Я питал к тебе с тысячу тонких чувств.
Тысячу всяких, но кроме любви.
И ты знала, в какую я бездну лечу.
И ты знала, что я запретил ловить.
И я больше не мог класть кирпич и блок
в стены дома, который хотел сложить.
Ибо каждый кирпич - наш с тобой ребенок,
которому я не позволил жить.
Я не против того, чтоб нахальничал ветер,
разбивая все, что успел создать.
Ибо блоки - наши с тобою дети,
которым не смог ничего я дать.
У меня нет рук. Нет ушей. Нет глаз.
У меня нет слов, чтоб сложить в стихи.
Остается только на кухне газ -
словно джин из флакона, где жили духи.
Остается только смешная плоть.
Остается рюмка, и водка в ней.
И тот, кто последним устал колоть,
остается. Поскольку ему больней.
Забери ты все, что еще осталось -
забери костры, тараканов, фей...
и получишь на беззаботную старость
меня в чистом виде и без примесей.
Но такое плацебо без вкуса и запаха
к чему тебе? - через день, устав,
ты уже будешь питаться завтраком
из галлюциногенных грибов и трав.
Я знаю, что будет, поскольку был там.
Мгновенье - и ты сам с собою врозь,
когда в крышку гроба лапою быта
забит еще один ржавый гвоздь.
Поэтому - брось! - философия - бред,
все прочее - выдумки старых пьяниц.
Есть ты, и есть я - твой бесславный сосед,
к звонку нерабочему тянущий палец.