Одиночество,
когда стоишь в очереди,
совершенно один,
на руке номерок,
и дают полтора в одни руки.
Отвернувшись от всех, как дежурный сурок,
медленно умираешь от скуки.
Вот идешь в магазин вдоль стеклянных витрин,
только кадки,
в них пальмы пожухлы и гадки.
Сквозь ячейку авоськи зеленое горло.
Есть талон, но наверное, только один.
Надо вылезть из лампы, потри, Аладдин,
сбросить что-нибудь то, что ужасно натерло.
Люди учат язык — просто так, без причин.
Не придется на нем говорить.
Никогда.
А хотя один есть, получил себе чин,
дальше техника. Ну просияла звезда.
Здесь есть то, там есть это; того нет нигде,
а точнее, подходы тоже надо иметь.
Каждый может оставить свой след на воде,
получает право на клеть.
На огромных безлюдных пространствах идет
незаметное глазу движение. Так
оживляют картины: пейзаж недвижим,
пара точек мерцает и сдвигается вдоль.
Здесь детали статичны. И пыль. Оборот
совершают листки.
И потрескался лак. Все ломается, не принимая нажим,
и давно уже не соблюдая режим.
Антитезы нет — здесь монополь.
Я бывал в тех местах.
Я бывал в эти дни.
И на пальцах лишь память остается, как пыль.
На бумаге так жарко пылают огни...
Это быль.
Это быль.
Так в песке вязнет киль; и рубиновой станет морская звезда
в каждом доме,
на каждом столе,
наперед.
Люди учат язык не сказать никогда.
И не могут прервать хоровод.