Наступил вечер.
Направо темнели холмы, которые, казалось, заслоняли собой что-то неведомое и страшное,
налево всё небо над горизонтом было залито багровым заревом, будто окрашенное,
и трудно было понять, был ли то где-нибудь пожар
или же собиралась восходить Луна, потерявшая в холодном неба жар.
Даль была видна, как и днём, но уж её нежная лиловая окраска, затушеванная вечерней мглой, пропала,
и вся степь пряталась во мгле - от жары устала.
В июльские вечера и ночи уже не кричат перепела и коростели, как в летние дни,
не поют в лесных балочках соловьи,
не пахнет цветами, но степь всё еще прекрасна и полна жизни.
Едва зайдёт Солнце и землю окутает мгла, как дневная тоска забыта, всё прощено
и степь легко вздыхает широкою грудью - очарование степи возвращено!
Как будто от того, что траве не видно в потёмках своей старости,
в ней поднимается весёлая, молодая трескотня, какой не бывает днём;
треск, подсвистыванье, царапанье, степные басы, тенора и дисканты -
всё мешается в непрерывный, монотонный гул, под который хорошо вспоминать и грустить у костра пред огнём.
Однообразная трескотня убаюкивает, как колыбельная песня; едешь и чувствуешь, что засыпаешь,
но вот откуда-то доносится отрывистый, тревожный крик неуснувшей птицы, из гнезда?
Или раздается неопределённый звук, похожий на чей-то голос, вроде удивленного «а-а!», потом будто таешь
и дремота опускает веки, медленно в сон улетаешь.
А то, бывало, едешь мимо балочки, где есть кусты, и слышишь, как птица,
которую степняки зовут сплюком, кому-то кричит: «Сплю! сплю! сплю!»
Это не снится и не молва!
А другая хохочет или заливается истерическим плачем - это сова.
Пахнет сеном, высушенной травой и запоздалыми цветами,
но запах густ, сладко-приторен и нежен, как и лепестки цветов сами.
А когда восходит Луна, ночь становится бледной и томной. Мглы как не бывало.
Воздух прозрачен и свеж, и ещё тёплый,
всюду хорошо видно и даже отдельные стебли бурьяна у дороги различить легко стало.
Чаще и чаще среди монотонной трескотни, тревожа неподвижный воздух, раздается чьё-то удивлённое «а-а!»
и слышится крик неуснувшей или бредящей птицы, наверно, испугавшейся во сне июльского снега.
А взглянешь на бледно-зелёное, усыпанное звёздами небо, на котором ни облачка, ни пятна,
и поймеёшь, почему тёплый воздух недвижим, почему природа настороже и боится шевельнуться она:
ей жаль утерять хоть одно мгновение жизни.
О необъятной глубине и безграничности неба можно судить только на море да в степи ночью, когда светит Луна.
Оно страшно, красиво и ласково, глядит томно и манит к себе, а от ласки его кружится голова...
Едешь час-другой и всё повторяется в степи снова и снова.
Попадается на пути молчаливый старик-курган или каменная баба, поставленная бог ведает кем и когда,
бесшумно пролетит над землёю ночная птица, и мало-помалу на память приходят степные легенды, сказы про холода,
рассказы встречных, сказки няньки-степнячки и всё то, что сам сумел увидеть и постичь душою за все года.
И тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в глубоком небе, в лунном свете,
в полёте ночной птицы, во всём, что видишь и слышишь на свете,
начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни - страница за страницей;
душа даёт отклик прекрасной, суровой Родине и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей.
И в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, словно звучит не степь, а лира,
как будто степь сознаёт, что она одинока, что богатство её и вдохновение гибнут даром для мира,
никем не воспетые и никому не нужные, как и её природы незабываемые картины и лица,
и сквозь радостный гул слышишь её призыв:
певца! певца!
__________
А.П.Чехов. Степь: (Отрывок.)
В июльские вечера и ночи уже не кричат перепела и коростели, не поют в лесных балочках соловьи, не пахнет цветами, но степь всё еще прекрасна и полна жизни. Едва зайдет солнце и землю окутает мгла, как дневная тоска забыта, всё прощено, и степь легко вздыхает широкою грудью. Как будто от того, что траве не видно в потемках своей старости, в ней поднимается веселая, молодая трескотня, какой не бывает днем; треск, подсвистыванье, царапанье, степные басы, тенора и дисканты — всё мешается в непрерывный, монотонный гул, под который хорошо вспоминать и грустить. Однообразная трескотня убаюкивает, как колыбельная песня; едешь и чувствуешь, что засыпаешь, но вот откуда-то доносится отрывистый, тревожный крик неуснувшей птицы, или раздается неопределенный звук, похожий на чей-то голос, вроде удивленного «а-а!», и дремота опускает веки. А то, бывало, едешь мимо балочки, где есть кусты, и слышишь, как птица, которую степняки зовут сплюком, кому-то кричит: «Сплю! сплю! сплю!», а другая хохочет или заливается истерическим плачем — это сова. ... Пахнет сеном, высушенной травой и запоздалыми цветами, но запах густ, сладко-приторен и нежен.
А когда восходит луна, ночь становится бледной и томной. Мглы как не бывало. Воздух прозрачен, свеж и тепел, всюду хорошо видно и даже можно различить у дороги отдельные стебли бурьяна. ... Чаще и чаще среди монотонной трескотни, тревожа неподвижный воздух, раздается чье-то удивленное «а-а!» и слышится крик неуснувшей или бредящей птицы. ... А взглянешь на бледно-зеленое, усыпанное звездами небо, на котором ни облачка, ни пятна, и поймешь, почему теплый воздух недвижим,...и боится шевельнуться: ей ... жаль утерять хоть одно мгновение жизни. О необъятной глубине и безграничности неба можно судить только на море да в степи ночью, когда светит луна. Оно страшно, красиво и ласково, глядит томно и манит к себе, а от ласки его кружится голова.
Едешь час-другой... Попадается на пути молчаливый старик-курган или каменная баба, поставленная бог ведает кем и когда, бесшумно пролетит над землею ночная птица, и мало-помалу на память приходят степные легенды, рассказы встречных, сказки няньки-степнячки и всё то, что сам сумел увидеть и постичь душою. И тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в глубоком небе, в лунном свете, в полете ночной птицы, во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа дает отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей. И в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь ее ... призыв: певца! певца!