Лето юности

Вячеслав Егиазаров 2
                А.А.А.

 Под мостиком колышутся медузы,
 глубин отгадки зная, но тая,
 медузы, как мочёные арбузы,
 имеют розоватые края.

 Откуда их сюда набилось столько?
 Со свай сдирает мидий рыболов.
 За мысом – шторм.
 А здесь Павленко Толька
 охотится на местных лобанов.

 Их косячок гуляет между буной
 и мостиком (какая в этом связь?),
 а в море далеко, как орды гуннов,
 бегут барашки свежие, дымясь.

 И продавщица плодоовощторга,
 с которою знаком весь мыс Мартьян,
 балдеет от жары и от восторга,
 когда выходит из воды Толян.

 Он ей подарит краба, и поможет
 убрать в подсобку тару, чай, не пан,
 у них уже наметился, похоже,
 серьёзный производственный роман.

 Но это к слову…
 Солнце прячут горы,
 цикад трезвон затих (чему я рад!),
 вдали высоковольтные опоры,
 как минибашни Эйфеля, стоят…

 Июль в разгаре. Сумерки. Лианы.
 Залива вздох. А звёзд – всегда аншлаг.
 По-крымски так: за абрисом Мартьяна
 всплывает силуэтом Аю-Даг.

 Через Никитский сад пойду в Никиту,
 где светится заветное окно.
 Я – молодой, лихой, незнаменитый,
 но планов у меня полным-полно.

 Нет ни беды, ни славы, ни обузы,
 и я ещё не ведаю, дитя.
 что эти розоватые медузы
 мне часто будут сниться, жизнь спустя…

 ЛЕНКОРАНСКИЕ АКАЦИИ

 Ленкоранских акаций в июле бледнее заря,
 шёлк соцветий их в парке плывёт над сплетеньем дорожек,
 нас под ними судьба на рассвете столкнула не зря,
 и с тех пор этот город милей нам вдвойне и дороже.
 И уже не забуду, как плавился шар золотой,
 и как ветер ласкал твои волосы в ялтинском сквере,
 горизонт растворялся, он не был, как прежде, чертой,
 и мы плыли к нему – и доплыли, я в этом уверен.
 Невозможного нет, – осознал я вдруг ясно тогда,
 плеск прибоя крепчал нарастающим плеском оваций,
 до сих пор эту веру не в силах ослабить года,
 и заре не расцвесть ярче тех ленкоранских акаций…

 ЮЖНОБЕРЕЖНЫЙ СЕРПАНТИН

 Петляет шоссе, как питон, и лоснится,
 то даль серебрится, то вспрянет гряда, –
 ах, море и горы! – всё будто бы снится,
 и сон этот не надоест никогда.
 Крутой серпантин вниз ли падает, ввысь ли
 взлетает, – полно поворотов лихих,
 на бешеной скорости быстрые мысли
 несутся, – о чём? – да удержишь ли их?
 Я только запомнил полёт и паренье,
 и в соснах кружащийся скат или склон;
 так душу захватывает стихотворенье,
 так сердце любовь забирает в полон.
 И на виражах наши руки и плечи
 друг к другу стремятся в браваде лихой;
 весь мир к нам, ликуя, несётся навстречу,
 и прочь убегает стремглав за спиной.
 Как шов, горизонт ярким солнцем распорот,
 где небо, где море – никто не поймёт;
 в зелёной долине белеющий город
 то выпорхнет слева, то справа мелькнёт.
 О вскрики азартные, хохот – игра ведь
 вся жизнь! – и стрекозы летят из травы;
 что знаки дорожные могут исправить,
 когда влюблены так и молоды вы?..
 И кто б под мотив залихватский июля
 посмел предсказать бы лихую беду,
 но шмель в лобовое окно, точно пуля,
 вдруг бьется с размаху на полном ходу
 Визжат тормоза и нас юзом на выступ
 обрыва швыряет! – закончился сон;
 как будто над ухом обрушился выстрел –
 и всё! – и в ушах только трески и звон.
 Лоснится асфальт, как питон, за кустами,
 паук в них прядёт вдохновенную нить,
 и небо бесстрастными шепчет устами,
 что нам ни к чему ещё в небо спешить.
 И мы не спешим. Только бухает гулко
 в висках, а в глазах – как застыла слюда,
 и я навсегда уже нашу прогулку
 запомню, и финиш её – навсегда.
 Коленки дрожат, побледневшие лица,
 мурашки бегут по озябшей спине,
 а море внизу – хоть бы что! – серебрится,
 а горы молчат – хоть бы что! – в вышине…

 ДИПТИХ-1

 1.

 Бриз морской приносит йод, и рассвет встаёт стерильный,
 по-боксёрски кошка бьёт лапкой левой, бьёт серийно,
 и шипит, вздымая шерсть, и несётся, словно пуля;
 на зарядку ровно в шесть выбегаю я в июле,
 и бегу на пляж, к волне, и ныряю, вскинув руки,
 не отыщите во мне ни тоски былой, ни скуки,
 а когда иду назад и поигрываю прессом,
 то смотрю, пардон, на зад, на девичий, с интересом…

 пару персиков в лотке покупаю, – может, мало?
 На коротком поводке бультерьер ведёт амбала.
 Еле слышно Учан-Су льётся струйкою из крана.
 Новым шлягером Алсу завлекают рестораны.
 Ни конфликтов, ни беды, а одни слова приветствий –
 просто нет вокруг среды, где живут микробы бедствий,
 ну а то! – не зря ведь йод бриз несёт в сады и окна,
 наплывает теплоход, вырастает, как в бинокле…

 2.

 И усидчив я, и рьян, а от солнечной глюкозы
 по-ахматовски бурьян прёт в поэзию из прозы,
 и уже звонят друзья с предложеньем самым клёвым;
 в этом городе нельзя жить жлобом и быть суровым.
 Мы уедем на плато, где цветов столпотворенье,
 зарифмую я про то пару строк в стихотворенье,
 про грибы среди яйлы, про их хитрые таланты,
 как сосновые стволы держат небо, что атланты…

 Погляжу с вершины вниз, округляя взгляд вопросом,
 там, как чей-нибудь каприз, городок у волн разбросан:
 порт, кварталы, купола всех церквей сияют славно,
 в тихом сквере том ждала ты меня ещё недавно…
 И блестит змеёй шоссе, и сосна склонилась к буку,
 но воспоминанья все упираются в разлуку.
 Что ж, грустить претит напеву, мой характер не таков…
 По-боксёрски кошка левой лапкой надаёт шлепков…


 ДИПТИХ – 2

 Над коктебельской бухтой, если посмотреть
 от Дома Поэта на Карадаг, в небе вырисовывается
 профиль Максимилиана Волошина…


 1.

 Пятипалые листья
 смоковница тянет к балкону,
 её соком молочным
 порез на ладони прижгу,
 а за домом Иограф*
 хребтину подобно дракону
 понабычил, как будто
 на город готов он к прыжку.

 В захмелевшем июле
 я сам полупьян поневоле,
 у меня с целым миром в июле
 сплошные лады:
 я с базара тебе
 принесу то ли персики, то ли
 шелковиц генуэзских
 чернильного цвета
 плоды.

 За окном даль морская
 бежит, завлекая, к Босфору,
 Аю-Даг в дымке тает,
 не в грёзах моих, наяву,
 вот и всё, чтоб в стихах
 узнаваем был
 милый мой город,
 вот и всё, чтоб из них
 догадались вы, где я живу…

 Чуть рассвет – я иду
 по аллеям магнолий и лавров
 и вдыхаю и пью
 несравненного воздуха смесь,
 и в походке моей
 что-то есть от мифических тавров,
 и от эллинов гордых,
 любой подтвердит,
 что есть.

 А когда, словно римлянка,
 царственно выйдет девчонка,
 так глазами стрельнёт,
 что, я думаю, рухнет и дзот,
 в мыс Мартьян, торопясь,
 прянет вал и рассыплется звонко,
 и за мыс Ай-Тодор
 вал другой, как дельфин, проскользнёт…


 2.

 Из-за мыса Мартьян солнце алое в мир выплывает,
 и когда на закате исчезнет оно, словно мим,
 мне покажется сказкой, рассказанной кем-то, былая
 жизнь моя, то есть юность, которая канула с ним.

 Но на завтра опять, просияв из-за каменной призмы,
 солнце снова взойдёт и пройдёт по тому же пути,
 всё стремимся к вершинам и всё-таки катимся вниз мы
 на закате своём, и дай, Боже, нам снова взойти…

 Дай продолжить нам путь то ли в детях, то ль в травах, то ль в росах,
 то ли в новых победах лелеемых нами идей,
 ведь не зря же в деревьях, в горах, в облаках и торосах
 узнаём вдруг черты дорогих и ушедших людей…


 *Иограф – хребет ай-петринской яйлы с одноимённой пещерой, находится
 прямо против центра Ялты, популярен среди туристов и любителей природы.