Яркая вспышка света пронзила комнату с такой скоростью, что не прошло и секунды, как начали болеть глаза. Голова гудела от недосыпа и неприятного пробуждения, но к которому уже пора привыкнуть, потому что каждое утро происходило одно и то же: отцовская рука ровно в шесть пятьдесят бесцеремонно хлопала по выключателю и исчезала, вместе с украденными детскими сновидениями.
Главное - не открывать глаза, но было слишком поздно, из родительской спальни раздался недовольный и, как никогда, противный визг матери: «Алексей, собирайся в школу, хватит бока отлёживать!» - по интонации можно догадаться, что она в очередной раз повздорила с отцом, а потому жди череду новых и необоснованных оплеух.
«Алексей, чёртов ты недоносок, что расселся как на именинах? Живо, живо собирайся!» - на этих словах, мать забежала в комнату и, отвесив сыну несколько подзатыльников, вышла, оставив не оправившегося ото сна Лёшу наедине со штаниной, в которую тот никак не мог засунуть свою ногу.
«…Алексей, быстрее, быстрее»! - он ненавидел своё имя и считал, что любое другое подошло бы ему намного лучше: почему бы не Серёжа или Максим, он мог даже мириться с таким именем, как Антон, на крайний случай. Но когда мальчик говорил об этом родителям, те лишь укоризненно на него смотрели и несколько часов кряду читали лекции: «…ты с ума, что ли сошёл? …выискался тут критикан! …нормальное русское имя! …почитай сказки, богатырей так славных на Руси звали! …ты русский, вообще, или возомнил себя славным воином Пиндосии?» - на что Лёша лишь кивал головой и проглатывал горькую обиду. Он проглатывал её всегда, в том числе и в школе. Его обижали, а «Алёшей» в его классе называли тех, кто окончательно потерял к себе любое уважение.
Он стоял уже у самого выхода, в куртке и с неудобным портфелем наперевес, как вдруг вспомнил, что забыл на столе пенал, а это было самым необходимым, ведь если бы Лёша оставил его дома, то писать бы ему было нечем, а если бы ему было нечем писать, то учительница бы спросила: «Почему ты не пишешь?» - а он бы ответил: «Потому что забыл дома ручку», - а учительница бы добавила: «А голову ты дома не забыл?» - а затем спрашивала бы у всего класса, кто взял с собой запасную ручку, а в классе у всех есть запасная ручка, но никто бы ему её не дал, потому что, никто не хочет прикасаться к «гашёному», а когда бы учительница всё-таки вынудила кого-нибудь дать Лёше ручку, то весь класс бы тыкал в этого ученика пальцем и смеялся, а когда бы Лёша вернул её, ручку бы взяли двумя пальчиками, и, зажимая нос другой рукой, отправили бы в мусорное ведро, или сказали: «Оставь её лучше себе, только не приближайся», - это было самым унизительным в школе, а потому, первое правило лоха – никогда не оставляй дома пенал!
Лёша разулся и побрёл обратно в детскую, но, не доходя до своего письменного стола, увидел кое-что необычное. На столе помимо раскиданных тетрадей и учебников красовалась лопоухая керамическая собачонка. Он схватил её и побежал в зал, где сидел на полу перед телевизором отец, в запачканной моторным маслом робе и жевал бутерброд. Лёша радостно закричал: «Папа, что это?» - на что тот ответил: «А, это копилка, тёть Катя из Москвы прислала – это тебе! Копи, может хоть какой-нибудь вклад в семью принесёшь, нахлебник!»
Ветер, как и всегда в это время года, дул в лицо, а хлопья снега падали прямо за шиворот нелепой широковатой куртки, купленной три года назад на вырост, хотя Лёша до сих пор до неё так и не дорос. Запах гари и животных экскрементов не мог отбить даже такой сильный ветер, как сегодня. Лёша шёл по тропинке, протоптанной особо ленивыми сельчанами, которым очень не хочется проходить лишних трёх метров по главной дороге, и думал о тёте Кате, и, конечно же, вспоминал то время, когда она жила совсем близко, на соседней улице. Кто, как не она, могла сделать подарок, без какого-либо повода и в независимости от пресловутых дат в календаре, которые взрослые оценивают как «Время нажраться водкой и запить её чаёчком с тортиком». Тётя Катя его по-настоящему любила, хотя и никакой он ей не племянник и даже не дальний родственник. Она выросла вместе с его отцом в том селе, где он с родителями и продолжает жить, тетя Катя была отцу лучшей подругой, но, так вышло, что стала единственной защитницей для Лёши, ведь даже перед отъездом в самый большой город России она сказала: «Тронешь его, Петька, я тебе руки-то переломаю, а то знаю я тебя: напьёшься и начнёшь показывать, кто в доме хозяин!». А потому её подарок, даже самый ненужный, как эта керамическая копилка, для Лёши значит больше, чем он сам может об этом догадываться. У него уже была копилка, которую ему подарили какие-то родственники, имена которых он даже и не знает. Пару лет назад, на его день рожденье съехалось очень много гостей. В среднем это были люди от тридцати до шестидесяти пяти лет и с ними ни одного ребёнка. Тогда ему и всучили первую в его жизни копилку, а после отправили обратно в комнату и продолжили праздновать его день рождение. В ней лежали кое-какие деньги, но и сама по себе копилка была интересная. Она представляла собой двух обнявшихся котят какой-то странноватой зелёной окраски, и они держали в лапках сердце, внутри которого был встроен циферблат часов. В целом, это была металлическая конструкция, которая открывалась и закрывалась с помощью маленького замочка, ключ от которого Лёша непредусмотрительно положил на полочку рядом со своей копилкой. Так вот, этой же самой ночью Лёша проснулся от того, что услышал, как его родители вытаскивают из неё деньги, и на вопрос: «Что вы делаете?» - ему ответили: «Прости сын, нам тут не хватает, мы тебе обязательно отдадим всё то, что взяли!». Но, когда на следующий день он спросил их, скоро ли они вернут то, что взяли, услышал следующее: «Ты что себе позволяешь, дармоед, и так живёшь на нашей шее, так ещё и деньги требовать вздумал?» - после этого Лёша понял, что самая бесполезная вещь, которую ему могут подарить – эта копилка. Но, признаться, она до сих пор ему служит часами, а так же неплохой альтернативой личного дневника - он в неё складывает свёрнутые бумажки, на которых пишет то, что он хочет сделать, когда вырастет:
«Когда вырасту, я навсегда уеду из этой деревни»;
«Когда я вырасту, я поменяю себе имя и фамилию и навсегда забуду своих родителей»;
«Когда я вырасту, я никогда и ни за что не отдам своих детей в школу»
и т.д.
Без пяти восемь. Толпа орущих школьников топчется у раздевалки, и суют свои куртки гардеробщице, пытающейся унять несносных детей, но это, как всегда, безрезультатно. Когда подходит очередь Лёши, его сносят с ног его же одноклассники, и каждый считает своим долгом пнуть его, пока он, пытаясь встать, чудаковато катается по полу. В это самое время к Лёше подбежал мальчик, на год младше него и подал руку. Лёша взял её, но тот резко развернутся к нему задом, нагнулся и сделал ртом звук, будто бы пукает ему в лицо. На всё происходящее из далека, наблюдала директриса школы. Она не смогла сдержать смешок, но, поймав себя на этом, зашла обратно в учительскую, сделав вид, что ничего не заметила. Лёша удручённо встал и пошёл в кабинет, где было написано: «3 класс, начальная школа».
Учительница что-то долго и нудно говорила про треугольники. Лёша сидел за самой последней партой второго ряда и смотрел на падающие снежинки за окном. На улице ещё даже и не начинало светать, а монотонная речь учителя, то ли усыпляющая, то ли нагоняющая леденящий страх, витала в полной тишине, в заполненном детьми кабинете. Лёша дотронулся до кармана своих брюк и вспомнил, что мама дала ему мелочь для того, чтобы он мог пообедать в буфете. Но вспомнив вкус чёрствой буфетной булочки «без ничего», тут же сморщился, достал из кармана монеты, пересчитал их и отправил в другой карман, чтобы не забыть положить деньги в свою новую копилку. Для чего ему нужно было копить, он не знал, но то, что он не хочет булочку, знал наверняка.
Наконец-то наступило долгожданное лето. Остаётся только плыть по мерному течению времени и радоваться теплу, но самое главное, можно ещё часик, а то и два поваляться в постельке и знать, что никуда не нужно впредь торопиться.
Лёша открыл глаза, потянулся, и, щурясь, поглядел в окно. Признаться, с наступлением лета ничего существенно не изменилось, всё тот же пейзаж, всё тоже чирикание птиц, всё то же безжалостное к детской коже солнце. Хотя всё для него было иначе, но что именно, он ещё никак не мог ухватить взглядом, пока случайно не глянул на книжную полку, где стояли его часы-копилка. По привычке, Лёша нащупал у себя на груди маленький ключик, привязанный на простую чёрную нитку, ничем не отличающейся от любой другой нитки, кроме того, что её значение теперь намного выше, и она имеет отношение к великой тайне. Он был на месте, а значит его личный дневник в полной безопасности. Часы показывали девять утра, и Лёша вдруг понял, что это и есть то самое «иначе», которое он так жадно пытался найти. За последние десять месяцев он впервые проснулся позже шести пятидесяти (и выходные здесь не идут в счёт, потому что каждый ребёнок просыпается по воскресеньям с осознанием, что ему нужно делать уроки, которые на выходные задают больше, чем в любые другие дни, а потому уныние никуда и не девается вовсе). Сейчас девять утра, а он всё ещё лежит в кровати, и ничто не мешает ему поспать, ещё минимум, до двенадцати. Лёша закрыл глаза и нащупал тот же прекрасный сон, который он поставил на паузу, чтобы убедиться, что никто и ничего не помешает досмотреть его до конца.
По коридору раздалось отцовское топотание, а вслед за ним матерная тирада матери. Лёша пытался не прислушиваться и надавил ладонями на глаза, чтобы побыстрее провалится в своё сознание, но реальность опередила его криком: «Э, а ты-то, чего развалился, а? Кто помогать будет, спящая красавица? Свободу что ли почувствовал? Слышь, как дам тебе ведром по голове, сразу мозги на место встанут. Давай, нечего тут разлеживаться, лентяй. Скоро гости приедут, а ты посуду уже несколько недель помыть не можешь. Вон, чувствуешь, как воняет? Свинья неблагодарная!» - с этими словами мать зашла в комнату, схватила Лёшу за руку и стащила с кровати.
Вонь действительно стояла жуткая. Вся семья ждала и не дотрагивалась до посуды, пока её не соизволит, как выражается отец, помыть Лёша, ведь все члены семьи, кроме него самого, решили, что это прямая обязанность Алексея, да и, вообще, пусть он уже как-нибудь отрабатывает хлеб, который жрёт за семерых, а всё как не в коня корм. А то ни толку, ни проку с него.
Вся посуда, которая находилась в доме за исключением трёх тарелок, с которых ела семья, лежала в раковине, накрытая грязным, нестиравшимся больше полугода, полотенцем. Когда Лёша убрал его, из чёрной, склизкой горы нечистот спокойно покоившихся среди тарелок, вылетело полчище мух, мошек и прочей мелкой живности. Мерзкий запах ударил в лицо мальчика, от чего тот отшатнулся на несколько шагов и упал на колени, выпуская из себя всё то, что ещё вчера называли ужином. Борясь с приступами тошноты, он поставил кипятиться воду и принёс тазик, потому что в доме не было горячей воды, да и канализация была уже как несколько месяцев назад неисправна. В тазу ещё с вечера стояла грязная вода, в которой мыл ноги отец, и потому Лёше пришлось мыть ещё и его, в холодной воде, чтобы зря не переводить кипяток. Когда вода согрелась, а с мытьём таза было покончено, мальчик сложил посуду в тазик и какой-то тряпкой, с которой стекала чёрная вонючая жижа, стал натирать посуду, делая жирным даже стаканы и всё прочее, что жирным и не являлось. Чистящего средства в этом доме, конечно же, не было очень давно, а потому вода в тазу обрела такое же состояние, как и то, что стекало с тряпки. Лёша не выдержал и снова упал на колени, доблёвывая то, что не успел доблевать первый раз. Когда посуда была относительно помыта, и осталось её только ополоснуть, мальчик заметил на плите кастрюлю. Он открыл крышку и увидел кости, а когда пригляделся, заметил, что они живые. Они двигались, и только спустя несколько секунд Лёша увидел больших белых червей, выползающих из кастрюли. От этого неприятнейшего зрелища он снова упал на колени, но из него уже ничего не выходило.
Десять копеек, которые он нашёл, оттирая пол от своей рыгочки, никак не хотели запихиваться в копилку. Лёша тряс её над головой и уже не слышал привычного звона монет, который так ему нравился. Но и сейчас, когда собака молчала, Лёша не смог сдержать улыбки и не поддаться потоку нахлынувшей радости. Ему чудилось всё то, что он мог бы купить на эти деньги. Чем чаще он об этом думал, тем больше понимал, что он ничего не хочет, но в тот же момент хочет всё и сразу. Перед его взором стояли прилавок с игрушками, ларёк с мороженным, крабовые чипсы, которые он так любит. И было очень сложно определиться. Лёша искал способ вытащить из собаки, накопленные им деньги, но на ней не было ни пробки, ни заглушки, ни замочка.
…«Папа, помоги мне, копилка полная, как мне её открыть?» - отец, как и всегда, сидел на полу перед телевизором в грязной робе и ел вяленую рыбу. К старым масляным пятнам на одежде добавились свежие, ярко-коричневые, от которых разило коровьим дерьмом. Отец совсем недавно пришёл из сарая, где ещё с начала весны появился первый с рождения Лёши телёнок, которого в колхозе всучили отцу вместо зарплаты за последние два месяца. Отец лениво повернулся к сыну, выхватил из его рук копилку, потряс над головой и заключил: «Не, ну, её только разбивать. Возьми молоток в шкафу и не приставай ко мне больше со своими тупыми вопросами!».
Лёша стоял на четвереньках в углу своей комнаты и разглядывал керамическую собачонку. Она не выглядела испуганной или, напротив, смиренной и уставшей от этой бренной жизни. Она была такая, какой Лёша и застал первый раз на своём письменном столе: маленьки, ничего не выражающие, чёрные глазки, приплюснутая туповатая морда – её не было жалко, даже напротив, её хотелось побыстрее расколотить и вынуть то, что она в себе таила. Вот только – это был подарок, но, может быть, тётя Катя тоже хотела, чтобы он её разбил? Лёша поставил копилку на засаленный кусок газеты, взял молоток в руку, размахнулся, но тут же вяло опустил его вниз. Он несколько минут о чём-то думал, а затем легонько стукнул молотком по носу собаки. Маленькая чёрная пипка отскочила, упала на пол, ещё раз отскочила и весело завертелась, как овод, кружащийся на спине, когда ему отрывают голову. Лёшу это позабавило. С той же силой он стукнул по одному уху, затем по другому уху, и, после, перевернув молоток другой стороной, стал выковыривать глазки, плоским металлическим отростком, не понятно для чего являющимся частью молотка. Когда от собаки осталось только коричневое изуродованное тельце, Лёша привстал на коленках и со всего маху всадил молоток в собачью голову. Монеты разлетелись по всей комнате, Лёша поспешно стал их собирать, чтобы не одна из них не осталась забытой где-нибудь под кроватью.
…«Ну, сколько там, копильщик?» - Лёша, заслышав голос отца из зала, стал распихивать деньги по карманам. К этому времени, он насчитал чуть больше двух с половиной тысяч, но маленькая кучка монет, зарытая в коричневые кости собаки, всё ещё ждала своего пересчёта, а отвечать отцу, нужно было немедленно: «Эмм, тут две тыс… двести рублей в общем…» - в ответ послышалось хмыканье: «Всего-то? Только больше канители устроил… ладно, я тебе разрешаю, иди, купи себе сладости на них!».
Лёша не знал, зачем соврал отцу. Он редко это делал, когда речь не касалась учёбы. Но, что сделано, то сделано, тем более, что отец дал не плохой совет, куда можно потратить все накопленные деньги, а ведь, если бы он узнал правду, то, вероятно, нашёл бы им абсолютно иное применение.
Гости уже заходили в дом, когда Лёша молниеносно выскочил на крыльцо и даже не посчитал нужным с кем-то здороваться, потому что и в этот раз не имел понятия, кто, вообще, эти люди, пришедшие к его родителям. Мать остановила его суровым взглядом: «Куда собрался?» - Лёша опустил глаза, и, не скрывая своего страха, пролепетал: «Я… я… гулять. Посуда помыта и всё, что ты просила, сделано…». «А банки за баней Пушкин отмывать будет?» - наслаждаясь своей маленькой безграничной властью, спросила мать. Затем она перевела взгляд на гостей и осеклась: «Ладно, иди, но в девять, чтобы дома, тебе ещё телёнка загонять. Так, и ещё… завтра вместе с нами встанешь в семь утра, и займёшься банками. А то ишь, ты… паршивец… сегодня лежал в кровати до последнего, думала, кровь у тебя носом от пересыпа пойдёт», - на этих словах, ведя за собой гостей, мать скрылась за обшарпанной деревянной дверью. Лёша, убедившись, что она ушла, ринулся со всех ног к калитке, пока ещё за что-нибудь не влетело.
Иногда затхлый запах может быть до боли приятным и каким-то поистине родным. Даже тот дом, где родился Лёша, и где провёл все десять лет своей жизни, не может конкурировать с ароматом перегнивающих листьев. Он нашёл это место в раннем детстве, в то время, когда родителям было глубоко на него наплевать. Он приходил сюда регулярно, год за годом, даже сейчас, когда родители решили серьёзно заняться воспитанием своего сына. Это был его дом, дом среди густорастущих деревьев за огородом, в маленьком леске, если так его можно назвать, который никому не принадлежал, и где, кроме Лёши, не было ни единой живой души.
На сырой земле в окружении сонных, меланхоличных деревьев, наверное, впервые за историю «заогородья» сегодня господствовало буйство красок. Десятки, а может быть и сотни конфет, были вывалены из пакетов прямо у ног десятилетнего мальчика, который так жадно пил кока-колу, и ни какого-то местного дешёвого производства, а ту самую, настоящую, как из рекламы, где добрый и неуклюжий Санта Клаус приезжает к детям на красной фуре и дарит им этот вкусный и бесспорно самый лучший из напитков, который Лёша когда-либо пил. Это был единственный раз в жизни мальчика, когда он мог ни есть всё подряд лишь потому, что это сладко, а выбрать то, что ему нравится больше, то, что он считает вкуснее. Среди купленных конфет не было этих ужасных приторных «коровок», «ирисок», «гусиных лапок», «ромашек» и всего прочего, что покупали его родители. Были действительно те конфеты, которые он пробовал где-то и может быть только единожды, но которые ему очень нравились. Среди них были и те, начинки которых были ему неизвестны, но теперь Лёша мог без угрызения совести откусить конфету и, если ему она не понравится, выкинуть и никогда больше о ней не грезить. Ведь о любой неизвестной конфете, которую он видел на прилавке, в красивой, яркой обёртке, он мечтал и надеялся когда-нибудь попробовать. Теперь этот день настал, и он действительно попробует все сладости, что продаются в его селе, и не только конфеты, а ещё вафли, зефир, шоколадки, печенья, и многое другое, что только попадалось в магазине взору мальчика. Время от времени, вкидывая в себя конфету за конфетой и запивая их то фантой, то спрайтом, то колой, ему казалось, что он не сможет съесть и четверть того, что купил. Но Лёша предусмотрительно купил газированную минералку, и дело тогда шло намного лучше. Через пару часов он уже лежал на сырой земле, смотрел через листву на движущееся к закату солнце и испытывал такое счастье, какого ещё никогда не испытывал. Его немного тошнило, в горле через каждые пять минут пересыхало, и он думал, что очень долго ещё не сможет есть сладкое. Но и при всех этих неудобствах он ни разу не усомнился в том, что это самый прекрасный день в его короткой жизни.
Вдалеке замычали коровы, а это означало, что уже пора домой. Лёша собрал все фантики, которые накидал за последние несколько часов, засунул их в пакет, взял кусок шиферины, откопал маленькую ямку, поставил в неё пакет с мусором и закидал землёй. В другой пакет он собрал оставшиеся сладости и направился к песочнице, стоящей на заднем дворе соседа, где каждый день играли маленькие дети, которые ещё не пошли в школу. Лёша всучил пакет со сладостями одному из игравших там ребят и молча побрёл домой. Он знал, что отец выдвинет ему претензию по поводу того, что он купил конфет и даже не поделился ни с ним, ни с мамой, но Лёша и не хотел этого. В семье он всегда был за третьего лишнего. Ему оставляли всё самое худшее. Например, когда мать готовила курицу, то получалось так, что ему перепадал только один кусочек и тот - крылышко, или, когда делали бутерброд с колбасой, то ему доставались самые её хвостики, где практически не было колбасы, одни белые куски жира, или, когда резали хлеб, Лёша мог позволить себе взять только мякиш хлеба, потому что отец любил корочки, или блины - самый первый доставался Леше и бывало так, что больше никакой. А потому, делиться с ними он не хотел. Но на случай, если отец заикнётся по этому поводу, Лёша специально купил две сосательные конфеты «барбариски» которые он терпеть не мог, но которые родители постоянно покупали. Этими конфетами он и собирался с ними делиться.
Не секрет, почему его положили спать раньше, чем обычно. Дом сотрясался от охов, ахов и монотонного скрипа родительской кровати. Лёша не мог уснуть, его мучила бессонница, но и слушать то, что происходит в соседней комнате, не входило в его планы. Он закрыл глаза и попытался погрузиться в сон. Ничего не вышло. Оставалось только ждать, пока всё закончиться и громко считать у себя в голове: «Один, два, три…».
Полная луна заливала детскую холодным алюминиевым светом. Лёша прокручивал в голове всё то, что случилось с ним за день. Вкус шоколадных конфет всё ещё оставался на языке, и, чем чаще он думал о съеденных сладостях, тем больше ему хотелось вернуть эти несколько часов, проведённых наедине с собой в кленовых зарослях «заогородья». Он нисколько не жалел о том, что отдал всё то, что не успел съесть, детям, Лёша грустил, но совсем по-другому поводу. Если верить словам матери, ему придётся рано завтра вставать и мыть банки. Не пройдёт и нескольких дней, когда его выгонят на огород и заставят полоть грядки. Этого лета не будет, и глупо было надеяться, что родители хотя бы денёк разрешат ему отдохнуть. Вкус сладостей во рту доводил до исступления. Ему хотелось всё больше и больше конфет, хотя ещё час назад думал, что долго не сможет на них смотреть. Нужно было что-то решать, чтобы утолить его жажду. Но для того, чтобы снова накопить денег, нужно слишком много сил и времени – это нужно было снова экономить на обедах в школе, просить разрешения у родителей оставить со сдачи в магазине хоть одну единственную десятикопеечную монетку, ползать под диваном, шкафом, кроватью, чтобы найти давно затерявшийся и всеми забытый рубль.
В это время Лёшу охватила невероятная злость, раздражение, и всё то, что ещё никогда не испытывал. Встав с кровати, он подошёл к своему письменному столу, оторвал маленький клочок бумаги и стал выцарапывать на нём буквы: «Я всегда буду есть конфеты». Затем взял с книжкой полки металлическую копилку и высыпал её содержимое на стол…
…через несколько минут он стоял в комнате своих родителей с молотком в руках и двумя «барбарисками» в кармане…