да с печатью!
В «браслеты» – руки, вмиг, со страстью!
Ходить-то Сандр еле мог, –
Его втолкнули в «воронок»,
Как будто в гроб глухой, железный,
Без окон; двери на замке.
Вниз к Волге-матушке-реке,
Знать, «ворон» тот понёс груз «ценный».
На берегу высоком там
Стоит тюрьма – казённый дом…
А рядышком – церква, больницы;
Внасмешку будто над людьми,
Которым долюшко – темницы:
Где дни – что ночи, ночи – дни…
Допросы, «боксы», псины злые,
Засовов стуки громовые;
И гробовая жуть-тоска;
И жизнь бессмысленно пуста.
А по церквушкам и больницам –
Людишек «вольных» суета.
Такая это хренота
(Мат из души тут так уместен!):
В лик богадельни – лбом… тюрьма!
И юморист же сатана.
Но не рогатый да хвостатый,
Что из «ужастиков» детей,
А самый-самый настоящий;
По виду – свят, нутром – злодей!
И так вцепился в Трон когтями –
Не оторвать аж и щипцами;
Да сладкогласно в мир поёт, –
Всему хозяин, мол, народ.
Всё улыбается лучисто
С газет, с экранов и с трибун,
Шалея от мильярдных сумм,
Что умыкнуть сумел так «чисто».
А рать у ног его, ряд в ряд –
Ну, близнецы как: каждый – гад.
Какая странная ты штука,
Людей житуха на земле!
Голодным – пытка, сытым – шутка,
А третьим – так и сяк себе;
Ни рыба и ни мясо как бы…
Где выход, двери, варианты
Из круга, – жизнью что зовут,
Которая так давит, друг?
Не знаешь этого ты тоже.
Господь лишь ведает. Молчит…
В высь человек с мольбой кричит,
Не зная, что в душе… в нём – Боже!
Свобода, Равенство и Мир –
Поэту вот что бог-кумир.
…Спасти невинного парнишку!
Вот высшая у Тава цель.
Взят Сандр следствием на «мушку».
Час каждый важен. Уйма дел!
Тут адвокат, как воздух нужен;
Да чтоб был ассом, зрелым мужем.
Собрать «заявы», – во-вторых,
За Сандра; быстро, от «своих».
И в-третьих, и в-четвертых… Много!
Поэт метался пару дней;
Хоть беден, гол как воробей, –
Добился толка кой-какого:
Звонил в Москву; и вышло так –
Оттуда прибыл адвокат.
Волшебно и могуче слово,
Да чуждо сердцу: адвокат!
Из ада вытащит коль – Туро;
Даст на съеденье – сам он… ад.
«А судьи кто?!» – вопрос Поэта;
И вздрогнет Русь вновь от ответа:
«Наперстники разврата!». Вот!
Над Волей – цензоры свобод.
Творенье скифа Васнецова
На Трон бы, – «Три богатыря»:
И «прокурор» там, и «судья»,
И «адвокат»; вот было б клёво!
Простому люду тяжба-суд –
Остаться без штанов, капут…
Брат по несчастью, друг московский –
Профессор Бауманки, – взял
Всё на себя: вопрос-то веский;
И требуется капитал.
Глянь, – «русская душа» на деле
(А говорят, что мыши съели):
Нет-нет, да так порой блеснёт
«Душа-загадка», видит Бог.
Речь тут не про национальность,
А про добро сердец людских.
И про людишек… сердцем злых.
На первый взгляд – совсем банальность
«Добро и зло» всё повторять,
Вслух тему эту смаковать.
Но всё же тут не так всё просто,
Тут даже судьбы на кону;
Миг юности, нам всем известно, –
Что конь безуздый на скаку.
В нём дух свободы – без предела;
Наружу прут и прыть, и сила,
А мудрости пока же нет;
Вникала б юность чуть в совет!
Переживал Тав не на шутку;
Горел за друга-земляка –
За Сандрика-ученика:
Юнец лишь встал ведь на дорогу
Во взрослость… Тут ему уж в лоб –
Беда! Парнишка сбит вот с ног.
Держать удар в бойцовской схватке
«Сенсеем» хоть обучен он,
Но хищный мир в тюремной «хате»
Ведь Сандру вовсе не знаком.
К тому же, «Дело» криминалом
Накрылось сразу одним махом;
Статьи убойной страшен «лик»!
Тут важен каждый даже миг.
…Вот подготовить уж успели
Тав с адвокатом сто бумаг;
Юрист-то этот – супер, «маг»:
Пред ним «следак» и доктор… встали!
А в понедельник, уж с утра,
У Сандра «магу» быть пора.
Ах, лишь б до этого не сдался,
Не подписал бы приговор
Себе сам Сандр! Может статься, –
Следак, «автографов» спец-«вор»,
Захочет «поприсвоить» подпись
«Убийцы». Тут коронка – пакость:
«Делище» сшить любой ценой!
Им – чин, бабло, коньяк с икрой…
Подследственному – клеть-неволя!
И прокурору, и судье
Начхать на это вообще.
Такая уж судьбинка-доля
Была, и есть, и будет впредь
В «святой» России; очуметь!
...Что может быть сильнее боли,
Чем боль у матери в груди?
За сына, что в стенах неволи, –
Готова мать на смерть идти!
До вечера ждала сыночка.
Сегодня – Троица. Немножко
На людях Анна побыла, –
На кладбище всего села;
Всё за околицу смотрела:
Не сын ли там домой идёт?
Ах, что же это, – что-то бьёт
По сердцу… Лихо ли влетело?
Тут стало так невмоготу,
И поплелась мать к Вовуку.
Друг детства Сандра, одноклассник,
С соседней улицы Вовук, –
От глаз подальше в палисадник
Ушел… Не скрыться всё ж от мук!
Не показался на погосте –
На праздничном всесельском сходе –
Он маме Сандра на глаза;
Что на душе – сказать нельзя.
Теперь же, слыша ее вздохи
И всхлипы, – не стерпел Вовук
Тисков объятий тяжких мук:
Сморкаясь, правду «сдал», до крохи.
Седой враз стала Анна тут!
Замкнулся будто жизни круг.
Мир как обрушился – и давит
Безжалостно, горой на грудь!
В виски бьёт молотом, с ног валит;
В глазах – кружение и муть.
Как Анне выдержать всё это?
Спаситель, Боженька, – ах, где ты?
На долю Сандра всё – беда!
И где ж счастливая звезда
Юнцу с безгрешным чистым сердцем?
Мальцом остался без отца;
Санюк… «уснула» навсегда;
Теперь – в темнице сын, врозь с солнцем!
Кто жизнь такую сотворил,
Что человеку жить нет сил?!
Дошла до дома еле-еле.
И не сомкнула ночью глаз:
О сыне думы; сын в неволе!
Озноб бедняжку так и тряс.
Несчастье чувствовало сердце.
Как пал рассвета край в оконце,
Смирнова Анна вышла в путь;
Скорее в город, в эту жуть,
Что бросила сыночка в клетку;
В темницу – солнца чистый луч…
Мать сдвинет все громады туч,
Но вырвет сына, – к жизни, к свету!
О, Небо, где найти тех слов,
Чтоб мамы выразить любовь?
Глава X
«Умру ли я?.. И над могилою
Гори, сияй, моя звезда!».
(Народная песня)
«Казённый» дом… И слуху чуждо,
И сердцу это слово: боль
Заложена туда как будто;
На рану свежую как соль!
Тюрьма… Здесь слёз душевных – море;
Горою здесь людское горе;
Здесь стоны душ – вой-ураган!
Здесь путь – в колючки, в сеть-«бурьян».
Тут не в чести Честь человека;
Тут и законы бытия
Звериные: не выть нельзя
По-волчьи, если дом твой – клетка!
Пропитан даже воздух здесь
Неволей! Здесь маячит… смерть.
Что может быть дороже воли
Живущему на сей земле?
Несчастней нет на свете доли,
Чем участь узника в тюрьме!
Свобода – главное, что надо
Всем-всем землянам. Это – свято.
Тем паче, коль в цепях юнец –
Неоперившийся птенец…
Что ж люди так извечно жаждут
Друг друга в клетку заточить;
Иль мало места им, чтоб жить?
А мамы зэков горько плачут…
И обвинить, и наказать
Легко! Да трудно оправдать…
Псы рвутся! Что им не хватает?
Неужто тоже воли нет?
По вышкам – дула. Псины лают!
Тут есть статьи. Добра здесь нет.
Тут время не идет, а длится.
…Вот уж неделю наш «убийца»
Несёт Христом свой тяжкий крест,
В решетку видя свет окрест.
Был «карантин» сперва, где в «хате»,
Как в бочке ки;лькам – теснота;
Ни тьма, ни свет, и духота;
Где унитаз – сосед «полати».
Потом… к убийцам вообще –
Юнца! (К «коллегам» по статье).
Один другого колоритней
Писатель вывел б типажи
На суд чтеца. Но всё ж уместней
Тут бросить взгляд на дно души.
И то, и это мы оставим;
По ходу только вскользь представим
Блатную публику тюрьмы
Чувашской «скромной» стороны.
Но руку положа на сердце, –
Здесь тоже люди, как везде;
Одни – святые и в дерьме;
Другие – дрянь и в позолоте.
Картина вечна… да свежа,
Как первый голос малыша.
В углу, где место бы иконке
(Тюрьма-то – бывший монастырь),
«Смотрящий» царственно на шконке
Полулежал; а взгляд – что штырь.
Три урки там с ним в карты дулись;
Да пахану «шаха» открылась
И в этот раз. Как и всегда.
Но мухляжа нет и следа.
Как и во всех приличных «хатах» –
Имели тож «шестерку» тут:
В СИЗО – нехватка «бабьих» рук;
Специфика житья на нарах.
На лицах – серости печать.
В сердцах – по воле злая страсть.
И безысходности осадок
В зрачках, – что ввек не утрясти!
Таков портрет, коль быть чуть краток,
Тюряг и зэков на Руси.
…Захлопнулась дверь «хаты» страшно.
Сандр представился (так надо), –
Откуда, кто… Его сверлят
Глаза, – свой суд вершить хотят!
Особенно вот эти двое:
Один, – ну, жердь, и слов тут нет;
Другой – «бочонок», «тыква»-зэк;
Их хари что-то страшно злые:
«Бля! Сенчекский, прикинь, братва;
На воле – фраеры всё, бля!».
И как бы мигом сговорившись,
Вдвоём – на Сандра, с двух боков!
А он стоял, не шелохнувшись,
Но к бою смертному готов.
«Бакланы, цыц! – паханский голос. –
Тэ, ходь сюда». Там, оказалось –
Сокрытый шторкой «кабинет»,
Куда был вхож лишь «высший свет».
И «исповедался» здесь вкратце
«Убийца» – чистая душа.
Сигарной дымкой в лоб дыша,
Пахан молчал, вникая в «дельце».
Ему всё ясно: парень – лох;
Удел его из рук вон плох!
Все бочку на него покатят, –
Бригада, ОПГ, братва
В беде своих-то не оставят.
«Мокряк» – кому-то и лафа:
И следаку награда капнет;
И прокурор наварчик хапнет…
И если адвокат не зубр,
То загремит в срок этот Сандр.
А пахану – «ждать лишь погоды
У моря», как там повернёт:
Везёт парнишке, не везёт…
У пахана есть время – годы!
А с воли весточки в СИЗО –
Без сбоев, с «травкой» заодно.
Тогда по тюрьмам и по зонам
Творился полный беспредел
В краю чувашском, сполошь-весь «красном»,
В эпоху Колькиных муть-дел.
И «Пастор» чалился у «кума»,
Аж за Уралом; срока сумма –
Двузначное число, о, Бог!
(И прёт же к «богу» рифма «срок»).
Достойный звания «в законе»,
И Саня Як. тянул в дали
Срока расстрельные почти;
Под прессом… духом прикип к зоне.
Да, были люди в те деньки!
Но их – в дальняк, «на Соловки».
А «свято место не бывает
Пустым», – сей жизненный закон
На свете белом каждый знает,
Живущим с детства он знаком.
И в здешнем мире криминальном,
В медвежьем и провинциальном,
«Красиво жить не запретишь».
Цветёт и прёт блатная жизнь
В Чувашии, – везде как, впрочем.
Базары-рынки в городах
Все – у «контор», «братков» в руках;
И поживиться им тут есть чем!
А молодёжь из дальних сёл
«Крышует» сенчекская «голь».
Хоть громко сказано про это, –
Про «крышу»; сенчекский район
Ведь самый маленький всего-то
Среди других районов – «гном».
Но жив тут дух патторов-предков,
Борцов за род свой – Человеков;
За землю, волю, за язык
Готовы к бою тут… «как штык»!
Веками в Сенчеках так было.
В эпоху мелкинскую лишь
Пробили в здешнем люде брешь;
И стал народ, везде как – «быдло»…
Но всё же предков дух и прыть
Не в силах сенчекцы забыть.
Знакомо автору всё это, –
Познал на «шкуре», так сказать;
Он сам тех дел участник просто,
«Член ОПГ», ни дать-ни взять.
Но вот чутьё, видать, поэта
(Тогда «не знал» он слово это)
Открыло сердце и глаза,
И дух на эти все «дела»:
«Авторитеты», оказалось, –
Не Робин Гуды, не вожди,
А (тьху!) «конторы» стукачи…
Что делать тут-то оставалось?
Пройдя сквозь муть разборок-драк,
Cтал автор вточь «отшельник-волк».
…А день всё длится – будто месяц!
В неволе суткам равен час.
Тут время тянется раз в десять
Подольше; скорости здесь – пас.
Вот по тюрьме «отбой» уж дали;
В «глаз» дубаки понаблюдали;
И заключенным – снова в сон…
Их дух в «сон» клеткой заключён.
«Шестерка» пахану пропела
Кукушечкой и петушком;
Икает «ослик» за «бортом» –
СИЗО дежурная сирена;
«Бакланы», «гопники», воры
Морфею сдались до зари.
Дубаки – на воровском жаргоне работники СИЗО.
«Нутро» тюрьмы живым созданьем
В ночь издаёт «спецголоса»:
То где-то кто-то как б рыданьем
Застонет вдруг в объятьях сна;
То заскрежещет дверь зубами
За потаёнными стенами;
То полоснёт по сердцу крик
(Кого-то в «боксе» бьют в сей миг);
Иль ветер воет так на воле?
Из коридоров мрачных – скрип;
И будто кто-то всё глядит
В глазок дверной в ночном дозоре;
То – как бы хохот даже слух
Спросонья вдруг пронзает дух.
Быть может, это бродят духи
Замученных-забитых тут?
О, погулял же, ходят слухи,
В застенках этих скорый суд
В лихие дни Ревтрибунала
И в годы зверского Гулага…
Да и в сегодняшние дни
В ходу у смертушки тиски
В «казённом доме» чебоксарском!
Отсюда в морг – да в мир иной –
Клиент «идёт» (хоть не толпой)
Частенько, чётко… как по нотам.
Тюряга – бывший Божий храм;
Жулью – приют, свой дом – ворам.
А стражникам – работы место;
Бабло, кормушка, соцпаёк…
У «вертухаев», как известно,
Полно служебных всяких льгот.
И мастер же шутить житуха:
Меж человеков – пропасть будто;
Один другого под замком
Содержит и терзает псом!
И кормится «пёс» этим делом, –
Добытчик хлеба для семьи;
«Примерный гражданин»… почти
В глазах-то общества, так, в целом
(Коль зверств по службе брать не в счёт)…
В семье он – ангел, здесь – сам чёрт!
Такойское здесь «маски-шоу».
Такой театр вот – жизня…
«И всё актёры там!» – вновь к слову
Шекспира нас ведёт стезя;
В бессмертные шедевры-строки!
Но постараемся быть кратки,
Тюрьме не будем оды петь;
Скорей бы бросить эту клеть;
И на свободу б – человеком!
От затхлой серости кругом –
На свет бы, к солнцу бы, бегом!
Забыть б тюрьму (ад!) одним махом,
Как нелюдской ужасный сон…
И не ступить бы ввек в сей дом!
«Убийце»-Сандру вновь не спится;
Вернее, он… живёт во сне;
Что с ним стряслось – всё это снится?
Но – шум в башке. И боль в спине.
На вдох-другой чуть замирает;
И вздрогнет, в сердце аж ударит
Жар… ледяной! Еще – тоска,
Которую унять нельзя.
А как вздремнёт – Санюк вновь снится;
Чиста, прекрасна, как цветок,
Вся в белом – облачко-флажок!
Зовет, и манит, и смеется;
Сон не кончался б этот ввек,
Где Сандр… снова человек.
А «солнце» – лампочка-стоватка,
Горящая и день, и ночь, –
Глядит устало, как спит «хата».
Да лампе-солнцу спать невмочь.
Вот таракашка на «кормушке»
Топорщит ус, – рад хлебной крошке.
Вот в щёлке темной, там, в углу,
Застыла мышка на «посту».
Вот… Тут один невольным стоном
Протяжно выдохнул: «Санюк!».
От этого проснулся вдруг
Тип толстый; и зевнул драконом:
«Бля! Лох-убийца, чо мычишь?
Смотри, в парашу полетишь!».
Другой проснулся тож, что рядом
С бочкообразным; ну, тот – жердь,
Свернувшийся на нарах гадом;
И прошипел зло: «Охереть!
Чё, фраер сенчекский бушует?
В лобешник врежь – сон хером сдует!
Как сдуло… девку ту в окно».
«Теперь до коликов смешно.
Тогда-то, бля, чуток струхнули:
Труп девки сенчекской, прикинь,
Из поезда – в рассвета синь!».
«До этого – ну, и бухнули!».
«Бля, с той мокрухи мы с тобой –
Бля, по уши в статьях; разбой!».
И – в храп. Слова их «лох» бессонный
Чуть, краем уха лишь поймал;
Взрыв боли ощутив внезапный,
Он далее уже не спал.
Всё вспоминал тот сон прекрасный:
Его Санюк звала в день ясный!
Смеясь, манила Сандра вдаль.
А что осталось – и не жаль;
Крылатый сон! Да пал на взлете…
А тут еще – «Бочонок», «Жердь»;
Базар их – поезд, окна, смерть;
И девка сенчекская вроде…
Что?! Сандр с места аж вскочил;
В висках кувалдой пульс забил!
Как?! Эти два двуногих зверя
Сгубили милую Санюк –
Его любовь, что больше мира?
И дрыхнут, твари – рядом, тут!
Все зубы скрипнули от злости.
Сдержать себя уж не во власти, –
Тут прыгнул Сандр на «Жердя»,
Весь жаждой мщения горя!
А тот, знать, чуя, что расплата
Пришла – очнулся в этот миг;
Издала краткий жалкий хрип
Его гортань в ручищах Сандра.
«Что?! Девку сенчекскую… вы?!».
В ответ – кивок лишь головы.
Хруст шеи – и обмякло тело!
«Жердь»-изверг вытянулся – жердь…
Душа из мрази улетела:
К чему душе такая клеть?
Но вдруг у Сандра закружилось
В глазах, в башке… Боль! Что-то ткнулось
Под ухо; сквозь, видать, прошло –
Огнём всё тело обожгло!
Не чуя рук, не видя взглядом, –
Всё понял тающим умом:
«Заточкой, сзади – «Бочка»… он!».
А кровь из раны бьёт фонтаном.
«Бочонок», чтоб добить врага –
Вперёд! Попала в кровь нога…
Мразь поскользнулась! Крови лужа,
С нар верхних капает уж вниз;
«Бочонок» грохнулся, как груша
К коленям Сандра – «гол и чист»;
Заточка выпала в кровище.
Тут зубы Сандра, словно клещи,
В кадык бандита – и… «в замок»,
В последнем вздохе! Будто волк,
Что дрался насмерть, но – свободный,
На двух собак… героем пал!
Читатель, если бы ты знал, –
Какой был в парне дух высокий!
Душа – на небо… Сбылся сон:
Вот Сандр – с той, в кого влюблён…
К концу лишь сей смертельной схватки
Вся хата встала на дыбы.
Привычные к кошмарам зэки, –
И те орут: «Атас! Кранты!».
Охранники на шум примчались.
В том «шмоне», ух, и оторвались:
На зэках – «зеброй» синяки
Конкретные, не пустяки!
Из камеры три трупа взяли.
И – в коридор их, да рядком.
Вой псов – во весь тюремный дом,
От горя будто бы рыдали.
Вот труповоз уж здесь… как гроб;
Три трупа из тюряги – в морг.
Напротив стен тюремных – церковь,
Дом Божий… В небо купола
Взметнулись, как б ища ответов
На тьму вопросов Бытия.
Но с белых облак, столь высоких –
Свободных странников прелёгких –
Великое безмолвье-тишь!
Да что же, церковь, ты звонишь
В колокола так звоном-стоном?
В миг каждый – бой Добра и Зла;
Наверное, с ума сошла
«Семья» землян в кошмаре этом!
Церква Скитеи в синь глядят,
Уйти как будто ввысь хотят…
***
Селом всем Сандра хоронили
В печальный, ясный, летний день.
О, воя, бабы слёзы лили.
И на мужчинах – горя тень.
Из Чебоксар явилась группа,
По виду – самая элита:
Келми, Тав, Сорро, Эртиван…
Вздыхают, слезы прячут, глянь.
Слова их чистые, как росы, –
Народу свет как будто, гимн!
Внимала им и неба синь;
И вдруг – дождь тёплый. Бога слёзы!
Мать Сандра к сыну всё рвалась,
В могилу, в яму, в землю пасть…
Бедняжка, – как бы не лишилась
От горюшка совсем ума.
Но – кто же это? Оказалась
С ней рядом женщина одна
С ребёночком; стройна, красива.
Видна какая-то в ней сила.
Но взор блестит от слёз – вот-вот
Вдрожь зарыдает в небосвод!
Плеч Анны женщина коснулась,
С дочерней лаской, как б с мольбой;
Сынка держа перед собой,
В глаза ей слёзно… улыбнулась.
У сына – зелень бьёт из глаз:
Взгляд Сандра точно, вот-те раз!
Но Анна, этого не видя,
Без сил на рученьках висит
Односельчан. Ах, плачут люди!
И стон их к Господу летит.
Тут женщина с ребенком тоже
В стон зарыдала, в крик! О, боже,
Как б птица крыл лишилась вдруг, –
Вся встрепенулась. Солнца круг
Враз для неё потух как будто.
Прижав ребёночка к груди,
Рванулась к «Мерсу», что вблизи
Её ждал, тут же, у погоста;
Мужчина дверцу ей открыл,
И – в Татарстан «Мерс». Вслед – лишь пыль.
А в небе тучи стаей чёрной
Накрыли солнца ясный круг;
И ветер в тяжком свисте-вое
В мир зарыдал, – с надрывом, вдруг,
Как человек в миг адской боли
Под давкой пресса рока, доли!
И слёзы неба – летний дождь,
На землю – ливнем, во всю мощь:
От горя плачет, знать, и Боже!..
Но вот рассеялся туч мрак;
И солнце – жизни вечный знак
Вновь над землицей; ярче, больше
Как будто! Свыше, как привет,
В живущих льётся ясный свет.
…Да как в Тайбу попала Согда?
Из Акатуя в этот день –
Из Паторьеля – в «Мерсе» брата
Она в путь вышла в Айгюрдень.
Ахмет остался в Шыгырдане.
В гостях – лафа для этой пьяни.
И средь татар пьянчуги есть.
А средь чувашей – трудно счесть.
Народ – трудящийся, но… пьющий,
Не «отстающий» от славян;
Весь день – в трудах, под вечер – пьян…
Но Сандр для Согаты – лучший!
Увидеть б мельком хоть его;
Вот Согда – в путь, в его село...
Сестрёнка братца попросила, –
Тот дал «добро». Рванулись вмиг.
Мелькают в окнах рощи, сёла –
Путь в Татарстан, да напрямик.
Вот и Тайба, деревня Сандра!
Но Согда вроде как б не рада:
Тревожно что-то на душе,
Идёт всё будто бы… к грозе.
Тут – встречный; на вопрос: «Где Сандр?», –
Башкой на край села кивнул,
Чего-то тяжко так вздохнул,
И выдохнул: «Там Сандр-паттор…».
А там – погост, как райский сад.
У гроба люди там стоят.
Кажись, кого-то там хоронят;
Ведь жизнь на месте не торчит.
Рождаются и в прах уходят
Все люди, – свет на том стоит.
Видать, и Сандр на погосте;
Там, с земляками, рядом, вместе;
Копать могилу, гроб нести –
Парням всё то… «пустяк» почти.
Но что ж Согате так неладно?
Что замер льдинкой хрупкой дух?
И белый свет весь – как б потух;
Ослабло тело как б стократно;
И косит будто жизнь коса!
Ах, хочется закрыть глаза.
Вот гроб. А там… Её там солнце!
Там Сандр – дно ее души!
Там – счастья… бывшего… колодце:
Там – он! У Вечности в тиши.
Не для Согаты больше солнце…
О, стон души – до звёзд, из сердца!
Но вдруг Савар, её сынок,
Пролепетал… «атте». О, Бог!
То было первое словечко
В начале жизни, на Пути;
Для мглы же маминой души
Оно в сей миг – спасенье точно!
И – глядя грустно так на гроб,
Малец по-взрослому умолк.
В тот миг и Согда... повзрослела.
«Снежинки» пали на виски.
Увянуть юность не успела,
А старость уж берёт в тиски.
Несправедливо мир устроен:
Земного счастья кто достоин,
Идёт по жизни – по щипам,
Платя с лихвою по счетам.
А тот, кто с камнем вместо сердца –
По душам танком проползёт;
Тому неведом дум полёт;
Тому монет блеск – ярче солнца.
«Шалят» Всевышнего весы –
Сложны! Иль слишком уж просты.
Иль же Творец, на самом деле,
В свою когорту рано тех
Берёт, в ком ангельское сердце,
Кому неведом тяжкий грех?
Так не должно быть в мире, люди!
Ведь это против высшей Сути:
Познать земную жизнь сполна
Душа нам Господом дана.
Что, – Боже слов своих не держит?
Не может быть, – Он не такой!
Так в чем же дело, род людской?
Тяжёл, не в меру сил, слух режет
Вопрос. Вопросище! На свет
Придём, уйдём – ответа нет.
…Прошло полгода. И мать Сандра
Закрыла очи в вечном сне.
И жизни было ей не надо
Без сына! Сын уж спит в земле.
Теперь Санюк и Сандр вместе –
Жених дошел к своей невесте.
Мать Сандра – рядом, с краю; крест.
Вокруг – еще кресты, как лес.
Ну, что вздыхаешь, мой читатель?
В движенье – жизни колесо!
...Кому-то ж – крупно повезло:
У Каверле Вовук – водитель;
Ему «шеф» сделал «психбилет» –
До службы Вовке дела нет.
Не стал солдатом Пакшин Вовка.
Да стал «шестёркой» Каверле;
А «босс» – слуга другого босса;
Таков удел их – кенчеле.
Все «служат» Мелкину в районе!
Тот – «пахану»; ну, как на зоне:
Нарцисс-Велеров в Чуваш Ен –
«Смотрящий» чисто (вот мигрень!).
Не побывав в солдатской шкуре
Ни дня, – он, глянь-ка, генерал!
Весь в орденах; «героем» стал
(Какашка… в «золотце-мундире»).
И Вовчику – зачем служить,
Коль «косяком» есть шанс прожить?
Кенчеле – с чув. круговорот жизни, бесконечность Бытия. В быту – деревянный крутящийся инструмент для прядения шерстяной нити. Чув. поговорка «Тэнчере – тэрлэрен кенчеле».
Коль прут примеры – сто и тыщи;
Их тьма, с экранов и живьем:
Дельцы, певцы, братва, чинуши…
Должок стране им – нипочем.
«Скосить» от армии – за моду
Вольготно-резвому бомонду.
В кирзу – голь-быдло! И – вперёд,
Ать-два, марш-марш, простой народ;
Служи хозяину, собака;
На! – кость тебе и конура.
Молчать! Встать! Смирно! Выть «урра!».
Марш в бой: за власть олигархата!
И чтоб «коровушку» – Русь-мать –
Змеёй доила мрази масть!
Тех двух зверей тож хоронили, –
В селе с названьем Кутикас;
Где издревле чуваши жили,
Теперь – манкуртов «хамаркас».
И стар, и млад – уж не «чуваши»:
Чужой язык им ближе, краше;
Средь них и в час-то похорон –
Язык... не предков («русский клон»?).
Велеров родом сам оттуда.
Редиску вместо ржи растил;
Сплавлять на рынок вскачь возил.
«Марксист» – в буржуях нынче; чудо!
Убийцы Сандра – земляки
Ему. Мда-с… (Что ж, судьбы круги).
Круги, углы, да и зигзаги –
По всякому у жизни ход.
Кому-то – гладкие дороги,
Кому-то – вовсе и полёт.
А кто-то век бредёт в беспутье:
То по пустыне, то в болоте
Его пожизненный путь-«тракт»;
Ему – невзгоды «знамя-флаг».
Столь разная под этим небом
У всяк живущего судьба!
Тысячилетия, века
Та «мода» правит человеком.
Но был Вначале… «стиль» другой:
«Друг другу – брат весь род людской».
***
А Гурий Тав в семью вернулся.
«Скит» бросив – в дом, как человек.
И даже в «общество» как б влился, –
Отшельником не быть же век.
Жена и дети – в море счастья!
«Ушло с их улицы ненастье;
Глава семьи вернулся в дом:
Теперь и мы вот заживем!», –
Так думали они и автор
Негладких этих рифм и строк.
Но – мгла упала вновь… «в свой срок»,
Как занавес! «Да, жизнь – театр,
А люди все актеры там!», –
Съязвил Вильям, актёр и сам.
И Тав ненужную усталость
Не знал бы, друг-читатель мой, –
Когда б душой другим был малость;
И думами был б чуть другой.
Нести всю боль всех человеков –
Священный крест судьбы Поэтов!
Небес неписанный закон.
И так везде, со всех времён!
Была б душа другой чуть малость,
Как у «людей» – полупустой, –
Он не вздыхал б, дрожа, с тоской
На лунный круг стихи про лунность,
Один, как перст, в полночный час.
На то Поэт, рыдать чтоб… впляс!
Но облегчить сюжет рассказа
Придётся автору, видать:
Печаль в романе, коль признаться, –
Бьёт в глаз, как жирная печать.
«Читабельной»-то книжке быть ли,
Когда столь грустные там мысли?
В ходу ведь нынче детектив,
Да с «прелестями» девок-«див»;
Иль «фэнтези» на случай крайний
О «войнах звёздных» всяк существ,
Микробов, роботов, веществ,
Чудовищ-монстров преисподней…
Вот чтиво! И – не до «проблем»;
Не до духовных «нудных» тем.
Такой «прогресс» вот человека.
Такая вот картина дня;
Верней, «продвинутого» века.
…Поэт, не «путай» ж нить стиха!
Что ж, Каверле с кудряшкой-Вовкой,
С «принцессой»-Эльзой синеокой
И в ус не дуют – жизнь живут:
До храпа спят, до рвоты жрут.
Тайбу «принцесса» навещает
Из города в год пару раз.
Под дудку Эльзы скачут впляс
Два друга эти. Та их манит
Красою броской и пустой,
И сексуальной «шедротой».
Да мало ли у резвой «тёлки»
Всяк прелестей-то для «бычков»?
Вся городская, до ноготки, –
За «клад» для сельских мужичков!
Что «гёрл»? Да чем короче юбки,
Чем под помадой ярче губки, –
Тем злее липнет к ней «клиент»;
Вот вся «загадка и ответ».
Вот «тайна» вся… между полами
У поколенья «пепси», – кайф!
Любовь им – лишь минутный драйв.
Сегодня так под небесами.
Сегодня скромность не в чести;
А совесть – вовсе не найти.
Верней, манкуртов эта «мода»;
У них – ни крыши и ни дна;
Нет языка, отчизны, рода, –
У предков было что сполна!
А у «принцессы»-проститутки
Есть попка, ляжки, груди, губки;
Душа – телесное «чутье»;
Мозг без извилинки. Вот всё,
Что Эльзе для житухи надо!
Отца сгубила тяга красть.
От горюшка загнулась мать.
Вот дочь на «воле», уж три года.
Притон – квартирочка её.
Жизнь прожигать – ей за житьё.
«Питьё» – словечко тоже к месту:
Тут жаждущим – дешёвый спирт;
И от «дружков» отбоя нету;
И жизнь летит, как легкий свист –
Пустой, бессмысленный, никчёмный;
По сути (да без сути!) стрёмный…
А впрочем, в дни лихие те
Встречались типочки везде –
«Близняшки» данной «героини».
Их штамповала жизнь сама,
Вернее, общество-страна;
Ещё верней, чин самый верхний!
(Да что с того? И по сей день
«Вождям» – маяк… той пьяни тень).
На божий свет весь тень оставил,
Которую и прояснить,
И осознать дано едва ли
Народу, что так… «жаждал пить»!
О девяностых речь, конечно.
Дни те – «фундамент» наш, коль честно;
В дни те пьянь-царь и иже с ним
На дрыбоган-«алкорежим»
Державу бросили с размахом!
И что про Эльзу тут сказать?
В двухтысячном вдруг стала… мать,
Став «взрослой» в классе уж десятом.
Родив подпольно, продала
Дитё за баксы… Все дела!
А школа – что? Да аттестатик
Мамаше всунула – и вон
Из «дома знаний»! В годы эти
Страна была вся – что дурдом.
За хлеб насущный педагоги
Шаляй-валяй вели уроки;
Куда там речи о душе, –
Кругом коль голод вообще?!
Куда там до шальной девчонки,
Родившей (ба!) в шестнадцать лет?
«Защита детства» где? (Да бред).
«Спецам» минобра свои ж..ы
Отъесть бы за казенный харч;
Где там сиротке что-то дать?!
Та даже… кто отец ребёнка, –
Не знает точно, хоть убей.
Зато всей прытью эта «сучка»
По жизни – вскачь; стыда нет в ней!
Мордашка – есть: ярка, смазлива;
Плюс с родинкой… Уж водку, пиво
Несут к ней дяденьки в черёд;
Постель ей – место «службы»; вот
Ещё и «скатерть-самобранка»!
Бывало пару раз хотя, –
Её звал; во сне дитя,
В слезах… тянулась к маме крошка!
Да Эльзе этот «глюк» – ничто;
Случайный «ляпик», вот и всё!
В деревне – бабушка у Эльзы:
Вточь одуванчика пушок;
Вздыхает от делов «принцессы»
В иссохший жёлтый кулачок.
А девка ручку уж набила;
И ремесло свое любила:
«Путана» – уж как пару лет!
«Талантам» Эльзы меры нет.
Ее в гостинице «Россия»
За «мамку» держат все «коты»,
Ну, – сутенеры. А менты
Бригаде «мамки» – помощь. Сила!
Она им тоже – сто услуг.
Профессия – натуры друг.
А как же? В Доме самом главном,
Где и Кабмин, и Госсовет, –
Жируют, сидя на народном
«Ларце», не зная в жизни бед,
Самцы… как стая псов на псарне!
И хруст купюр у них в кармане;
Здоровья – море, кровь кипит
(Бумаги «рыть» – не лес валить).
Звонки оттуда «на беседу»
К «мамаше» – чуть не каждый день;
А «куклам» Эльзочки не лень
«Беседой» поддержать «элиту».
В тех кабинетах «речь» – чмок-чмок,
Объятья рук, сплетенья ног…
Вовук – водитель и «помощник»,
То бишь, подручный Каверле;
В делах порнушных боссу «сменщик»,
Коль тот храпит навеселе.
На «это дело» юркий Вовчик –
На Эльзе… супер-пуппер «гонщик»!
А платит босс за секс-товар.
«Принцессе-мамочке» – навар.
Под нежным светом красной лампы,
В квартире съемной для «любви», –
Все ночки, даже и деньки
В пот «трудится» бригада «мамки».
Вовук и «босс» тут – как «свои»,
Ну, как бы это… земляки.
С гостинцами из деревеньки
Являлись часто два дружка.
Тушка баранчика – их «деньги»;
Частенько – тазик шашлыка;
К жратве, конь ясный – самогончик
(На это мастер «босс»-Шакурчик):
«Натурой» платит коммерсант.
Вовук при нём – как «адъютант»,
Холопчик, так сказать, прислуга,
На побегушках казачок,
Шестёрка, шнырчик, лопушок,
Собачка, а точнее – сука!..
За харч с хозяйского стола
Готов он быть и за козла.
Раз как-то после «красной» ночки
Катила парочка домой;
Лихачил-рвал не меньше сотни
Под поворот джипарь шальной.
Крутил баранку «сменщик»-Вовчик –
Топил педаль «шумахер-гонщик»;
На въезде в Сенчекский район –
Бац! Бабку – бампером… как гром!
День выходной. Вставало утро.
Туманно. Пусто. Тишь вокруг.
«Свояк», проснувшийся тут вдруг –
Убийце: «Ввек ты мне – раб, быдло!».
Не снизив скорости, вперёд
Пёр «Туарег», как насорог.
О, монстр четырёхколёсный;
В тебе мощь сотен конских сил
И рык звериный, жутко-грозный!
Ты – раб вот этих наглых рыл,
Носильщик их трусливых задниц?!
Тебе ужель без всяких разниц
Кого боднуть иль задавить?
Старушка ведь хотела жить
Ещё чуток, хоть пару вёсен.
А ты бедняжку – вмиг в расход;
Стальной твой бампер – «чёрта рог»!
Ушла бабулька в Вечность, в просинь…
А эти двое, пара харь, –
Не оглянулись даже: шваль!
Так сатана забрал их души.
Так набирает дьявол слуг;
Их средь живых – несметно, тыщи,
Везде, всегда, и там, и тут!
Но всё же больше многократно,
Кто – с Господом! Кто верит свято,
Что совесть есть! Что он – не зверь;
Открыта им на небе Дверь.
А здесь другим аж настежь двери
На трон, к мандатам и к Домам, –
Лжецам, бандитам и ворам;
К лицу им маска «едрозверя»!
А что Вовук и Каверле –
Убийцы? По уши в грехе!
Поставить свеченьку за внуков,
За здравие родной земли, –
Та бабка, видимо, шла в церковь,
Сияла что крестом вдали.
Ушла вот в Высь… Земля ей пухом…
Убийцы же – ни сном, ни духом
Не чуят свой тягчайший грех.
Всё – бизнес им, и всё им – «грев»:
Купи-продай – вот бог их жизни!
«Добро» – словечко не для них;
Они и Господу в поддых
Готовы врезать за грош лишний.
Всё меньше помнит раб-Вовук,
Что Сандр – был; что Брат был, Друг…
Всё реже память у «Кудряшки»
Рисует сцены чистых лет.
Погряз Вован-плохан в какашке –
В делишках мутных Каверле.
А «дело» их прёт крысой юркой –
Торговлишко палёной водкой;
И набирают туши вес;
И в «друганах» – вся власть окрест.
Сам Мелкин – вот «пахан» их главный,
Районный «босс», «бугор», «шаха»!
Поля, ларёчки и цеха
Льют куш «бугру» небесной манной.
«Братва» – Вовук и Каверле, –
Рыбачат в мутной той воде.
Хоть белый ворот, чёрный галстук
К мордасам этим не идут
(На обезьяне будто… фартук!),
Да «боссики» на то плюют
С высокой кучки «фарт-успеха».
Сегодня их эпоха-веха.
Что хошь – всё купят, продадут!
От «дива» ахнешь только тут...
«Деньга к деньгам!» – девиз буржуев.
«Как выжить?» – чешет лоб босяк.
Вот Каверле в законный брак
Вступил. Жена – «ништяк», в ажуре:
Дочь председателя райпо.
Два сапожища – пара; во!
Всё на мази у буржуинки;
Супруга – хлеще муженька
В «кидаловище» деревеньки
(Откель в ней столько… «торгаша»?).
«И из дерьма штампует деньги», –
Уже все шепчутся соседи.
В мгновенье ока – в должниках
Все-оптом стали. Воле – крах:
Картошку сдай ей за копейки;
Дай молоко… за алкоголь;
Мясцо – всё ей, за грош; изволь!
Попал стервятнику в коготки
Тайбы трудящийся народ;
Твой «Капитал», дед Карл – он вот!
Живьём, лоб в лоб, глаз в глаз, нос к носу!
Тут, в доме каждом и дворе, –
Покруче явь, чем снилось Марксу
В его уютненькой «норе»
В парижско-лондонско-берлинской.
Да тут вот, в «яме» каверлинской,
Согнув в рог призрак-коммунизм,
Разинул пасть капитализм!
Вновь человек для человека –
Не брат, а тварь, дичайший зверь!
На миг лишь чуть открыла дверь,
В «коммуну», знать, ум-з;ум Маркса.
Познав сон райский, тяжко так
Вернуться в явь, вновь… как ишак.
Вот так-то, братцы-россияне.
Прожить – не поле перейти.
Союз был – сдох; РФ «жжёт» ныне;
И там, и тут – «народ, терпи!».
…В Тайбе народец терпеливый
(Не говорю, что «мерин сивый»),
Но тянет жизни воз ослом;
Ввек сам себе своим трудом
Кормилец! Да в сей воз уселось
И рулит публика-ворьё:
Хапуга, взяточник, жульё…
Что, скиф-чуваш, с тобой случилось?!
На шее жилистой твоей –
«Законно»… стая упырей!
А как же, всё у них чин-чином;
Быком их «бизнес» в гору прёт.
«Босс» – Каверле, Вовук – «замзамом»…
В ларёчек ходит к ним народ.
Их самопал-яд всей деревне –
«Кредитный» плен, ядрёна-фени:
Окрест народишко в долгах
У Каверлишки; аж… в рабах.
А что? Землицы у буржуя
Полста гектаров. Мужики
И жнут, и пашут – должники!
В «банкире» – деда кровь, Шакура:
Тот – конокрад, убийца, вор –
В округе всём творил сотор.
Сотор – с чув. брак, вред, несчастье.
Татарин был (хоть и крещенный);
По беспределу – супермен;
Мишер-тутар, бандит прожжённый,
О, стал бичом для деревень!
Безбожно грабил, без разбора:
Бомжа, святого, живодёра –
Всех равно «брал» в свои тиски;
И – человечности не жди!
Зверь-зверем, знать, был тот татарин,
Коль скоро уж почти что век
Те зверства помнит белый свет, –
Весь здешний люд – чуваш-булгарин.
Шакур был… змей! Вслед – гады, да
(Гадюки – «Босс», Вовук… «братва»).
Мишер-тутар – мишар-татарин. По словам мишарских депутатов Абдулкадыра Абдулкаримова «с товарыщи», обратившихся в 1794 году с прошением к генерал-прокурору, «мещерякский наш народ прежде других иноверцов по собственному своему желанию, переселившись из Золотой Орды в Россию ещё в 7001 (1493) г., за верныя и беспорочныя предков наших российскому скипетру службы как при взятье Казани (в 1552 году), так и при других многих тогдашнего времени случаях, жалованны были в разных местах на нагорной стороне реки Волги поместными дачами и для поселения их выгодными землями и угодьими». В 1493 году заселились под Рязанью. После завоевания Казанского ханства заселены на южных рубежах Московской Руси – на землях нынешних Батыревского, Яльчикского, Комсомольского, Шумершинского районов Чувашской Республики, а также ряда районов Республики Татарстан.
За «братца» Вовчику сошёл бы
Теперь, к примеру, и Тавит:
Да! С ходу, копия, без пробы, –
Двойник готовенький стоит!
Хоть ошивается в Париже,
Да мы сей тип подвинем ближе
И враз рассмотрим земляка;
Потреплем-ка его слегка.
Он нынче – Дэвид, парижанин;
По акциям специалист.
«Соха» его – шуршащий лист;
Хоть сошка лишь, но с виду – барин!
Шестёрка, пыль он (не пыльца!),
Раб лома – «жёлтого тельца».
Тут скажем сходу, без запинок:
Такими полон белый свет,
В ком нет ни толики-частички
Добра; духовности в них нет!
Есть евро, доллары и фунты;
Есть золотко – не граммы (ух ты!)
В ларцах у них и на счетах,
В швейцарских банках-тайниках,
В схорончиках офшорно-райских…
По миру – «мода» на бабло
Стоит с Начала дней аж! Но
И «стиль», и «лик» годов последних
Звериный вовсе… А Тавит
Там в авангарде уж торчит.
В столице-матушке державы
Тавит уж – житель «коренной»;
Почти член «вип-элиты» как бы
Тавитик-чижик «удалой».
Сумел на вдовушке жениться,
Чей муженёк был «клон» начальства,
Но, знать, сердечко износил
(Да воровал, что было сил!).
Оставил жёнке состоянье,
Что накрысятничал… Она
Уж через годик – не одна,
Уж «сократила расстоянье»
До сердца (тела, – поточней);
Тавитик – муж, короче, ей.
Хоть «надцать» лет меж ними разность
(Жена «чуть» старше муженька);
Да эта «маленькая» данность
Тавиту – вовсе ерунда.
Друзья, подумали вы, видно, –
Женился парень, ну и ладно.
Ан нет, герой наш – не простак:
Сумел вписать себя чувак
В графу хозяина коттеджа
Плюс… на себя переписать
Кой-что и в банках; опля! – глядь,
Развод взял, выцапал от куша
Богатой тётеньки кусок;
И – вскачь по жизни, со всех ног!
Жена же от такой фортели
Супруга юркого, – совсем
И с ножек пала: на кровати
Лежачая; более чем!
Всю жизнь не знавшей недостатка
Ни в чём, – настал вот час банкротства;
К тому ж – она уж инвалид…
Не будем больше говорить
Про жёнку («брошенку») Тавита.
Он связи все её и блат
Сумел себе в «актив вписать»;
Глядь, – фирмы «спец» уж прощелыга;
К командировкам за бугор
Дорвался сей шустришка-«хорь»!
Урвать и хапнуть куш побольше –
Вот вожделений пик его;
Акцизный рост ему – душ выше!
Душа-то есть ли у него?
Купил у шефа-иудея –
У Авраама Мордэхея –
«Бумажки» – акций гору. Вот
«Хлеб» ввысь у Дэвида растет!
Играет в карты мир на бирже;
Тузы банкуют, короли;
Народ – «шестёрка» им! Смотри,
Финал игры всё ближе-ближе…
Но – впляс у пропасти наш мир!
Не Бог, а чёрт его кумир.
…Париж! «Стена рыданий» – с баром,
За «Домом с красным фонарем»;
Рядком с «Эспассо-Пьер-Карденом» –
«Распутин», русский как бы дом:
Притон «родимых» олигархов,
Где денежки российских «лохов» –
Мой, то бишь, твой и труд, и пот
Там шустро ставится на лот.
Мир – голь и роскошь, смех и слезы, –
Комеди Франс и Нотр-Дам;
О, Монпарнас – погост… не нам:
Погосты бедным – где отходы.
На Елисейских – доля-жизнь
Не по карманам Вань и Зин.
«Не по размеру, не по росту»…
Давай другие им поля,
Где пахнет свежим сеном вкусно;
Где необъятные края
До горизонта, дальше… неба,
С пелёнок и до крышки гроба!
Где белые стволы берёз
(Знакомые до боли, слёз)
Чисты и ангельски невинны!
«Блестящий» шик-олигархат –
Совсем иной «этюд»-расклад:
Смердит… душой (тьху!) трупно, гибло.
Но всё ж на миг, представь, друг, слышь:
Дом Вань и Зин – «село» Париж!
Им Сен-Мишель, квартал Латинский
По духу были бы родней;
Студент, рабочий, писарь юркий
Здесь обитают с древних дней.
Остра, как Эйфелева башня,
Мутна, как Сена, эта «каша» –
Парижа жизнь. Там Дэвид… был.
Да след ему – лишь прах и пыль:
В конце две тысячи восьмого
Пал кризис мглой на белый свет;
Вмиг Дэвид – нищий человек.
Не видя выхода иного,
В петлю в сортире грязном влез, –
В чужую землю лёг; исчез.
А Суккерман – шеф-босс Тавита, –
Родным ни строчки не послал
(Хотя б для галочки, для вида),
Что Дэвид жить вдруг перестал.
Париж – блестящее «болотце»!
И день, и ночь «сияет» солнце –
Кафе, бордельчики, церква...
Без «мани» – жизнь твоя мертва.
Хозяева вот так-то ценят
Работничков, – как шестерён:
Из строя вышли – в мусор; вон!
Какая речь ещё про денег?!
Была – и сгинула душа;
Тавита – в землю, как бомжа.
Таким бездомным «бедолагам»
Не светит «фарт» найти приют:
Ведь платный путь к «онлайн-могилам»
Голимой публике закрыт.
Похоронить как человека
Манкурта Дэвида-Тавита
Не парился никто, ничуть.
Читатель, тоже позабудь
Ты данного антигероя.
Без имени, без званья «дом»,
Не высится землёй-бугром
«Массона-бомжика» могила.
И свалка мусорная здесь,
Рядком; и крыс там – тьма, не счесть.
В Тайбе калиточка погоста,
Висит на ржавеньких гвоздях
Подобьем личного вопроса;
Скрипит всё песнь о земляках
На пару с ветром заунывным
«Симфонию» холмам могильным.
Но нет и нотки про того,
Кто предал душу так легко,
Забыв язык и род прапредков;
Манкурт – чужой для этих мест!
Тавит из памяти исчез
Тайбы родимой и тайбинцев.
В краю чужбинном, вдалеке
Лежит Тавит в сырой земле.
***
Коль речь ведется о столицах
И землях аж за семь морей, –
Как не сложить тут стих о лицах,
Бывавших там? Поэт, живей!
Есть на земле страна, что сказка –
О, Турция! Бес края ласка
Твоих невянущих цветов
И с моря веющих ветров.
И там стоял Дом вечных скифов –
Чудей-чувашская земля;
И там – и суть, и кровь твоя,
Потомок всемогущих предков!
…Глянь, парень из Тайбы, Йован –
В Стамбуле! Стал студентом там.
Чудей – чув. Чудь ай, (Ш)Скуфь ай (край Чуди, Скифа, земля у Чуди). В Чувашии и соседнем Татарстане – названия древних сёл.
А началось всё… на поминках:
Явились тут из Чебоксар
Большие люди на машинах;
Ведь сорок дней, – ушел как Сандр.
Среди гостей есть и седые,
Жизнь повидавшие «святые»;
Но Сандра, павшего юнца, –
Как равного чтят; это да!
Элиту нации встречали
И провожали всем селом.
В тот день простейшим языком
И рассказал Илле о дали
Чувашам вовсе не чужой.
Йован – в мечты, в даль; с головой!
Парнишка грезил о дорогах,
Ведущих в синь за гладь морей,
Об островах, фонтанах, розах,
О городах, где блеск огней…
Его душа интуитивно
Догадывалась: всё там дивно;
Там есть такое… нет и слов;
О, неизведанная новь!
Влекли юнца в свои объятья,
В озноб бросали, в жар и в дрожь
Мечтанья яркие! Чуваш
Знал сердцем – ждут его там братья:
Ведь тюркский мир – одна семья
(Оспорить этот «факт» нельзя).
Сбылось – чуваш Йован в Стамбуле;
И в вузе: вот так повезло!
Илле – фигура в тюркском мире;
Его слова-то не фуфло.
А турки «сборной» молодежи,
Приезжей, – рады как, похоже:
Дают стипендии, жилье;
Что ихнее – то и твое.
Тут языку сперва учился
Турецкому; потом Йован
Учил слова и англичан.
Затем – историю… Так длился
Год целый, даже полтора.
И вот – каникулов пора.
В Тайбу! В родимую деревню,
Что грезится и манит в снах,
В ночь каждую, семь раз в неделю!
А сны – о детских милых днях,
О реченьке на дне оврага,
Где место отдыха для стада;
О шмеле над степным цветком;
Об улице, где отчий дом…
Ах, сны о доме! Запах словно
Доходит сквозь все дали вёрст.
Объятия желанных грёз
Как… колыбель качают, – сладко!
Там – дом, там – краше роз… репей;
На свете места нет милей!
Гостинцев для родной деревни
Чтоб для приличья хоть набрать, –
Студент Йован, не зная лени,
Стал грузчиком. Не привыкать
К тяжелому труду чувашу, –
Со школьных лет и жнут, и пашут;
«Закон» в чувашских деревнях:
Расти детишкам во трудах.
Студент в порту потел дней десять, –
Толкал бочонки и катал;
В глазах луч солнышка играл;
А вечерами – море, месяц!
Чуваш влюблен в такой Стамбул.
Да – рок… прямой путь в рог согнул!
Бывает же у жизни: крылья
Раскрыты будто за спиной;
И не унять на сердце пыла
Любить людей, весь шар земной!
А впереди, на горизонте,
Песнь манит; и мажор всё ноте!
По силам будто всё и вся, –
Удача втюрена в тебя!
Вдруг – миг… И сказка – чёрной явью:
Во тьме изчезнет неба синь;
Подует холодом на жизнь;
От роз потянет гиблой гарью.
На Ваньку пала так беда –
Р-раз, махом, залпом, навсегда!
До драмы… автор с восхищеньем
Стамбулу оду рвётся спеть,
Не расставаясь с удивленьем,
Что чудо на планете есть.
О, Византия! О, Царь-город –
Константинополь! Путь столь долог
Был до Стамбула. Ос-Тон (п)хул
В чувашско-скифском – Город-ум.
Где волны Мраморного моря
И Черного – одна вода,
Встал чудо-город навека;
Истории фундамент, кровля!
Из Азии – в Европу мост;
Вид величав столь! И так прост.
Византия – название города образовано от египт. Тависон (Висантон). Тавис(Чавиш) – историческое название чувашского народа, прямого потомка древних шумеров и египтян (Висантон-Тависон-Чавашон). Византия основана в доисторические времена египтянами-скифами.
Дух тюркский, тут – тебе все гимны!
Брат Скифа, вечный, сущий Тюрк, –
Как ветер вольный, духом дивный,
И нравом гибкий, словно лук,
Взошёл на Трон степного мира!
От гордости звенит в Высь лира;
Поэту тюрки все – свои.
Коль грызть «Истории» слои,
Сельджуки, гунны-тьмы, мамлюки…–
От хуннов, чей прапредок – Тюрк;
Восток, и Азию, и Юг
Покрыли чумы их и юрты
Во дни-года седых веков.
Сам Тэнгри дал им жизнь и кров!
Тэнгри (Тенче) в чувашском – Небо,
Вселенная, весь белый свет;
Немало. вдуматься коль, это, –
Максималист Тюрк-человек!
Но многого ему не надо;
Была б в гармонии Природа
С его огромнейшей душой,
Поистине, – с такой большой!
Ведёт путь аж с Истока Неба
Скиф-тюркский род, – с Начала лет.
«Впечатался» Волчицы след
В легенды вечного народа.
Тюрк дикий, вольный, из степей –
Один из первых средь людей!
В нём кровь и дух Шумера-Скифа –
Родного брата-близнеца.
Закручен здесь «сюжет» так лихо,
О, волей Высшего Отца!
Тэнгри – отец, Земля – мать тюркам;
Йер-Суб – Земля-Вода народам
Тюркоязычным всем; страна,
Отчизна, Родина! Со дна
До солнца ростом дух у Тюрка;
Да миру это не понять…
Но Тюрка «высшая» печать –
Стамбул – для мира диво-чудо.
Вот – город-сказка, рай почти,
Где в явь сбываются мечты!
Мечта и явь – да, тоже «братья»;
Лишь надо очень захотеть
Душе коснуться к духу счастья:
Во льдах… цветкам дано зацвесть.
О, Тюрк и Скиф – цветы Землицы;
Из океана, из водицы
Взошедшие! Шуваш (Чуваш) –
Цвет-Лотос. Правда! Не мираж.
Народные легенды живы,
Где Мать-Волчица подняла
Империй троны, города
(Рэм, Ромул – тоже от Волчицы).
Кошкар – суть-стержень; кашкор – волк,
Тэрэк – оплот в чувашском: тюрк!
Тэрэк – чув. слово тэрек на русский переводится как опора, сила, поддержка. Тюрк, турк, турок от чув. тэрек.
Рассеянный – скиф звался тюрком;
Два брата, – в жилах кровь одна.
Верхом, на лодках, пешим ходом
Весь мир прошли: их дом – Земля.
Где «скиф», где «тюрк» их называли;
Язык и песни их звучали
Среди народов, наций, рас, –
Самих Богов как чудный глас!
Таков был лик планеты нашей
Тысячелетия назад.
Века ушли за рядом ряд…
Остался род скиф-тюрк-чувашей –
Наследник вечных пирамид.
О, в тюрке-скифе – Сфинкса лик!
Черкнувший столь шальные строчки, –
Поэт до клетки каждой горд,
Что всё ж над «i» расставил точки
(«Мечать не вредно», видит Бог…).
«Скиф» слово в тексте, знаю, – много;
Тебе, читатель, тут свобода:
«Скиф» можешь «тюрк» как прочитать.
Дано набатом в Высь звучать
Словам тем ввек в груди поэта!
Пока он жив, он будет петь
О том! В награду – ран не счесть
Ему от суетного света:
«Вороны белой» участь! Что ж,
Ему, видать, сей путь… и гож.
Но чтоб в «трёх соснах» не кружиться, –
Чтоб не блуждать в «частушках» сих,
Здесь попытается открыться
«Поэт-учёный», дав вам стих,
Друзья мои, как бы в довесок;
И голос автора тут резок!
«Забыл» людской род на земле
Родство уз кровных, все, везде
В последнее тысячелетье:
Скиф Тюрку – как б и не близнец;
С конька «Историй» будто «слез»
Скиф царский в полное забвенье…
Тюрк -Скиф – Чуваш! Но сей Народ
«Мудрейшим» мира – как б не в счёт.
…Через Босфор – мост-паутина;
Рог Золотой. Залив блестит.
Жива и сказочна картина;
Рай – будто здесь, у ног лежит!
Таксим и Джиханшир, Харбое;
Людей – мильон в каждом районе;
Скутар, Галата, Бейоглу;
Кафешки, пляж на берегу.
Там – Адалар, у горизонта;
Под солнцем – девять островов;
Чувашское словечко вновь:
Ада – утрав, коль с перевода.
Кашык Ядаси, Кадачи,
Тавшин с причала Бостанжи…
Босфор – пролив на западе Черного моря, чув. Пусь Хор – голова Хора Бога, Начало. Рыба Бог (эра Водолея), Пул Хор (Булгар).
Скутари – на чув. Сокот ар, на русском – сугутский воин. Сокот (Сугут) – название древнего Египта. В чувашском крае с одноименным названием встречаются множество сёл, рек и оврагов. Ещё больше исчезло. Сувар, Аскал, Булгар, Шашкар – названия исчезнувших старинных чувашских городов. Сувар – Шув (цвет-лотос), ар – воин. Аск(х)ал – Асло хула; на рус. Старый город. Великий город Булгар – Пул Хор (Рыба-Бог). Шашкар – Шупашкар, Шоваш (Чуваш) Хор.
Галата – видоизмененное с чув. Согата (Сокот); летописное название шумеров-киммерийцев.
Бейоглу – с чув. Бей оглу. Бей – господин; с чув. – пуян. Оглу – сын (на чув. ывол).
Кадачи – с чув. катание на санях на ритуальных торжествах в честь солнца, проводов зимы.
Мечети, церкви, глядь, в Стамбуле –
По-братски, рядом, как нигде;
Дворцов и замков – сто и более;
Музеи – через шаг, везде!
Долмо Бахчэ – Сад Насыпной, мол;
Улма пахчи, – поёт язык мой;
Дворец Абдул Меджида здесь.
Тут злата тонн с полсотни есть
На люстрах чудных и карнизах.
А вот – Египта обелиск;
Гранитный камень. Весит «лист»
Тонн триста; в древних весь рисунках.
От фараонов вяжет след:
Тутмосиса-турхана век!
Турхан – Тур хуно; это значит, –
Богопомазанник. Тур – Гор;
Кор – Куракан, на всё смотрящий.
Для древних греков – Хорус, Хор.
Египет был чувашам – Сокот:
Сехет для всей планеты, вохот.
Шумер, Египет, гуннов мир –
Тюрк-скифов глубь, и даль, и ширь!
Ну, полно… Глянь, «ботан» хохочет,
Вот-вот уронит и очки;
Сегодня Правду не ищи –
Припишут вмиг… «нацистов» почерк
(Молчи, что (Ч)Ишуаштус Христ
Имел «национальность» – скиф!).
Сехет – с чув. часы.
Вохот – с чув. время.
…Йован в родимую сторонку
В путь выйдет уж чрез пару дней.
И окунётся в Таябинку, –
В речушку, моря что милей!
Вот смена кончена. С работы
Студент – домой. Рад (хоть голодный);
Посвистывая, дверь открыл;
У тумбы… вдруг столбом застыл;
Там – с «молниями» телеграмма!
«Нет больше брата твоего.
На днях хороним мы его».
Внизу – печать, и штамп, и дата.
Все стало чёрным в этот миг
В глазах парнишки! В сердце – крик…
Как ни стремился в деревеньку –
В такси, и воздухом, и в бег, –
Не смог родного брата в землю
«Спать» уложить Йован-студент.
У свежего холма могилы
Застыл, без слов, без капли силы…
Стряхнувши землю уж с лопат,
Односельчане вкруг стоят.
Вот тут и встретился глазами
С «цыганкой»-Настенькой Йован,
Шатающийся, словно пьян
И давящийся вдрызг слезами.
А с глаз её: «Йэкэт, держись;
За брата – будь, живи, влюбись!».
Йэкэт – с чув. парень.
***
На этом месте надо срочно
Героя «нового» вам дать
На рассмотренье. Это важно:
На нем войны торчит печать.
Войны… чеченской иль кавказской,
«Антитеррорской» иль гражданской?
Страна не знает по сей день
Назвать как эту дребедень.
Война, верней, по сути – бойня;
(Спокон веков так на Руси)
Читатель, сам себя спроси, –
За что стране такая доля?
А может статься, – лишь за то:
Права народов здесь – ничто?!
Смирнова Сандра одноклассник –
Жил Колька-пулька на «войне»:
Стал после срочной вдруг – контрактник;
Заматерел сержант втройне.
«Антоним» полный он Йовану,
Хотя и брат; ну – «Рембо», с пьяну;
И трезвый – как бы набекрень
(Контужен, псих или мигрень)?
Судачат всякое в деревне.
Недавно в отпуске побыл, –
За месяц… полсела избил;
Всю водку выдул в магазине.
«Капусту вточь-как… и башки
«Чечен» сей резал!» – есть слушки.
А ведь селом всем провожали
На службу Кольку-земляка;
Слезились бабки и вздыхали;
Мужчины пили спирт до дна…
О, проводы в солдаты! Сцена
Незабываемая, верно,
Для всех, в кирзе кто пошагал,
Кто автоматик потаскал…
Традиция в краю чувашском,
Идущая со дна веков:
Безусых рекрутов-юнцов
С почётом провожать, всем сходом;
С гармошкой, с песнями внадрыв
По всем дворам ходить, «в отрыв»…
Платки цветастые и шали
Девчонки вешали на грудь
Солдатам будущим. Визжали
Тайком в сарае где-нибудь
В слезах, – от горюшки-разлуки!
По улице, взметая руки
С «букетами» цветных платков
Поярче даже и цветов, –
Шли с песней в армию подростки.
Ах, песня-стон, гармони плач!
…Да тут – слушки про Кольку вскачь,
Совсем не детские, не сказки;
В них – кровь, и слёзы, и беда,
И ран-страданий череда!
Вот ведь бывает у природы:
Рос парень, был весь на виду;
С деревней – радости, невзгоды,
И праздники, и труд в поту.
На ноги встал – и в даль чужбины!
Даль эта – ширь Руси-отчизны;
Одна шестая часть земли,
Почти в полсвета, чёрт дери!
Вдали от родненькой деревни
Куля-контрактник в пекле дел –
В «горячих точках» – озверел:
И всё, и вся ему – по фени!
Что парня так с ума свело?
Война – вот «герыч» для него!
Не патриот-шапкокидатель,
И не «правшист-неофашист»,
Да просто он – «баблоискатель»;
И пуст душой, как ветра свист.
Такие были во всё время;
Бывает браком даже семя
Средь золота зерницы ржи.
«Брак» средь людей – и не ищи:
Как мухи липнут к туалету,
Так прут «воители» к «баблу».
Не важно им, – служить кому;
Текла б деньга за ту «работку»!
А что и кровь ручьём течёт,
«Героям» мелочь та – не в счёт.
Как наспех выразить стишками
Войну столь странную? Нет слов.
Смешались здесь мозги с кишками;
И зелень доллара, и кровь.
Кавказ, Россия… В кошки-мышки…
Наверное, всё видно с «вышки» –
С небес! А здесь – лицом к лицу
И не узреть ту бойню всю.
«Война всё спишет!». Это видно.
Вот это тычет прямо в глаз
Народу, кто уж тыщи раз
Узнал на шкуре, что он – быдло
«Родным» властям. И это факт!
Да что об этом зря болтать…
Всё сказано на этом свете
Давным-давно уже про всё.
Да вот царьки-то, словно дети,
Не «наиграются» ещё
Никак в «войняшечки» лихие.
А у империи-России
Дороженька-судьбинка вся –
Сплошное лихо да война!
«Чечен» чувашский же об этом
Не шевелил «наймитский» мозг –
В «профессию» когтями врос!
Не мучился «пустяшным» бредом:
Ему – оружье б, круче чтоб;
Да баксов, эдак-так с сугроб!
Хотя и в детские годочки
Не сахар был вояка сей;
«Свинью» и всякие там штучки
Подкладывал деревне всей.
Разочек – сжёг дотла курятник:
Со спичками «дружил»; «фанатик»
Был с малых лет поджечь-взорвать,
Разбить, сломать или порвать!
В другой разочек, в классе пятом,
На пасеку тайком попал –
«Мишуткой» улья поломал
(Родки отделались, мда-с, штрафом).
И в школе часто в драчки лез;
Сидел в нём будто чёртик-бес.
Лишь сила встречная для Кольки –
За тормоз вроде и «закон»;
Ещё – был… Сандр. То «не шутки»:
Он – одноклассник, чемпион.
Драчун лишь Сандра и страшился,
Иначе напрочь бы лишился
Покоя класс, да что там, – вся
И школа целого села.
Не раз верзила натыкался
На Сандрин мощный твердь-кулак, –
И опускался вмиг на зад.
Их класс на это навидался.
…Нет Сандра. Колька – на войне;
Стал «башкорезом» уж вполне!
Хаттаб, Кадыров иль Масхадов –
До «лампы» Кольке эта рать.
Зачисткам, шмонам сердце радо;
Аулы спящие взрывать.
Он – горцам родственник по предкам,
По нынешним и древним веткам, –
Творил «порядок» по горам
«Бород» похлеще: ураган!
Святого вовсе не осталось
В «наймите» том, ну, ничего;
«Трофей военный» для него –
Тьху, даже зуб вставной (факт, данность).
Цепочки, кольца, серьги рвал
«Солдат» сей с трупов (вот шакал!).
Таким вот монстром стал тайбинец –
Сержант-контрактник К.Петров,
Российский «доблестный» армеец;
О, наломал (да сколько!) дров…
Ничем не брезговал «защитник»
Отчизны-матушки. Зверь-хищник
С него б учился убивать,
И добывать, и души рвать!
Глядь, выйдет шанс – продаст гранату;
Иль левый «ствол» – бородачу.
А те из них… Но помолчу,
Чтоб голую не ляпнуть правду;
В той Правде – о, Героям честь!
Но и мерзавцев там не счесть.
Они везде, – вточь как микробы,
Во все века и времена.
Да вот в лихие-злые годы,
Когда бал правит муть-война, –
Мерзавцы удесятерятся,
В мгновенье ока расплодятся:
В разы побольше их в штабах,
Чем в грязных ямах-блиндажах.
Полковничкам и генералам,
И стаям крыс штабных, – война
Чтоб куш себе урвать нужна;
Нет, не воюют они даром!
И с той, и с этой стороны
Клыки мерзавчиков видны.
Герои – павшие ребята
В Буденновске, под градом пуль;
И те, легли что у Бамута, –
Спецназ живьём не сдал аул…
Примеры – есть. Героям – слава!
Но и других ничуть немало
Героев, что в горах лежат:
Детишек, бабушек, девчат!
Ах, пали мирно и безвинно
От «Су» и «Мигов», бомб, ракет…
Слезам ребёнка – равных нет!
Горды чеченцы! Но им больно…
Народ довёл кто аж к войне
В стране своей – раб Сатане!
Полны всей дури – пули, пули;
И тучи, стаи, вихри их!
Поёт их улей! Смерть в разгуле.
Да Боже… в лапах власти – тих.
Народы! Люди! Что же будет?
«Двойной стандарт» свет белый мутит.
Куда же вынесет нас Путь?
За сердце – камень вложен в грудь!
Скитея-мать, беда! О, драма
Со всеми нами, и с тобой:
До неба – плачь, рыданье, вой;
Сегодня – ад в домах Беслана;
Сегодня деток валит смерть!
Нет слов сказать, нет сил глядеть…
Смертельно больно! Глянь, как вольно
Живых наотмашь косит смерть.
Косарь, уймись; беда огромна!
Нет мочи эту боль терпеть.
Вдрожь сердце бьётся, – пала «птица»…
И как подняться, сил набраться?
Как эту жизнь дальше жить?
Сломался стержень, в клочья – нить!
Сегодня брат мой – с алой раной;
В Беслане – боль до облаков…
Беслан – весь в стоне, всюду кровь;
Стал город кладбищенской зоной.
Планета, помни этот миг:
Детишек крик… с надгробных плит!
Цветочки-детки, ах, сердечки, –
Безгрешные – упали в пыль,
Прижав к себе тетрадки, книжки.
Сентябрь, в золоте – завыл…
Мир болен. Плачет. Где же Врач-то?!
С пустых небес бьёт солнце смачно;
И толпами – там облака,
Блуждают все туда-сюда.
Здесь, в пляске ду;ри – рыщут пули;
Не счесть, несметны стаи их!
А Бог – с иконок смотрит… Тих.
Поёт пуль улей, смерть в загуле!
Дозоры дней – Земли узор –
Чернеют в горе лики гор.
Что надо миру? Люди лают;
Война; и в паре с ней – террор;
Власть Тьмы гуляет, – кто ж не знает?!
Бал правит, глядь, «элита-двор».
Для «Наших» Кремль – «hom»-столица.
«Других» же – хвать! Длинна десница:
Ударит – молния и гром!
«Семье» – весь мир под колпаком.
Блестит в Москве экран-реклама –
Продажная секс-поп-«звезда»!
Да здесь – ни зги: до дна беда;
Беслан! Беслан! До неба рана.
А из-за Трона и кулис
Видны клыки «семейки лис».
Но… полно. Всё. Народы! Люди!
Есть у живых всё ж в завтра Путь:
Шагнуть из мути – к Правде, к Сути,
Расправив гордо плечи, грудь!
Та Суть – в Любви, Надежде, Вере;
Она огромна, словно море;
Из шири в ширь, из края в край;
Кто дышит воздухом – тот знай!
А нынче, здесь – всвист пляшут пули…
И – тучи, стаи, вихри их.
Да Бог в когтищах Трона – тих…
Бал правит смерть; и – ад на воле!
А с неба молния и гром
Прицелились в земной наш дом.
…Не ЕБН наш Колька-пулька;
Да и не Пашка-генерал,
Но и ему тож – закусь, водка:
Комбриг сержанту отпуск дал!
Два года Колька не был дома.
Два года сеял смерть сквозь дуло.
Вот в Грозном, в баре, сел за стол.
С ним три сержанта, – за весь полк
Чуваша в отпуск провожали;
И девки были, и пальба…
Ох, и гуляли в ночь ту, да-а!
Под утро – труп и нож лежали
За баром: Кольки в жизни… нет!
Зарплаты тоже сгинул след.
Какая мысль в последнем вдохе
Была у Кольки в голове?
Ни капли мысли, даже крохи,
Намёка даже вообще!
Хотя… цеплялся вхрип, зубами
Он за барсеточку с деньгами, –
«Геройски» что в горах добыл
(Сколь душ чеченских погубил
«Виновных»… и невинных – штабель!).
Контрактник даже в смертный час
Хрипел, в кровище: «Доллар!»… «Бакс!».
И отвернулся даже ангел
От Кольки-пульки-«удальца»…
Да Трону тот – за «молодца»!
Такая вот жизня кипела
В котле миллениумных лет.
Власть так Скитеюшку «имела» –
Не знал такого белый свет!
Шалили политпроститутки;
Закон и суд им – «шавки в будке»;
«Семья» балдела, жрал бомонд!
Всё остальное – лишь… народ,
Электорат, плебей, сброд, быдло.
Зовётся так и по сей день;
Подняться тщится всё с колен!
Да карта, знать, его вся бита.
Но – что... кипит? Гляди, мир, знай, –
Вот-вот прольётся через край!
Глава XI
«Покажите мою голову Народу!
Она стоит того!..».
Жорж Дантон
Десятый век. В году четвёртом
Женился Игорь молодой, –
В краю булгаро-половецком
Нашел красу и взял с собой.
Росла Ульха в семье турхана;
В Раше княгиней Ольгой стала;
Царица – с головы до ног:
От фараонов её род.
Ещё жил-княжил и сам Вещий;
Тут Игорь – как бы князь-не князь…
Да Ольга мудро свила связь
С волхвами; те ж – родня, чуваши.
И – Святослава родила:
Руси династия пошла!
Как Русь Олега схоронила,
Так – межбо(л)ярская война!
Тут жадность Игоря сгубила…
За князя Ольга же сполна
Улич-древлянам отомстила:
Кровь подданных рекою лила!
От рук княгини Мескен Мал
Без головы в Корстени пал.
…Год девятьсот пятьдесят пятый.
В Чвышгарде Ольга крест взяла.
Язычеств статуи впрах жгла
«Крещенная» в пути обратной.
И вновь авалхов на Руси –
На плаху! Боже упаси…
Мескен Мал – имя турхана (тархана) древлян Мала. Князь Мескен Мал был обезглавлен княгиней Ольгой. В народе в те времена слагали песни об убиенном Мале. Мескен – на чув. достойный жалости.
Корстень – название древнего чувашского города. Хоросан (Хор твой); Сан – с чув. твой. Хорос ен (Корстень, Корсунь) – край Хороса. Нынешний Херсонес.
(Ч)Вашары, гностики, катарх, –
Так звали их в других краях,
Что значило одно: авалхи,
Сыны Гроаля! Жуть и страх –
Монархам и церквам эпохи;
Простому люду – словно боги;
Гремели в те века волхвы –
О, стражи Тайн! На вид просты;
Нутром же – за семью замками
Со дня рождения Христа
((Ч)Вашаром снятого с креста!).
С того – охота за волхвами.
Сам Папа – травли «трубадур»;
«Двенадцать рыцарей», Артур…
Вашар (Башар) – легендарная народность древности. Проповедовали гностицизм. (Ч)Вашар – аналогично (Ч)Вышкарту-Выжгороду; буква «ч» в этих чувашских словах «не звучит» (в русских летописях – стёрт) Чув. Чвашар – чуваш-воин, чуваш-муж.
Гностик. Гностици;зм (от gnostikos (c др.греч. «познающий») – общее обозначение ряда позднеантичных религиозных течений, использовавших мотивы восточной мифологии, и ряда раннехристианских учений и сект.
Катар – древнеегипт. Коптар, Сок(о)тар; Гностик. На чув. воин-копт, мужчина-сокот. Копт, Сок(о)т – названия древнего Египта. Катары считали, что Iишуа Христ, снятый с креста вашаром (чвашаром), не был убит на кресте. Иуда-Иегова для них – бог ада. В средние века столицей катар(х)ов считался город на юге Франции – Монсьюлгур. Мон сьюл (к)тур – на чув. великий высший Бог. Катарсис – прозрение, просветление.
Монарх – король, царь, император. На чув. мон – великий, высший; ар(х) – воин, муж.
Трубадур – на чув. Тур(о) паттор; батыр Бога (певец-удалец Бога).
А дальше – хлеще: племя скифов –
Шумера-Сокота народ,
Геройский Ар древнейших мифов, –
Лютует против рода род!
Князья, дружинники, бояре
Рашу кошмарят, как в угаре.
А смерды – словно твари, псы:
Бездомны, нищи и босы.
Что может быть стране страшнее?
Ужасней – только внешний враг.
И – ужас: орды уж летят, –
Земля не знала бедствий злее!
В три века рабства, в кровь, во мглу
Скитея пала! «Явь»… в бреду.
Века – потёмки лихолетий!
Страна – медвежья сторона.
…И во втором тысячелетье
Из чащи сей на Русь сполна –
Звериных дел и доль лавина
(Раше – Олег-предатель мина).
Дух Вещего – вовек в Кремле!
И мутно, тяжко Скуфь-земле.
С 2000-ых… царь над Россией –
Сын чудьский! Чудь же (скиф-чуваш)
При царстве оном – лишь мираж,
А не народ Христа-Мессии.
О, ведали авалхи Путь:
Там – Грозный, Пётр, Катька… Муть!
Ш)Скуфь (Шувашья, Чувашия) – название земель чувашей-скифов. Великая Скифия в древних летописях упоминается под именем (Ш)Скуфь.
«Ивашка» – грешник пуще чёрта,
И душегуб, и живодёр
(Не уместит глава вся эта
Святой Руси тех дней позор)!
Замуровал царь фолианты
Чувашей-скифов, чтоб народы
Не смели видеть Правды свет;
Чтоб затерялся скифский след;
Чтоб звался (Х)Росс вовек «славянским»!
А «Питер» – вовсе зверем стал:
О, скифов сёлами сжигал,
Что жили бытом староверским.
И «Катька-стерва» – блуда смрад –
Казакам-скифам стала… ад!
Теперь вот – «Плутик»! Вот в него-то
Вселился Вещего злой дух;
И – песнь Олега недопета,
Огонь смертельный не потух
На ширь-земле Руси-Скитеи!
Ещё сломаются вхруст шеи
По воле «лидера» не раз;
И стон накроет гущи масс
От чёрных дел «владельца» трона!
Скитеюшка-Отчизна-Русь
Вновь пала нынче в ложь и муть;
И нет управы и закона
На Вещего зловещий дух
(Свинец он с ядом… а не пух!).
Тень Воланда стоит над Русью.
По-над Рассией Зло парит…
И веет холодом и жутью.
Да вот народ… как-будто спит:
Лафа «державности»-дурмана,
«Патриотизма»-балагана,
«Правдоискательства» мираж,
«Демократичности» муляж
Мерещатся в бреду Ванюше
По прихоти «волхва»-царя!
Свободы ясная заря
Угасла, пала в пропасть-днище…
За лжемогучесть мать-страны
Лишились Прав-Свобод сыны!
А Мастер – соткан как из света –
Творит шедевр для землян;
С ним рядом – Муза-Маргарита…
Вся даль и ширь морей и стран, –
Как на ладони двум влюблённым,
Отцом к Покою вознесённым!
И Азазелло, Гелла, Кот
(С кликухой жуткой «Бегемот»)
Ведут свои «делишки» где-то.
Да места душам хватит всем,
Там в лабиринтах звёздных схем,
Что создал сам Всевышний чётко.
Творцу же в сонме Бытия
Родней творений всех – Земля.
Да на Земле… беда и лихо
Со смертью в паре правят пир
Пред Воландом, у ног, – вся свита!
Князь Тьмы – Верховный их кумир –
На Троне грозно восседает.
А с неба лунный луч сияет
На Понтия Пилата лик.
Две тыщи лет уж, в каждый миг,
У Прокуратора вся дума
О страннике, кого распял,
Кого Отец на небо взял…
О, боль Пилата нестерпима:
Безмерно тяжек его грех!
Да стал Христу он… ближе всех.
Вот – наивысшая Загадка
Всего земного бытия;
Величественна! Но… так жалко,
Так горько, выразить нельзя, –
Христа с печальными глазами,
Прибитого к столбу гвоздями
Под кровожадный вой толпы!
Сожгли к Спасителю мосты
Людишки, продав Зверю души.
И бредят, бродят в темноте,
В день ясный – будто бы во мгле;
Слепы глаза, глухи их уши…
В сегодня, в двадцать первый век
Таким припёрся человек.
…Века назад. В высь, в занебесье,
Что шепчет Лысая Гора?
На тайном, страшном, древнем месте
Творят авалхи чюк Турра:
Чтоб вся земля булгаро-скифов,
Что носит нынче имя россов,
Попавшая вражине в плен –
Воспряла б, встала бы с колен!
И чтоб Атлант с Гипербореем
Вложили силы в свой народ;
Чтоб вник в мольбу сего Чваш-Бог –
Всевышний – властный над всем миром.
И – Чудо! Бог путь указал:
В Тайбе чувашской – в рай… портал!
Чваш-Бог (у викингов Даждь-Бог) – в «Велесовой книге». Чуваш-Пох; на чув. Пох – смотри, «смотрящий» (похакан, «пахан»).
***
Йован-то – втюрился; вот штука.
Его вздох – Настя-порчокан.
Влюбился… насмерть будто, жутко;
Как щепка – в омут-океан!
Никто не ведает на свете,
По ком у парня сохнет сердце.
У Настеньки – законный брак;
Йован же ей – лишь как земляк.
Она – медичка их деревни,
И как бы даже «экстрасенс»;
Имеет уваженья вес;
Не ведает в работе лени.
Санюк и Сандр – ей друзья;
Да, были… Их забыть нельзя!
Нельзя, не можно, невозможно,
Ни в этой жизни, ни в другой.
На этом месте должен срочно
Поэт роман дополнить свой.
Санюк для Насти – всё, «до гроба»;
Сестра, соседка и подруга;
И солнечный, и лунный свет;
Была, и есть, и будет ввек.
Но… Сандра Настенька ведь тоже
Любила, втайне, как никто!
О, как же это нелегко –
Смеяться, сердцем плача, Боже.
Бессветным белый свет ей стал:
Подруги – нет, любимый – пал…
И Настенька брела наощупь
По жизни. Раненной душой
Несла печали тяжкой чашу,
Что оказалась столь большой.
Как в полусне тянулось время.
Жизнь в восемнадцать стала – бремя.
Тасуя карты, – зла судьба!
…С кольцом вот Настеньки рука:
Закрыв глаза как, – вышла замуж;
Супруг взрослей на «надцать» лет;
Чиновник, с проседью брюнет,
Имеет вид, и вес, и статус.
Да Насти участь – грусти вздох.
Огонь в душе её… потух.
Йован влюбился, – мы узнали:
Добавим смачно, – без ума!
Но что б мы с вами ни болтали, –
Не будет «сплетня» та полна.
Любовь не высказать: без меры
Ее границы и пределы;
Всепожирающий огонь!
Не прикоснись к нему, не тронь.
Студент же – всей башкой в то пекло;
Себе признаться не успел, –
Соломкой вспыхнул… и сгорел;
Как описать теперь всё это?!
Один, в ночи, про сей «пустяк»
Он вдрожь вздыхал на звёзды так:
«Я улыбаюсь… улыбаюсь.
А ты – уходишь от меня;
Молю о смерти, слёзно каюсь,
Всем сердцем сам себя кляня, –
Я без тебя окаменею!
От горя – пью, смеясь – зверею.
Сигарной дымкою дыша:
«Не уходи!», – кричит душа.
Другой с тобой – и горд, и счастлив.
Ну, что же, свет мой, будь с другим.
Укрыл мне душу снег пурги;
И чтоб не сдохнуть, я дурашлив.
В твоих глазах, у губ твоих
Я гибну, – тень, беззвучный стих…
И нет ни друга, ни подруги.
И знаю: жизнь не удалась.
Оставив под глазами кру;ги,
Разбилась юность, сорвалась...
Быть может, завтра, может – позже
Наткнусь на острый верный ножик
В кругу пьянчужек и верзил;
Как будто жизнь за то и жил.
Мое последнее дыханье
Наполню именем твоим!
Согрей дыханием, родным,
Любви осеннее признанье…
Впечатал я к душе твой лик,
Чтоб быть с тобой! Сжёг жизнь… за миг.
Об землю разобьюсь кометой!
Всяк посудачат обо мне.
Помянут встельку самогонкой;
Эпиграф влепят: «Был… в себе».
Но рад я, что так выйдет с нами!
К петле аж тянусь позвонками…
Любимая, про смерть забудь:
Ещё не кончен тут мой путь.
Лишь сердце – на куски, больное!
И чуточку всего лишь жаль:
Небесная не ахнет даль –
Не сотворил я здесь… такое!».
Так в океане дум Йован
Тонул; так жил – ни трезв, ни пьян.
Похоронив родного брата,
Студент пал глубже… сам в себя.
А тут еще и мать, и батя
Слегли от горя за Куля.
«Чеченец» – нынче за героя:
Один звоночек из района –
И стены школы, и ДК
Накрыл портрет «фронтовика».
Родители – «доходят» оба.
Пришлось тут парню позабыть
Стамбул, учебу, моря зыбь
И южное без облак небо.
Скотинка, дом и огород, –
Труд сельский весь на плечи лёг.
«Взял в оборот, хомут накинул», –
Точнее были бы слова.
С утра до вечера гнуть спину,
И дни, и месяцы, года, –
Вот долюшка крестьян извечно;
Друзья, всё это вам известно.
Но всё равно тут автор вновь
(Крестьянская в поэте кровь!)
Черкнёт куплетик про житуху
Деревни, хутора, села;
Хоть их эпоха отошла,
Дав джунглям каменным дорогу.
Глядь, начал уж в черёд свой бег
На свете двадцать первый век.
Труда он вовсе не чуждался, –
С ним с детства раннего на ты;
Работой только и спасался
От серой тягостной тоски.
Душой отзывчивый и добрый,
Всегда и всем помочь готовый, –
С утра до ночи во трудах
Йован крутился. Но в глазах
Какой-то блеск тоски нездешней
Стоял прощальною звездой, –
На пару как бы со слезой!
Горел нутром, видать, сердешный.
Но – что ж так жутко он страдал?
На всей земле никто не знал.
Да и кому какое дело
Во всей деревне… до души?
Хлопот у каждого немало
И тут, в затерянной глуши.
У всякого своя забота.
Зовётся жизнью штука эта.
В черёд прут хохма и беда…
Да кушать хочется всегда.
Сей ход чтоб не остановился,
За хлеб насущный человек –
Что «белка в клетке», весь свой век!
Покой ему во сне лишь снится.
Но белый свет нам всё же мил!
(Что ж, Бог таких нас сотворил).
Деревни быт – пахать да сеять;
Деревни житель – лик земли.
Тому, видать, – веков сто десять;
И та же участь впереди.
Суть жизни – да не это ль, братцы?
Крестьянский пот – вот соль землицы!
Весной – отдать, а в осень – брать
Родимой почвы благодать.
Так и в краю-стране чувашей:
Трудолюбивейший народ;
На лбу – соленый липкий пот,
В груди – усталый вздох, горячий;
Из века в век – земной удел…
Йован же ввысь, в полёт хотел!
Сократ – всех Сущностей искатель –
На парня бросил б добрый взгляд.
Платон – Сократа продолжатель –
В ученики вписать был б рад.
Сам Аристотель – «тень» Платона
(Верней, Платона-Аристокла)
Его дружбан и ученик, –
Зауважал б Йована вмиг,
Узрев в нём тягу к мирознанью
Под стать Аквинскому Фоме
(Творил который в тишине,
Душой стучась… до крови в Тайну).
Декарт, Спиноза, Гегель, Маркс
Нашли б в студенте мыслей… «пляс».
В груди студента что-то гулко,
О, билось в стены Бытия;
Мечты, тревоги, боль… Как будто
Без них и миг прожить нельзя.
Смешалось всё в башке у парня;
И взгляд другой стал у Йована:
То солнцем ясным заблестит;
То мрак нездешний там стоит.
Душа рвалась познать науки, –
Что было, будет – обо всём!
Но здесь – навоз да чернозём;
И самогон от скуки-суки.
Огонь и лёд, рой дум… и сон –
В Йоване! Всё в один «флакон».
Тоскливо так! И – парень запил.
Лишь безответная любовь
Ему за солнце... Так «дотопал»
До майских ласковых деньков.
В медпункт наведался однажды –
Поранился жестянкой как бы;
И всё вздыхал, и весь горел;
Но бледен был, как школьный мел.
А рану ту перевязала
Больному Настя-врач, спеша;
Не чуяла её душа, –
К себе любовь в нем не узнала!
А вечером её зовут:
«Студентик… нож – в себя! Там труп!».
Ах, ёкнуло у Насти сердце –
Как будто что оборвалось;
Как будто мгла укрыла солнце;
Как б вздрогнула земная ось!
Такое раз ведь было с Настей, –
Как весть о смерти Сандра тучей
На голову ей пала вдруг;
Она не чуяла ног, рук
В тот чёрный час на свете белом.
Теперь, вот, снова – смерть… Горой
Накрыла Настю! Боже мой,
Что, кто она в несчастье этом?
Смятенье в мыслях, боль в груди,
Тревога до краёв души…
Горя невидимым пожаром,
Врач добежала, добралась;
Лежит у баньки, под окошком
Йован. Зевак уж набралось
Под предзакатным солнцем мая.
Медичка, долг свой исполняя,
Рубаху – с раны на груди;
И наземь рухнула… почти:
Там Насти лик! На самом сердце
Студент носил её все дни;
Тату – лицом к лицу… «Взгляни!
Одна была ты мне за солнце!» –
Шепнул вслух словно паренёк
На ушко Насте… О, мой Бог!
Как б молния блеснула в очи!
Медичка вспомнила в сей миг
И взгляды парня, и все встречи
Как б невзначай с ней… В сердце штык
«Цыганочке» вонзился будто;
Душа вся сжалась в Насте жутко, –
Ещё один на сердце шрам.
Её звало припасть к устам
Йована… что-то; захотелось
Завыть от долюшки столь злой.
Тут пред сбежавшейся толпой
Врач зарыдала! «Эка странность…», –
Дивясь, шептались земляки, –
И молодёжь, и старики.
Какие «фокусы» у жизни
В репертуаре-тайнике!..
Цвели вдым яблони и вишни –
Весна гуляла по Тайбе.
Всё это так веками было;
И в этом – Истина и сила;
Приходят и уходят все –
Никто не вечен на земле.
Но жаль, ей-богу же, ребята,
Всех тех, на взлёте кто падёт,
Цветок как в стужу отцветёт!
Хотя, наверное, так надо.
«Ах, жизнь, ты… временный вокзал», –
Из мудрых кто-то в мир сказал.
Мудрее жизни этой всё же,
Видать, и нету ничего
И на земле, и даже выше;
Жизнь – корень, стержень, суть всего!
Да смертушка – её сестрица –
На равных с жизнью быть всё тщится.
И удаётся это ей –
Смерть вовсе жизни не слабей!
Но хочется иного, братцы:
Чтоб жили люди до ста лет,
И даже больше! Человек
Не меньше значит, чем все звёзды:
Есть в нём Всевышнего душа
(Хоть лишь частичка, но – Творца!).
Друзья мои, прошу покорно
Поэта больно уж не сечь,
Что гладких судеб тут немного;
Что по пятам героев – смерть.
Сюжету автор сам свидетель –
Мест этих и времен тех житель.
Хотите, не хотите вы,
Да жизнь со смертью – близнецы.
Назвали годы те лихими
Не зря, не ради красных слов:
То было время ломки дров –
Безвременье! Да чёрт же с ними.
И нынче – лихо на Руси
(Лишь чуть в тени… как на УЗИ).
Где Гурий Тав от нас остался –
Туда б, друзья, да с ветерком!
Пора бы автору уж взяться
За ум в романчике пустом.
…В кругу семейства и супруги
«Экс-дачник» не страдал от скуки, –
Роман опальный дописал.
Нашел издателя. И сдал.
О, слово высшее – «издатель»:
Собратью пишущему – Бог!
Сам Пушкин без него не смог б
Шедевры выдать нам, читатель.
Вот – раз и Таву выпал фарт:
Издатель подписал контракт!
Пусть гонораром и не пахнет
Поэту в «счастье» этом, – всё ж
Роман увидит свет; предстанет
Читателю! Не рубль-грош
«Писаке» дорог в мире этом,
А стих, рожденный в сердце чистом.
В народной памяти века,
Быть может, будет книга та
(Мечтатель Тав, как ты же, автор!).
К кому-то, где-то, – говорят,
В черёд и спонсоры стоят,
И оформитель, и редактор…
Но Тав за блат-казённый счет
Не брал ввек крошки даже в рот.
Хотя, бывало, обращался
По «недомыслию», давно
К «друзьям», с которыми вращался
В одном кругу, когда-то. Но
Халявно-спонсорскую помощь
Тав не узнал. Куда уж, где уж:
Жизнь торгашам – купи-продай;
Им всё равно, – что стынь, что май.
«Грош подбивать к грошу-копейке!» –
Житухи лозунг-клич у них.
Один, вон, церковь строит; тих, –
Да сам воришка, плут навеки;
Другой – подлизой «взвился ввысь»;
А третий (мент) рвёт взятки – «рысь»…
Какая дружеская помощь
Издать книжонку тут ещё?
Поэзия их «делу» – немощь,
А жить-то надо хорошо:
В год пару раз на юг смотаться,
С любовницей покувыркаться;
И надо, чтоб ещё жена
(А у неё – своя цена!)
Смотрелась, как ей подобает,
В гламур-ажуре чтоб был вид!
…Тут Тав худые мысли вмиг
Прогнал. Снег бабочкой летает.
Как стих – чудесен вечерок.
О, книга выйдет, скоро, в срок!
И оттого – и небо чище:
И пляс снежинок веселей;
И боль на дне души чуть тише
Впервые за столь много дней.
«Роман – шедевр, эпопея!», –
Издатель крякнул, «зная» дело.
Не знал счастливый Гурий Тав,
Что тот «знаток»… агентом стал:
Стучал аж со скамьи студента!
В книгоиздательство теперь
Ему открыли шефы дверь;
Вещь Тава – вмиг им… крыса эта!
Там – «грев» ему. На книгу – крест
(Примерно так был предан Христ).
Без тени думки философской,
Любуясь зимним вечерком,
Тав возвращался с деткой-дочкой
Домой из садика пешком.
Сегодня – праздник долгожданный:
Зажёгся свет на ёлке ясной;
В детсад к детишкам Дед Мороз
Явился сам! Мешок принёс.
Вручил и Анечке букварьчик.
Из рук не выпустит теперь,
Всё открывает, будто дверь,
Лист за листком; вот это праздник!
Тав не ходил мальцом в детсад.
Теперь – рад садику встократ.
Идут по парку папа с дочкой.
Вон – банк «Валюта» справа; блеск.
А слева «Бош» рекламой мощной
Сияет, – «босс» земель окрест.
Ни тот, ни этот – не «чуваши»,
Как бы не здешние, не «наши»:
Владельцы лакомых кусков –
Вдали, на пляжах островов.
Здесь… «истуканом» Максим Горький,
Отлитый в памятник, торчит;
На Волгу-матушку глядит;
У «буревестника» – взгляд зоркий:
Над Русью бурю чует вновь
И революцию, и кровь!
Вон – РОВД. И там двуглавый
Орёл, – на стяге мать-Руси
(Египта Древнего знак славы,
Что скиф-чуваши вознесли).
Да от орла, видать, остался
Стервятник малый… «падаль-класса»;
Но точит хищно коготки
И «низший» люд рвёт на куски.
В «верхах» – стервятника гнездовье,
Где «Чук и Гек» «нано» творят –
До звёзд рубиновых откат, –
Кидая кости в «бандерлогье»!
И видит Горький горький век:
Старт – на Болотной; вслед – Проспект…
А Таву не до революций;
Светло и чисто на душе.
Щебечет с ним товарищ лучший –
Дочурка, «взрослая» уже.
И в вальсе белом снег кружится,
На землю бабочкой ложится;
Березы тихие стоят.
С них веет прелестью девчат.
А в небе месяц серебристый
Нарисовал свой лик серпом.
Ах, детство вспомнилось и дом
Отцовский, с дымкою душистой…
И впереди – как будто век!
Как б с плеч долой все тонны бед.
А как снежиночки танцуют
В вечернем воздухе, кружась!
Сугробы чистым слоем кроют.
Ах, накружившись в вальсе всласть, –
Величественно, просто, плавно;
О, «Белый танец» это словно!
И что-то нежное в груди
Вдрожь шепчет будто: «Подожди,
Постой же, Время, час, минутка:
Ведь я ещё недолюбил;
Похоже, даже… и не жил;
Писать не начал даже будто!».
Как саван чистый над землёй,
В душе – надежда и покой.
Жить хочется – до самых облак!
Вдробь заплясав от ветерка,
Достичь суть счастья, стержня, клеток
И поцелуй влепить в уста!
Жить хочется, как самый крайний,
Как стих простой и гениальный;
О, жить – живейшим средь живых;
Вдубенить смерти так в поддых,
Чтоб вся рассыпалась костями!
Жить хочется, как легкий дым;
Светить в ночь светом золотым,
Чтоб воссиять душой лучами;
Жить хочется всему назло,
Сейчас и здесь – и хорошо!
Жить – снова, вновь, как… как когда-то!
И как бы свет ждет впереди;
Чему-то сердце верит свято,
Чему-то Высшему – в Пути…
И цель у жизни есть как будто.
И вечер этот, словно утро.
Усталости нет и следа.
Да было б так, у всех, всегда!
И стало б легче всей планете
Без суеты в делах людей.
В сердца бы – верность лебедей;
Всем любящим – быть ввек бы вместе!
Исчезла б с глаз печали тень;
И наступил бы Новый День.
И хорошо, что Отче-Боже
Таким мир создал на земле;
Становятся от счастья лучше
Живущие на свете все.
Душе ведь много и не надо;
Она и малому столь рада,
Коль в ней – сиянье доброты,
Любви и скромной простоты.
Да, светлых душ на белом свете,
Конечно, точно – большинство.
Но есть ещё и тьма, и зло, –
Не дремлет миг Зверь на планете:
Враг Человека – жив ещё;
Столикое его лицо!
…Тень черная скользит бесшумно
Вдоль тротуара, по шоссе,
С дитём и папой параллельно.
Тень эта – «Буммер-БМВ».
И фары, как глаза, недобро
На мир упёрлись изподлобья;
И тонировка на стекле –
Как сатаны знак на челе.
Стекло вот справа приспустилось;
Там, в маске черной – человек;
В перчатках черных – пистолет;
И дуло хищно улыбнулось!
Вот мушка рогом сатаны
Глядит на Тава со спины.
Взгляд смерти! Чёрная бездонность, –
Звериный будто бы оскал,
Нечеловеческая данность…
И кто тебе быть право дал?!
Наверное, он – не от Бога:
Из мрака в мрак его дорога;
Из чуждых впадин и глубин;
Из жесточайших вечных зим.
Да всё же Бог находит силы
Душой все душеньки обнять;
Безгрешных, чистых – ввысь поднять.
Иначе Свет на небе был ли?
Иначе – не было б Земли,
Над ней и Солнца, и Луны…
Малышка и батыр чувашский –
Цветочек и могучий дуб, –
Из Новогодней чудной сказки,
Из садика домой идут.
Рука отцовская Анюте –
Друг самый-самый на планете:
Не даст в обиду никому,
Ни этому и ни тому, –
Прохожим дядям. Сильный папа!
Он друг надежный для детей:
Стишки у папы веселей,
Чем у других всех. Знает Анна.
И с ней играть ему не лень.
С ним – праздник Анне каждый день!
И хлопать счастливо в ладошки
Девчонка стала прямо тут.
Но – что-то, точно из хлопушки,
За ними хлопнуло так вдруг!
И папочка-силач Анюты
Споткнулся об снежинку будто, –
На ровном месте; ах, присел,
Лицом весь как-то побелел,
Сказать сам что-то Ане хочет…
Иль это – новая игра
О «слабости» богатыря?
Понять девчонка то не может.
Вот сделал папа краткий вдох;
Во взгляде… звездный свет потух.
Упал Тав Гурий! А машина,
Та, чёрная, чей номерок –
Сплошная грязная картина, –
Рванулась, всвист, как ветерок!
Исчезла с глаз в «машинной» стае,
В моторном и сигнальном лае.
Дочь папу хочет приподнять.
Тот – пал на снег… ну, словно спать.
А пальцы быстро холодеют;
Анютка трёт их кулачком,
В них дует тёплым ветерком –
Авось отца и отогреет:
«Атте, аттесьем, встань, пойдем!
Букварьчик дома вот прочтём…».
Ах, девочка душой всей детской
Почувствовала тень беды!
И взгляд её, такой лучистый,
Враз потемнел. Лишь свет слезы –
Как две звезды в глазах девчонки.
Её дрожащие ручонки
Отца ласкают, тормошат;
И все движения кричат, –
Как больно ей от боли папы!
Дороже ей средь всех людей –
Атте её; он всех сильней!
Но… почему он стал вдруг слабый, –
Не может вымолвить и слов?
Ой, что же это, будто… кровь?!
По тротуару, рядом – пара;
Проходят девка с пареньком:
«Смотри-ка: крошка, вот умора, –
Поднять его, а он – бревном.
Видать, напился, алкоголик.
Менты поднимут! Клёво, Толик?».
«Да; странно только он лежит…
Ну, ладно! Тралик наш – бежим!».
Анютка пуще испугалась;
И заревела от обид;
Её атте, ах, и не спит,
И не подымется хоть малость:
«Не алкоголик папа мой;
Он самый-самый дорогой!».
Ах, слёзы детские… Вы горьше,
Наверное, всех слёз других;
Росы предутренней вы чище;
Безгрешнее Святых самих.
Не стоят все «прогрессы» века
Слезы невинного ребёнка
И вздохов грустных из груди;
Негоже и не по пути!
Дитя и смерть – несовместимы;
Они быть рядом не должны!
Да схемы звёзд, видать, сложны;
Иль же весы Небес нечестны;
Творец-Всевышний, Боже-Врач,
Не Твой ли «промах»… детский плач?!
…Писатель – дух его – взирает,
Как рядом, но… издалека:
Вот «Скорая» уж забирает
Его; и шепчется толпа.
И где упал от пули Гурий –
Кровь на снегу алеет лужей.
И мерит вдоль и поперек
То место резвый «оперок».
А «иностранец» – черный «Буммер» –
Крысенком юркнул в госгараж;
Миг – и обратно. Экипаж –
Уже другой, другой и номер.
И мчится киллер-«БМВ»
С докладом к шефу – к ФНВ.
К заказчику! И всё, и вся здесь,
В «блестящей», «доблестной» ЧР, –
Как на икону, как на кладезь,
Как «богу» молятся, поверь,
Коляну-празднику! Он – Солнце!
Он – самый-самый на планете,
Он – супер-пупер, он – звезда,
Он – сам закон; и навсегда!
А тут какой-то борзописец
Дерзнул на Трон он пошуметь
В дрянном романчике. Не сметь!
Глядь, – автор… уж в убойном списке.
Творит «бог» адские дела!
В «раю» чувашская земля…
Земля, цветочки, звери, люди,
Деревни, страны и моря…
Им небо – Высшее, суть сути;
Там душам – вечная заря:
Свет дальний-дальний – будто рядом!
И не объять ту светлость взглядом;
Любовь, Надежда и Добро
В том лучезарном свете… Но
Внизу, во мгле глубокой – пропасть!
Зияет Зло, разинув пасть;
Да так легко туда упасть –
Лишь поклонись Злу, хоть чуть-малость!
Тав Гурий – дух – вошел в Зарю,
В обитель вечную свою!
А здесь, на белом свете «грешном»,
Остались близкие душе
Жена и дочь; и сын, конечно –
Тимук; мужик почти уже.
Ему шестнадцать. Время крыльев!
Пора закалки мышц и «перьев»:
Орлу – взметнуться в облака;
Узреть – что миг, что – навека.
Продолжить начатое в сыне –
Мечта извечная отцов
У всех, – у нищих, у царьков;
Закон небес! Всегда и ныне.
Он – Тава сын! То крепко знал
Тимук, – что в миг сей взрослым стал.
Писателя похоронили
Под вьюги стон и земляков.
Односельчане у могилы
Застыли в горе! Ах, нет слов…
Супруга Гурия – Ирина, –
Висела на руках у сына;
Глядела дочь во все глаза,
На папу ах! В глазах – слеза…
Вдова – их мать; они – сиротки.
Печальней что есть на Земле?
Тав… как уснул. А на челе –
Преображенья свет, о, Боже!
Он просветлённым шёл в тот мир,
Где ждёт Христ-Скиф – его кумир.
А рядом с ним – другие боги,
И ангелы, святые все…
Сияют золотом чертоги
В неописуемой красе.
Атланты и Гипербореи,
Из мифов грозные Герои,
Там, в вечно солнечном раю –
В бессмертье, – жизнь живут свою.
Там настежь всем открыта Тайна
Рожденья жизни на Земле:
Сие – божественно, извне,
С небес, «по плану», не случайно!
Вдали – других галактик мир;
Без края Космос – глубь и ширь!
А ширь лугов земли тайбинской
И даль заснеженных полей, –
Не в силах скрыть печали горькой,
Застыли, став ещё белей.
В объятиях трескучей стужи
И юные березки рощи –
Ряды прелестнейших невест, –
И вечно-древний чёрный лес
В поклоне будто бы поникли.
Стал как бы тёмным даже снег.
Природа, словно человек,
Накрылась горем в тяжком миге.
Но глянь-ка, – солнца лучик-свет
На холм могильный пал, на крест!
…Ни строчки в прессе; и ни звука, –
«Бойкот»! Да вот тебе и СМИ.
Про смерть опального поэта
В Чувашии пеньком молчи, –
Ни-ни, сегодня, да и завтра!
За «тишь да гладь» – Кремля награда
Велерову: чин слаще в рот.
Тот истребит вконец народ
Реликтовый, чувашско-скифский!
Семью погибшего – за «борт»,
И в «черный список», в быдло, в сброд!
Так правит Колька – «царь» чувашский.
Страна, открой глаза, смотри:
Царьки – «законы» на Руси!
Без выборов-голосований,
Нахаркнув на родной народ,
На губернаторские «сани»
Запрыгнув, – правит ворьё-сброд!
Допустим всё ж: в краю чувашском
Не попка Кольки в кресле царском,
А ж..а лапоть-мужичка,
Дорвавшегося до куска
(До пирога, то бишь, «корыта»)
Окажется… внасмешку как?!
Боюсь, что сей Йыкнат-простак
Протянет тут же все «копыта», –
Субъекту Центр «кислород»
Захлопнет вмиг: «Игнат – не тот!».
Да и случайного «счастливца»
Окрасят вмиг в цвет «едроссят»;
И сей «колхозник» устремится
Лизать «Гаранту» юркий зад!
Продаст «остатки» и «объедки»
(Уже последние объекты,
Что не успел урвать Колян)
Мохнаторученьким «гостям».
Маячит вот такой «трансформер»
В овражном крае Чуваш Ен,
Где мужички из деревень
Все – по шабашкам (вот-те «кулер»!);
Где и бюджетик – с гулькин нос;
На «троне» – шавка, но… «едросс»!
Бросает ввысь и ниц кидает
«Хузя» державного Кремля.
Ему начхать, народ что скажет,
Что чует матушка-земля.
«Гаранту» вникнуть б на мгновенье, –
Страна как стонет от засилья,
От ран-тиранства на Руси,
От «дерьмократов» всех, от лжи,
От думского иезиутства,
От прокуроров, от братков,
От беззаконников-ментов,
От лжезаконного судейства!..
Да у «отцов» российских дел
В швейцбанках – мечт весь беспредел.
***
Погиб Поэт… О, солнце скрылось
Как будто в небе голубом!
Как будто Что-то вдруг разбилось
На синем шарике земном, –
Большое, важное такое,
Что высше гор, что глубже моря,
Что ярче самых ярких звёзд…
Он Человека имя нёс!
Но – не почуяли людишки
Ни сном, ни духом скорби миг;
Не вырвался всеобщий крик
Из уст их от такой Потери!
На смерть Поэта – тишина.
Нет Лермонтовых. Спит страна.
Погиб Поэт… Чинов и званий
Не ведал в жизни за душой.
Не гимн ему вслед величальный,
А вьюги вой за упокой.
Пыхтит Чувашии «элита»,
Довольная: ишь, с Тавом квита!
Ползут «магистры», «доктора» –
Наук-кормушек «детвора».
В комиссиях по госнаградам,
В советах всех, во всех жюри –
«Старпёры»: клан йэкэхюри!
Куш тянут по своим каналам.
Непотопляема та рать:
Ввек на плаву по жизни, глядь!
Йэкехюри – с чув. крыса.
Профессор, «мудрости» преполный,
Что ищешь ты, что потерял?
Найдешь ли ты во всей Вселенной
Чего бы Тав так-столь желал?
Ему – лишь солнце б в дождь осенний;
Укрыла б ивы тень в зной летний;
А в стужу было бы тепло;
Плыла б луна, когда темно.
Поэта вздохи – игры ветра.
Его шаги – шуршанье трав.
Такому… даже смерть – не враг!
Как флаг он нёс лик Человека!
Живи, профессор. Пал Поэт…
Тебя забудут. Он – навек!
Назло смертям героев главных
В романе этом, о, друзья, –
Растет для дел-свершений славных
Савар! Не спеть о нём нельзя.
Савар… И Сандр… Согде – песня!
Созвучье двух имен – чудесно.
Души не чает в сыне мать.
И сын растет… отцу под стать:
Глаза зеленым изумрудом
Сияют на подлунный мир;
Похож на батю богатырь, –
Ну, как две капли, как брат с братом!
Но это знает только мать.
Ахмет – что? Водку б лишь лакать.
На свете есть вода… и водка;
Ай-да «двойняшки» – две «сестры»:
Как бы два лика человека,
С Начала дней, до сей поры!
Вода – жизнь, данная всем Богом.
Водяра – смерть, в обнимку с чёртом.
Вот две «сестрицы»: свет и тьма –
Небесный Бог и дьявол дна.
Вино – совсем другое дело:
Бальзам – коль в нём нектар да сок;
Коль спирт – могилы вдоль дорог,
Дурман умишка, дряхлость тела.
От водки – куш в карман царей;
Народу – лес крестов да… «пей!».
С зари до звезд не просыхает
Снабженец-главспециалист –
Ахмет-морпех. Не пропускает
Он мимо рта… всё, что горит.
Уже совхозное начальство
Достало злобное алкашство;
Вот-вот турнёт «спеца» под зад
Директор-шеф, хоть и свояк.
Сегодня – та же вновь картина:
Вдрызг пьяного приволокли;
Костюм, рубаха – всё в грязи;
То ль человек, то ли скотина.
«Нет алкашей средь мусульман!».
Сказавший это – слеп иль пьян.
Омар Хайам – создатель «гимна»
Вину, «святоша из святых», –
Воспел в рубаях: «Жизнь – не мимо,
Коль хмель бьет в душу и в поддых!»
(Что значит, – в дышло, в самый корень!).
На сто процентов прав был парень.
Его шедевры из души
Взошли; их лучше – не ищи:
Лоза была ему подруга, –
Богов подарок – виноград!
А ныне за бальзам – смесь-ад,
В век химии и нано-блуда.
На всей Земле – чемпионат
Алкоголизма! Мир фанат.
Но всё же титул чемпиона
По «спорту» спирта – у славян.
Знать, так пошли дела с дней Ноя
Среди народностей и стран.
Но ладно. Хватит отвлекаться,
Мытьем костяшек увлекаться.
…Другого не найдя словца,
Савар на пьяного «отца»
Вдруг указал брезгливо: «Кака!».
Малыш, прижав к себе кота –
Во двор; оттуда – за врата:
Подальше от пьянчуги-«папы».
Тут Согду что-то… как рванёт, –
Как в омут головой, вперёд!
И – вон из дома, хлопнув дверью,
На удивленье старикам
(Свекрови, свекру); к чёрту «келью»!
И мужа-пьяницу – к чертям!
Из клетки – к воле, к свету; с сыном!
Согате мёртво в доме чуждом;
К отцу и матери, к родным –
Желанен там и горький дым;
А там – в Чувашию! Там Сандра
Остались вечные следы –
Могила, память… и мечты:
Там то, что Согде с сыном надо!
По главной улице села
Она с достоинством прошла.
Пусть видят все, – открыто Согда
Идёт к свободе, гордо, днём.
Назад дороги нет, закрыта:
Осточертел ей этот дом;
Ахметка-пьянь – чужой весь Согде!
А Сандра лик – в душе и в сердце!
И сын тут сладко так зевнул,
Ей улыбнулся, – и уснул.
Савар, – что связывает Согду
Со светом белым в этот час;
Для маминых печальных глаз
Сын – солнца свет; светлее нету!
И напрямик, через овраг,
Мать с сыном – в Новый день! Вот так.
Поможет им земля чувашей.
На ней Согате подарил
Сынишку Сандр; сын – звёзд краше!
Любимый там… её любил!
Помогут Согде, не обидят
Его товарищи, – поддержат,
Наверное: ведь Сандр был
Чувашам – Улоп-богатырь!
Один Тав Гурий чего стоит:
Он в нацэлите… как гора;
Он нации своей – заря:
Вождём народа быть достоин!
Писатель был бы жив-здоров, –
И Согда встретится с ним вновь.
И всё она ему расскажет,
Всё выложит как на духу.
Сыночка с гордостью покажет:
Савар-то – Сандрыч по отцу!
В нём кровь чуваша и Согаты;
На свете выше нет награды,
Чем эта данность Бытия;
Без этого и быть нельзя!
Улыпом мать поднимет сына, –
Чувашу первому под стать;
Чтоб смог Савар народу дать,
Что не успел отец, пав рано.
Сын Сандра – всем чувашам Вождь,
Быть может?! В Согде – счастья дрожь…
И путь-дороженька крутая
Нисколечко не в тягость ей
Меж двух селений; золотая
Луна над ней, и – всё светлей.
В груди и сердцу легче стало.
Хоть биться, ах, оно устало,
Когда оставил Согду вдруг
Единственный, любимый, Друг!
Она всё ж выдержит все беды:
Теперь есть сын в её судьбе!
Жить – ради жизни на земле,
Добра, и Веры, и Надежды.
Не для Согаты слабый дух, –
Без Сандра… надо быть за двух!
Вот поле, тропка – всё родное;
Трава осенняя шуршит.
О, счастье высшее, земное, –
Коль глаз на волюшко глядит!
Под сень берез, у юной ели,
На листьев золото присели;
Тут отдышались «беглецы»;
Они – од вольности певцы!
По дну дремучего оврага
Вдруг… песню ветром принесло
Со стороны чувашской; слов
Возможно разобрать немного:
Ту песню Сандр ей шептал,
Когда на велике катал!
Тот дивный миг в неё навечно
Вошел, влетел, ворвался; да!
Тот миг живет в ней сладко, нежно;
За солнце – днем, в ночи – звезда.
А песенка совсем простая,
Но есть в ней словно Суть святая:
«Где и медведь пройти не смог, –
Прошел чувашский вечный род!..».
Мотив – и ввысь как, и глубинный;
Народу древнему под стать.
Зовёт свободно, гордо встать
В той песне что-то, Кто-то – сильный.
Как будто Сандр рядом встал
С Согатой! Силушки как б дал.
«Беглянка» выпрямила плечи –
Она свободный человек!
А в серебристо-тихий вечер
Льёт полумесяц ясный свет.
И на душе у Согды ясность,
Со всей природой там согласность;
И песня из её груди –
Вдоль-по оврагу: по Пути!
Вот до чувашей долетела;
И – хором снова в Татарстан;
К людским добавив голосам,
Земли всей вздох, как текст припева.
У Согды крылья есть теперь!
И как бы в жизнь открылась дверь.
Души полёт! На ветре счастья –
До дна, до крыши, до конца;
Рвёт на груди рубахи, платья,
Наполнив радостью сердца,
Вот это чувство человека!
Несёт в себе луч думы-света, –
Что не иссякнет доброта,
Как звень святого родника!
Не это ли зовётся сутью
Людского века-жития;
Всего земного Бытия,
Что скрыто от живущих мутью?
Тонула в этом с головой
Согата… Путь её – Домой!
В тот вечер хворост собирали
Чуваши дружною семьей
В лесочке дальнем; в воз уклали
И с песней тронулись домой.
Что пели деды – то и ныне.
Та песнь – в крови, в отце, и в сыне!
Но тут-то… эхом от татар
К чувашам – песнь своя. Вот «кадр»!
Высокий, чистый, женский голос;
Да на чувашском языке…
Поёт прекрасно та пике.
Лишь чуть акцент татарский, малость.
Эх, рады песне и горды,
Чуваши пели до Тайбы!
Пике – с чув. красавица.
Внимала матушка-землица
Ту песнь своих родных детей.
Вся суть земного материнства,
Все вехи всех веков и дней –
В ней, здесь, сейчас! И словно снова –
Как прежде; в то же время ново
Предвечной матери-земле
От песни той в людской семье.
И ночь застыла восхищенно.
Велик миг этот! Но и прост.
А мириады точек-звёзд
Глядят с небес заворожённо.
Гимн жизни и Началу дней
В тиши несётся в ширь полей.
В той песне – все эпохи, эры…
Хотя она и столь проста, –
Народной долюшки узоры
Там от начала до конца.
В той песне – Неба как б сказанье.
Звенит и радость, и рыданье
За свет под солнцем… и за мглу;
Вся Вечность – в песне, на виду.
Там боль судьбы чувашей древних –
Творцов великих пирамид;
Путь скиф-чуваша не забыт:
Живёт в народном духе – в песнях!
И крут сей путь, и так тернист…
Тот Путь прошел и сам скиф Христ.
Пирамида – на чув. Пэр Мон Атте (Единый Великий Отец). Египт. пиромис – чув. пэрремэш (первейший).
А ранний месяц серебристый
Глядит на эти чудеса
С улыбкой доброй и лучистой,
Столь чистой, как сама слеза.
И в свете тающем заката
Глазам живущих есть отрада.
…А мне ж там «видится» роман,
Что начеркал, друзья, я вам:
Вот – Гурий Тав, Улып геройский;
А рядом – Сандр удалой;
Санюк в короне золотой;
И Туро – Христ(Скиф) Тус… чувашский!
На тропку в поле – взгляды их:
Несёт мать сына; спит сын, тих…
Туро – с чув. Бог. Тус – с чув. друг, товарищ.
О, взгляды Свыше! Нет, не скрыться
Земным созданиям от вас;
Что было, есть и что случится –
Насквозь все видит Неба глаз.
«Ствол, крона, корень» человека –
Как на ладони в Доме света:
Нет тайны душам в небесах,
С Творцом в соседстве, на крылах.
Вот – «Древо жизни». Чьё? Согаты.
Язык, прародина, род весь,
От предков до «сейчас и здесь»;
Документальный фильм как бы,
В мгновенье ока – «сериал»;
Сенсаций полон и похвал!
Согата – кровная чувашка!
(Сама не ведает, прикинь).
Как не было б татарам тяжко
Признать ту Правду (вот полынь!).
Тут – исторические «кадры»:
Глядь, рвутся в булгары татары
Под руководством «босс»-Кремля.
Им – в горле кость Чудь-(Ш)скуфь-земля,
Где Дом-очаг чувашей-скифов –
Булгарии родных сынов,
Поднявшихся из тьмы веков:
Ровесников древнейших мифов.
Топтала Русь, давил ислам…
Да Бог хранит чуваша сам!
Их города почти все, сёла,
Стеревши в пыль с лица земли, –
Орда тьма-тьмущая хотела
Народ скитейский извести.
Не вышло! Хоть Аскал булгарский
Переиначили… в «татарский»:
Стал город зваться вдруг «Казань»;
В нём с булгар всех сдирали дань.
«Мы булгары!», – вопят там ныне.
Но – всё. Сюжет «кина» таков:
Чувашская в Согате кровь!
И продолженье Жизни в сыне.
Согаты род: скиф – в корне там!
Хоть обрусел чуть, чуть – в ислам…
Тут автору – на тормоз б, люди:
А то его так занесло,
Как по Бродвею… на верблюде!
Не правда ли, до слёз смешно?
Но что вздыхаешь ты, читатель,
Ну, точно автор сам? Писатель
Проститься хочет тут с тобой,
А ты – с поникшей головой.
Так не пойдёт, дружок мой милый.
Ведь ты прошёл с Поэтом путь
Плечом к плечу, не как-нибудь!
Стал брат ему, стал самый близкий.
Не предал сердцем, не сбежал
(Хоть иногда на текст ворчал).
И вы, герои книжки этой, –
Прощайте! Будьте же всегда.
Пусть стих сей станет вам не клеткой,
А волей светлой навека.
Резвитесь лёгким, свежим, ветром
С листков-страниц над человеком!
И солнцем бейте в серый мир, –
И вдаль, и вглубь, и ввысь, и вширь!
Чтоб в ночь последнюю Поэта,
О, в грудь его, где вдох… как край, –
Сквозь дуло «пушки» рвался б май;
Плясал бы в пуле лучик света!
Тогда – вы созданы не зря;
Не зря – вся жизнь, луна, земля.
Друзья мои! Все-все… Родные!
Прощайте! И простите всё:
Корявость строк, слова пустые,
Ошибок рой, «сюжет». Ещё,
Ах, автору простите Веру;
Та Вера в нём не знает меру,
Что в мире есть такой народ, –
Откуда Скифов вечный род!
И с этим автор был бы счастлив
От света в сумрак отойти –
Своё он сделал всё… почти.
Вот скоро – миг финальной части;
Стишок – и точка наконец:
Отрада глаз, покой сердец…
Живущих путь – куда, откуда?
Вопросов не объять умом;
Да не унять познаний зуда –
В сердцах людских горит огнем.
Но автор – ваш слуга покорный,
Что выдал сей романчик вздорный, –
Аж замахнулся на конец
Цивилизации, глупец!
…Две тысячи пятидесятый
Настанет год. Грядёт беда –
Потоп, пожар, чума, война!
И станет стоном свет весь белый;
Накроет «купол» шар земной –
И пыль, и дым сплошной стеной.
Во всей «красе» – «эффект тепличный»,
«Продукт» людского бытия;
И солнца лучик ясный, вечный
Увидеть станет уж нельзя;
Дух смерти в воздухе витает!
Жизнь на глазах людишек тает
На всей планете голубой,
Зовётся что звездой-Землёй…
Армагеддон грядёт ужасный
На долю горькую землян –
До неба встанет океан!
Спасётся мало кто в час страшный…
В портал – в ворота на Земле –
Войдёт род-племя, что в Тайбе.
В обитель вечного народа!
Там смерти нет, там праздник – Жизнь;
О, Тайна тайн всех – Миркоа(в)ба!
Загадка света из глубин;
Мечта «святошей» всякой веры!
Масоны, «наци», «тамплиеры»
Рай ищут-рыщут по сей день
(Городя тень всё на плетень).
А Сад Эдема – вот он, рядом;
Здесь вышел скиф на белый свет,
Как человечества рассвет;
В тот миг и звёзд рой встал парадом!
Дав миру всё, что сам имел, –
Шагнет скиф в Завтра, тих и смел.
Миркоа(в)ба – чув. эмэр ковапи; на рус. – пуп мира.
Эдем – с чув. человек (этем).
В сокрытый мир – по дну оврага
Пройдет чуваш! По крови – скиф.
А во главе всего народа, –
Вождём – Авалх; древнейший – жив!
За ним Савар, сын Сандра, то-то!
Заслуженнейший мастер спорта,
Политик и ученый муж;
Высок, красив, былинно дюж.
Старушка рядом… Да Согата!
Седа, как иней, голова;
Взгляд тверд, на шее – крест Христа.
Тимук тут с флагом; с ним – Анютка...
Идут в «Скит» люди! Путь – след-вслед:
Чтоб сохранил жизнь Человек!
А у черты, у самой кромки
Оврага с вечно тёмным дном,
Стоит черёмуха, чьи ветки
Орлиным смотрятся крылом.
Почти полвека сей махине.
Уж и плодов не видно ныне
На почерневшей от годов.
Вокруг неё – лесок кустов;
Стволы черёмух юных, сильных, –
«Потомство» Сандра и Санюк!
И держат берег сотни «рук»;
Вот плод двух душ, навек влюбленных!
Ствол старый, чёрный, с виду – жуть;
Благословляет как бы в Путь.
И на планете, – в мире новом,
На шаре, что Земля зовут,
Под солнцем ласковым, веселым,
Глядишь, – сады вновь зацветут!
Воскреснет мать-земля родная;
Вновь жизнь наладится людская,
Пойдут народы, языки…
Вновь изучать начнут следы.
И скажут: «Скиф-чуваш на свете
Был, есть и будет – навека,
Взошедший из шуваш-цветка –
Из Лотоса! Дар всей планете!».
И вспомнят наши имена
В грядущие те Времена.
А вот сейчас, сегодня, ныне
(Две тысячи двенадцать – год)
Прёт человек, забыв род-имя,
Прочь сбившись с дедовских дорог.
В Скитее (Раше) – всё похлеще:
Пир «дерьмократий» в «райской» гуще;
И «путинги», и муть, и зуд, –
Друг друга к «честности» зовут.
В стране сей выборы все – шоу:
Кто платит – музыка тому.
Народ свой нищий гнёт в дугу
Кремлёвский «дзюгнобистик» к полу.
«Старпёры-думцы» в нос сопят;
Да у кормушки всё торчат.
Влепить бы им свои мандатки
«Гаранту» в лоб, да плюнуть б в глаз!
Но депутатикам манатки
Превыше, чем честь «низших» масс.
Так над Скитеей – вор на воре;
Заборы тюрем на просторе;
Над всеми всё – плещивый «лис»
Под маской «Лидера». И – бис!
Пролепетав четыре строчки
Есенина, пустив слезу, –
«Лис» сделал Родине… «козу»:
На Равенство наставил рожки!
Себя-«пушистого» хваля,
Других всех – в «бандерлогье», да-а!
Рой «путингов» по всей державе, –
Чинуш, сикуш, ментов, кентов;
Вой-«одобрям-с», что мир доселе,
Не знал! «Гарант» – вор голосов;
По жизни – ввек шпик-эфэсбэшник;
Стал тайный сверхмиллиардерчик…
«Над нами царствовал тогда!», –
Изрёк б Поэт наверняка.
А нам же, духом измельчавшим,
«За Правду – в бой!» не по плечу;
Порыв – к экрану лишь, к стеклу,
К «безумству храбрых» как, вскользь, впрочем.
Кипит «Других» (за кадром) мощь!
Но что от «вольных» СМИ возьмёшь?
Лишь некроло;г. И то навряд ли;
Коль ты при жизни – за бортом,
Ни грамма даже и ни капли
Не будешь значить и потом
Властям и местным, и не местным.
Не пел им оды писком лестным.
Орал, сжав зубы, до хрипот
О праве, воле, про Народ
В своих «частушках» запрещённых,
Коим заказан в прессу путь.
Про выскок «в люди» позабудь:
Ты в списке неблагонадёжных.
«Надёжным» – право на бюджет,
Пайки, чины, зелёный свет…
«Служителей правопорядка» –
Четыре миллиона штук
В России-царстве! Это только –
Которые в мундирах. Крут,
Кто держит эту свору стражей.
А что, – в стране прекрасной нашей
Народец больно шебутной?
Иль бандюган он столь лихой?
Да нет же, – Ваня как спросонья
Уж век как: Трону не грозит;
«Смерд» против власти не бузит;
Дай водку, закусь – «счастлив» Ваня.
Погонов, звёзд – ни зги вокруг:
Живые бюллетни («за!») прут!
Властителям – шнырь-СМИ… «реактор»;
Экран-панель – божок всего.
Простое слово «главредактор»,
«Загадка» вот нутро его:
На каплю правды – море лганья;
Служить «верхушке» – верх призванья;
И «пиплу» быть как б вдоску свой –
Вот долг редактора святой
По городам, посёлкам, весям,
По всей Рассеюшке «святой»
(Её Скитеей звал Бог мой;
Ласкает душу звук – что Песня!).
А сей куплет про «вольных» СМИ
Слух режет, чёрт его возьми.
Россия! Звоном колокольным
Звучит название твое.
Ты – данность… данная мне Богом.
В тебе моё всё бытие.
Не высказать словами Это!
Бездонное, без крыши место –
Сия глава в романе. Что ж,
Смелее, автор, брось ты дрожь;
Дай волюшку воображенью,
А лучше – дай-ка, как всё есть!
Когда-нибудь хвалу и честь
Услышишь (под могильной сенью…).
Взгляни душой, как в образа
Рассеюшке глаза в глаза.
Что, – нет следочка «нацидеи»?
И «путь особый» мхом зарос?
Что, – стёрт и память о Скитее?
Пустые звуки – «Скиф, Хорос»?
Что, – булгар (Пул Хор)тус, бо(л)ярин,
Кто «трансформировался» в «барин»,
Кто азбуку «святой» Руси
В дар создал, как ты ни крути –
Изчез со всех страниц «Историй»?!
У булгар был язык чувашский
За государственный. Вот так!
На нём – Шумера вечный знак;
Чувашей-булгар род, знай – царский!
И Рюрик, призванный на Трон
«Варяг» – от скифов: ветвь – свей-гунн.
Тус – с чув. товарищ, друг. Тусовка – встреча друзей.
Боярин – высшее звание в феодальном Московском государстве, высший придворный чин. Восходит к названию народа древнего Египта – болгар. В летописях – боляр, бояр. Болгар – с чув. Полхар (Пуло Хор), Рыба Бог.
«Смотрящий» острова Буяна
(С чувашского пуян – богач)
Без лжи, предательства, обмана
Стал на Руси великий князь.
С чего бы это? «Голос крови –
Могуч!», – пророчество Атиллы;
Прошёл и вдоль, и поперёк
Евразию его народ.
То были гунны – племя скифов, –
Поярче молний, громче гроз!
Их Бог (Тэнгре-Тэнче) – Хорос;
С него и имя-званье россов.
Аван – Ван – Ваня «русский»!.. Но
Забыл родство давным-давно.
Аван – с чув. прекрасный, по сердцу, по духу (чувашско-скифские имена Йован, Иван, Ван, Ванюк…).
(Хорусь) Русь, Росс-Чваш иль же Р;-Ша
Теперь – что ель на Новый год:
«Прёт» вширь и ввысь. Да без корнища;
С ней забавляется народ.
Историю Руси затёрли,
Зачистили, вписали, спёрли;
Всё тянут «за нос, за рога»,
И – потеряли берега!
«Творят» сегодня под приказом
«Историю Отчизны» вновь.
Такая вот любовь-морковь
Цветёт и пахнет, – к Правде… задом!
(Грозит «контора»: «Слезь с конька!
Поэт, валяешь дурака!»).
Радищев, Герцен иль Белинский,
Эх, Правду выдали бы нам:
Наш день жандармско-эфэсбэшный
Как раз им был бы по зубам, –
Титанам с духом Человека!
Да вот – устала ли планета,
Иль зёрнышки легли не те, –
Не видно на Руси-земле
Теперь Патторов с сердцем Данко.
Скитейский род столь измельчал, –
«Поэт»… за кенарьчика стал:
Всё «одобрямс!» трындит исправно.
Тому паек, чин, орден, грант,
Кто Трону шнырчик-«подписант».
«Бунтарь сей хуже Пугачева!», –
Екатеринины слова,
Как пить дать, грянут вот-вот снова
(Цензуре «Плутика» – хвала)!
«Награду» автору сей книги –
«Крамольной» сплошь-насквозь «Скитеи» –
Такую выдадут, видать:
На нож, иль вздёрнуть, иль взорвать,
Иль пулю в лоб, в укромном месте…
А клёво б – разом-оптом всё;
То было б адски-хорошо
Для всей державной власти-масти!
Свобода слова на Руси?
От сей «свободы» Бог спаси!
И – «воля» на земле чувашской:
Творится полный безпредел
В республике национальной;
Законы тут – как б не у дел,
А то; «масштабные» ж фигуры!
«Республика Прокуратуры», –
Дословно коль перевести;
«Реклама», в центре, в глаз… И – чти!
Суды – «кольчуги» олигархов;
Простому люду – шкуры вон!
«Опричники» – спецназ, ОМОН –
Щиты чинуш и депутатов.
В лоб «быдлу» – штрафы, нары, клеть:
«А-а, шовинист-чуваш ты?! Смерть!».
А что? Ведь самоподжигался
Аж дважды у Кремля один;
Другой чуваш в тюрьме скончался;
В психушке – третий «господин»;
Четвертый, пятый… Поименно
Им петь бы гимн краснознаменно:
Герои нации – Они!
О, современники мои…
Луч дальний-дальний в темном царстве,
Не ты ль за Бога в эти дни?
Жизнь – за Свободу! Друг, взгляни, –
Ждут нас сколь крови и ненастья…
Царь – «лис-дракон» в одном лице;
Был «чистильщик», тиран – в конце.
Вот так-с! Делишки – вечно те же
И встарь, и ныне на Руси:
«Реформы», трон, ворьё… Похоже
Всё на вчера, сам посуди.
Да Бог спаси от революций!
Как в «Гамлете»… в том? «Друг Гораций,
Есть в мире много чего там,
Не снилось что и мудрецам!».
И потому – в сей миг поставим
В романе точку пожирней.
О, друг, об этом не жалей.
На посошок – давай присядем.
Тебе – дожить земную жизнь.
А мне – допеть бы песню в синь:
«Где и медведь пройти не смог, –
Прошел чувашский вечный род!».
Эпилог
Когда мне было двадцать лет,
я признавал только самого себя.
В тридцать лет я говорил уже: «Я и Моцарт»,
а к сорока годам: «Моцарт и Я».
А теперь говорю уже только «Моцарт».
Ш.Гуно
Тут автор книжечки «Скитея»
Черкнуть хотел бы эпилог
(Далась ему сия «идея»,
Настал как будто крайний срок).
Да ладно, – что же, пару строчек,
Как бы меж делом, вместо точек,
Вскользь втиснуть «серенький» стишок –
Не грех, наверное, дружок
(Тем паче – про себя, «родного»).
Посмотрим, что за типчик-фрукт,
С талантиком иль люди врут
Всё про такого и сякого?
И потому – речь про «жизня»
Пойдёт тут далее от «я».
Но – что я, кто, куда, откуда, –
Не знаю, режьте хоть, друзья;
Мозгов имей ты хоть три пуда, –
Узнать о том, видать, нельзя.
Но знаю – счастлив я безмерно:
Со мною Муза, ночно-денно;
И мрак мне – словно неба синь;
А рай – вот эта пытка-жизнь!
Не надо мне и бриллиантов:
Сокровища мои – стихи
(Не знаю, – плохи, хороши?)
Но верю – выше всех Парнасов
Они для душеньки моей;
«Существ» нет ближе и родней!
Живущим – жизнь лишь раз дается.
Живу, в миг каждый, во весь пыл,
Пока в груди вскачь сердце бьется;
Пока не рухну ниц без сил;
И сам себе (в лохмотьях жалких)
Я – вождь и царь! Без шуток всяких.
Не жрамши досыта давно,
Играю с жизнью… как вино,
Что в чаше пенится шипучкой!
Мне собутыльник – сам Хайам;
Смеясь с обложки, эта «пьянь»
Тост тычет мне… шедевром-строчкой:
«Дружок, жизня – бутыль вина;
Полна пусть будет! И без дна!».
Быть мудрым среди глупых – тошно.
Выть лешим среди добрых – стыд.
Слыть Крёзом среди нищих – пошло.
Я видел это всё – и сыт
До рвоты, по уши, по горло!
Сияло б Солнышко-Ярило;
А ночью выплыла б луна;
И девки стан, сводя с ума,
Дрожал б от страсти пылкой близко!
Что в жизни надо мне ещё?
Не надо больше ничего
Из длинного земного «списка».
Божественны и плоть, и дух,
И чувства, зрение, и слух!..
«Ах, жизнь моя, иль ты приснилась?», –
Однажды ахнул вдруг и я:
Чуть приласкала, улыбнулась
И – скрылась, даже нет следа!
Осталась память лишь… на память –
Отрезанный от хлеба ломоть;
И без дороги, без тропы
Прут мысли, думушки, мечты,
Куда глаза глядят… Нет – в душу!
А та – то пламенем горит,
То льдом нутро всё холодит,
То падает слезами в строчку.
Да вот за жизнь, где «жил да был», –
Цепляюсь до дрожанья жил!
Друг, не жалей ты о вчерашнем:
Сегодня лучше, чем вчера.
«Здесь и сейчас» на свете нашем –
«Козы;рь», «смотрящая» братва!
И лишь Поэты нарушают
Картину общую: шагают
Не в ногу с «зоной», – ну, не в масть:
И паханы, и сучья власть
«Ботанам» тем – по барабану!
Поэт… в «законе» – без удил;
Поэт – гора духовных сил;
Поэт подобен океану!
Поэта ввек не приручить;
Поэт – эпохи совесть-бич!
Но их, «юродивых», немного.
Напряг их днём с огнём найти.
Знать, штучные творенья Бога –
Поэты, что ни говори.
О, много хошь-чего я дал бы,
Чтоб быть одним из их когорты
(Мечтать не вредно же, мой друг;
Ан сбудется мечтанье вдруг!),
Но выше уха-то не прыгнуть;
Да разве что вверх-кувырком,
И шею вхруст сломать притом.
Что ж, я бы дал и «душу вынуть»
За то! Прибавился бы свет –
Узрел бы Правду человек.
Но – тут… сияет гладь «болота» –
Цивилизация, «прогресс»;
Зовётся так людьми всё это.
А гуси дикие с небес
Печально стонут, пролетая
Мне кажется, что птичья стая
За человеческий наш род
Из выси грусть на землю льёт.
О, улететь бы вот мне тоже
На крыльях вольных в те края,
Где человека бить нельзя,
Где душу страх тюрьмы не гложет.
Да, видно, нет таких-то мест.
Но всё ж так хочется чудес!
И пусть цари и президенты
Купили всю земную власть;
И пусть их зубы – бриллианты,
Шеренгами блестяшек «рать», –
Сплю крепче, чем миллионеры;
Чем всякие там херы-мэры;
Спокойная во мне душа!
А в них душонка, вся дрожа
За «бабки» – только существует;
Вот олигарх вам, – «свой, родной»,
Лицо сияет добротой;
Внутри – сам дьявол впляс «банкует».
Найти бы силы бурей стать,
Чтоб с харь их маски все сорвать!
Чтоб кучи «барского» богатства
Сдуть ветром вольным из дворцов
В лачуги Равенства и Братства,
К ногам трудяг и бедняков:
Пал б «мусор» манною небесной!
Да, это было б интересной
Игрой земного бытия;
Мечта сбылась бы и моя!
На миг бы хоть явилась честной
Людская жизнь в селе, в стране,
Быть может, и на всей Земле.
О, это было бы прелестной
Концовкой книжечки вот сей;
Да что там, – жизни всей моей!
А жизнь – цветок! И грязь… Есть всё в ней;
У жизни столько много «лиц».
Вот на виски мои лёг иней,
Исчезли алости зарниц
И с щёк уже… Но – не мудрее
Я стал с годами, а глупее
В глазах безликой столь толпы:
Бьюсь против тронной «высоты»!
Как и герой свой из романа, –
Прошёл и автор «стаж» сполна:
Из вуза – вон; в бега, тюрьма,
Развод, пресс власти, нет и дома…
И вот стою перед тобой,
Какой я есть, читатель мой.
…Что ж «эпилог» ползёт всё, длится, –
Змеёй, которой нет конца?
А суть раскрыть не удаётся:
Слов – море, смысла – пустота.
И чтобы вас не мучить монстром
Пустяшным чтивом третьесортным,
Сей «брак» в сторонку отложу;
Коль не забуду – доскажу
В другой раз, чем хотел делиться
Так с вами, милые друзья
(Да, видно, этого – нельзя…).
А дух стремится, словно птица
В синь, в высь, в манящую столь даль;
Чего-то, ах, до дрожи жаль…
«Лишь ты, читатель – мне «семейка»,
Соратник, брат, земеля, друг;
Мне без тебя пуста планета, –
Чудесно-синий шарик-круг.
Была семья – жена, сын с дочкой;
Да испарилось счастье дымкой,
Туманчиком, в какой-то миг…
Ну что же, – «се-ля-ви, старик»!
Жена-голубка превратилась
Как будто… в ястреба; «клюёт»
В печёнки аж: в стихи плюёт,
Мол, с неудачником связалась!
И тычет в каждый божий час
Поэту этим прямо в глаз.
Софья Андреевна Толстая
И Натали (источник бед), –
На пару не смогли б равняться
С женой творца «Скитеи», нет!
Хоть те графинюшки-княгини
Травили классиков по жизни,
Но тыкать хлебушком-куском,
И с истеричностью притом, –
Мужьям в нос… всё-таки не смели
(Не голодали, знают все).
А тут иной мир вообще:
Концы с концами – еле-еле;
Семью писца быт бьёт в «пятак»...
Но это всё такой пустяк!
В сравненьи с Пушкиным и Старцем, –
Совсем счастливый человек
Покорнейший слуга ваш, впрочем:
Ведь он, дитя как, уйму лет
На «иждивении» супруги
Черкает всё взапой частушки,
Себя талантом возомнив
И утонув башкой всей в стих.
Да если б не было бы рядом
Порхающей в трудах жены
(Умело «жалящей пчелы»),
Поэт давно б сел в лужу задом.
«Смех» (боль!): и детям как б чужой –
Отец-писец… с пустой мошной.
А то, что папа их когда-то
Тянул воз жизни ишаком,
Вернее, как трудяга-трактор, –
Теперь, кажись, им нипочём».
Наверное, желали очи
Читателя увидеть строчки
Вот эти в гуще-каше слов,
Среди «онегинских» (как б) строф.
Но автор-то свою супругу
И выросших почти детей
Так обожает, – что светлей
Их лиц (что в сердце всё!) и нету…
Семью до клеток всех любя,
Ушёл он в чуждые края.
В «политубежище», на «волю»!
Вточь как и «тип» своих стихов, –
Как Гурий Тав… «Урра» герою!
(Мда-с, «копия», в раз сотый, вновь).
…Но – полно, стоп; прочь причитанья!
Кому нужны твои стенанья,
Поэт, «голимая» душа?
Не стоит медного гроша
Соль слёз твоих в жилетку мира.
Уж лучше сбацай-ка ты пляс,
Бомж-автор! О, тебе как раз
В напарницы – богема-лира:
Оркестр – вьюги вой и стон;
Зал бальный – клеть, со всех сторон.
Да… Клеть! Тисками давит хватко;
Жмёт одиночество – «разбой!», –
Удав как, будто анаконда:
И ночью волком хоть завой!
И днём, в «лесу пустых бамбуков» –
В толпе, средь серых человечков –
Не легче: память душу рвёт;
И мысль петлю вкруг шеи вьёт
Всё чаще, уж как по привычке.
И тенью – чёрный человек;
От тени той укрытья нет!
Как и Есенину Серёжке…
Повеса-гений, песен бог, –
Дарил всем душу! Не сберёг…
«Профессия» такая эта –
Вредна здоровьишку, то – факт:
Коль встал на путь-стезю Поэта,
То – будешь сбит, не раз. Точняк.
Конечно же, второстепенно
И приземлённо «дельце» это –
Житухи-быта шумный ринг
(Писцу – в инфаркт траплинчик-пик).
А рифмоплётства вся причина –
Презренье к власти «сверхцарька»;
И уважение себя!
(Вновь повторяется здесь тема).
И автор, и его герой
Причиной данной схожи столь.
Брат, давит груз потерь на плечи…
Считай, что это Дед Мороз
Накинул «штучки да вещички» –
«Мешок с подарками»! Чтоб нёс
Поэт на свете радость людям.
Дружок, давай тоску забудем
На этом месте, хоть на час;
Пусть солнца луч коснётся нас
Улыбкой свыше-занебесной!
Брат, штука сложная столь – Жизнь;
О, не понять вовек, прикинь.
Но нет того милей-чудесней!
За это вот давай, старик,
Жить духом всем, – да в каждый миг!
* * *
(Конец первой части)