Откуда я беру свои стихи?
Я рифмы как грибочки собираю
в ведерко. А его от солнца закрываю,
срывая у тропинки лопухи.
И мы с ребятами, ну точно Робинзоны,
забыв цивилизации резоны,
грибы с капустой варим на воде.
Еды вкусней я не встречал нигде.
Мы были лучшей шефскою бригадой
в совхозе подмосковном овощном.
Капусту убирать мы были рады
в каком-то темпе… просто заводном.
Мы были молодые журналисты.
Нас репортерский наполнял накал.
Днем мы капусту убирали быстро,
а ночью звезды с кем-то я считал.
Я помню вас, собратья-репортеры.
Кормили ноги нас… и голова.
Прошел я с вами жизни коридоры.
Костер горит, и есть еще дрова…
………………………………………..
Я вспоминаю родичей рассказы -
кто бабушку по матери знавал.
Слова Некрасова я вспоминаю сразу,
что он про женщин русских написал.
Про то, что скакуна, мол, остановит,
что в избу запылавшую войдет,
что и в игре ее никто не словит,
что и в беде не бросит и спасет.
А вот Коржавин мысль развил иначе:
носить бы бабе свадебный наряд,
да жаль, что кони скачут все и скачут,
а избы все горят и все горят…
Ну это точно все про бабу Машу
поэты молвили - как тот, так и другой.
А я, с годами став мудрей и старше,
назвал ее Мариею Святой…
Да, год я в Томском университете
сидел на лекциях, им должное воздав.
Но в январе ушел, гидрологом не став,
а званье литсотрудника газеты
как назначенье высшее приняв.
Три года я приобретал сноровку
писать о жизни в прозе и в стихах.
С отцом частенько мы в командировках
лицом к лицу встречались впопыхах.
Однажды летом на колхозной ферме
возникнул он, прервав мои дела.
Шепнул: «Домой нам нужно. Ты поверь мне.
Нет бабы Маши больше. Умерла…»
И мы с отцом грузовиком попутным
в райцентр рванули, в кузове трясясь.
В пути часы распались на минуты,
в клочки воспоминаний превратясь.
И снова я сижу с подругой Клио,
пытаясь снять с души своей мандраж.
Она же, как всегда, неторопливо
на ленте памяти вершит киномонтаж.
А грузовик, наматывая версты,
катил… катил сквозь наплывавший вечер
с умершей бабой Машею на встречу.
Мне это осознать было не просто.
- А кто-нибудь из родичей случайно
про подвиг бабы Маши вспоминал?
Вопросом Клио я необычайно
был удивлен. И что сказать - не знал.
Но память процедивши через сито,
я выделил в осадок разговор
один, совсем уже забытый
и не всплывавший с очень давних пор.
Я был на радио тогда корреспондентом.
С ангиной я сидел на бюллетне.
Идея - не побрезговать моментом,
и к тетке в гости, в Армавир - вполне
казалась мне достойным аргументом.
А тетя Капа встретила меня
нежданного, больного, всей душой.
Держала под периной пуховой.
И хворь с меня согнала за три дня.
Она мне сразу баньку растопила
и веничек березовый вручила.
Я в пар нырял, как в чан с живой водой.
Я долго помнил о поездке той.
И вот в один из этих вечеров,
заполненных каскадом добрых слов,
она мне очень тонко намекнула,
что баба Маша мужа умыкнула,
мол, прямо из колчаковских оков.
- А хочешь, расскажу тебе подробно,
как было все - с начала до конца?
Давай, устройся в кузове удобно.
Не разбуди уснувшего отца…
И Клио повела мне свой рассказ,
заполнив им пути последний час.
- Представь, идет гражданская война.
Ее огнем объята вся страна.
В Сибири правит адмирал Колчак.
С народом он не справится никак.
Рабочие бастуют в городах.
Отряды партизан сидят в лесах.
Тайга гудит, и промыслы гудят.
Мещане в избах запертых сидят,
носы боятся высунуть наружу
как летом в зной, так и зимою в стужу.
Иркутский тракт освоили бандиты.
Воруют, грабят. Действуют открыто.
В чащобах, на заимках дезертиры
землянки роют - ладят под квартиры.
Оружье захватив, надев доспехи,
прут по Транссибу злыдни-белочехи.
Куда ни кинь - повсюду клин выходит.
И только почта жизнь к порядку сводит.
Письмо, открытка или перевод -
без них любая власть не проживет.
И прав ведь был Варыгин Алексей,
увидев в почте стержень жизни всей.
Не мог он знать о фильме «Почтальон»,
американской современной ленте.
Но дела суть легко представил он.
Есть что-то общее с ним в нашем президенте.
А что, Линкольн был классный дровосек.
И почтальон ведь не последний человек.
Фамилия Варыгин - не простая.
«Варить», «варыга», «вар», «смола». Я знаю -
из смолокуров родом Алексей.
В тайгу со стариками выходил он.
С берез кору сдирали без затей.
Она в котлах варилась… доходила
до черной вязкости, полезной для людей.
«Варыгин» - это «Смолокуров», значит.
Смола… как без нее сибиряку?
В телеге ось колесную пролачить.
А как же в дождь без дегтя сапогу?
Весною лодки все на берегу
лежат вверх дном - их надо шпаклевать.
Потом смолою щедро покрывать.
Ну и вперед, надеясь на удачу…
Дед по отцу, он тоже Алексей.
Река ему родная Енисей.
И Ангару не раз он проходил,
через пороги баржи проводил.
Смола людей от гибели спасала -
от влаги баржи крепко защищала.
У деда-почтальона тарантас
стоял, готовый к делу каждый час.
Он был беззвучен, легок на ходу,
смолой промазанный… на дедову беду.
Спасибо Маше - конюху сказала,
что без него доедет до вокзала.
Там подошел военный эшелон.
К нему прицеплен с почтою вагон.
Ее и надо срочно получить.
Но там же чехи. Как же с ними быть?
Они же, не дай Бог, заварят кашу.
задержат с почтой тарантас и Машу.
Скорей бы возвратилась… Что за время?!
Дамоклов меч висит над нами всеми.
Вон шпик опять топочет у подъезда.
Как избежать полиции наезда?
Ну, едет, кажется. И с кем же это Маша?!
Бледна, взволнована. И стала еще краше.
С ней офицеры. Трое. Белочехи?
Нет, третий русский. Что, нашли огрехи
в работе почты? Вот же тараканы.
Усы торчат. Руками машут. Пьяны?
Не дай же Бог раскрыть им нашу тайну.
Нужна мне эта почта чрезвычайно.
А этот третий…. Он из контрразведки!
Мы у него давно уж на заметке.
Меня товарищи на днях предупредили:
«Устрой, чтоб ничего не находили!»
Ну я устроил. Правда, не без риска.
В пакетах банков наша переписка.
Пусть все до дна перевернет охранка.
Она не тронет лишь пакеты банка.
Их из вагона вынуть непременно
и облегчить, не разломав печати.
У Маши получалось все отменно,
сегодня фарт нам был бы очень кстати.
Ну что же, просим, гости дорогие!
Вы наш оплот во времена лихие.
Надеюсь, примете вы наше угощенье?
Наш стол, увы, не скатерть-самобранка,
Но на бокалах - чешская огранка…
- Приносим пану инженеру извиненья
за наш визит - наезд гостей незваных,
чуть-чуть веселых и немножко пьяных.
Но женщине помочь нам в радость было.
Нас с Иржи панна Маша попросила
груз из вагона сбросить в тарантас.
Упрашивать не нужно было нас.
И капитан не лишним оказался,
он все пакеты нам передавал.
Пан капитан, а что ты в них искал?
Ведь ты же их ощупывал любовно.
Мы думали - ты ищешь что-то, словно…
У капитана сжались кулаки.
На скулах заиграли желваки.
Он к чехам резко повернулся,
Рукою кобуры своей коснулся.
Сдержался. Только криво усмехнулся.
Вскочил, как будто наэлектризован.
- Славяне, я расстроить вас боюсь.
Хозяин наш опасный красный гусь.
И он сейчас же будет арестован.
Признаюсь, я давно за ним слежу,
Хотя улик прямых не нахожу.
Но я сигнал серьезный получил,
инкогнито его изобличил.
Но даже доказательств не имея,
ему расстрел устроить я сумею.
Сегодня с почтой вы мне помешали.
Весь груз прощупать до конца не дали.
А впрочем, я не прав, сказав вам это.
Я не проверил банковских пакетов.
Но я их никогда не проверяю.
На них табу лежит. Я это знаю.
Но напоследок вам скажу я вот что.
Поменьше суйте нос на нашу почту!
С большевиками дружба не сложилась.
И с адмиралом связь не получилась.
Вы все воруете. Кусаете, как блохи.
Мозги запудрили вам ваши же пройдохи-
генералы. К примеру, Ян Сыровы,
Радола Гайда и Станислав Чечек.
На вас, чехословаках, столько крови,
что вы барахтаетесь в ней уже по плечи.
В России стали костью в горле многим.
Так что скорее уносите ноги!
Ну что, Варыгин, время собираться,
с женой, детьми по-быстрому прощаться.
Велите запрягать свой тарантас.
Он должен в Красноярск доставить нас…
Таким запомнился Марии этот вечер.
Накрытый стол. Вино в бокалах. Свечи
мигают, отвечая на сквозняк.
Не уложить в сознание никак
все то, что давит… давит так на плечи.
Но что же делать? Прежде дать анализ
всему, что за день здесь произошло.
Да нет, не за день. Мы же оказались
здесь год назад. Ну, вспоминай число!
Муж назначенье получил в апреле.
В пути мы находились две недели.
На Енисее начинался ледоход.
Мы реку на санях преодолели,
хотя не верилось нам в то, что повезет.
Но май отметили уже как новоселы
мы в этом городишке невеселом.
Две школы в нем. Церквушка и вокзал.
Дом почты как курятник при насесте.
Просторный двор забором обнесен.
Склады, конюшня, даже голубятня.
Сам домик башней к небу вознесен.
Три этажа… куда еще занятней?
Апартаменты нам охранник показал.
Детей мы разместили, покормили.
Устав в дороге, они хотели спать.
И мы с супругом сразу поспешили
хозяйство в свои руки принимать…
- Тут Нил Сутяев очень постарался
почтовых дел побольше развалить.
Он чаще пил, чем делом занимался.
Да ну его, о чем тут говорить…
Охранник был приветлив и улыбчив.
Лет сорока, с берданкой за спиной.
- На вас он, я так думаю, обидчив.
И мстить вам будет он любой ценой.
Я так считаю - он на все горазд:
купить - не купит, а продать - продаст.
- Как вас зовут, мы с кем имеем дело?
Я вижу, что вы местный старожил…
- Акинфий я, фамилия Поспелов.
Я конюх днем, а ночью сторожил.
У нас тут нынче солдатни навалом.
Вокзал опять же. Рядом царский тракт.
Наш городок считают перевалом.
Тут ночью ад до самого утра.
Стрельбы и поножовщины хватает.
Берданка-то мне смелость прибавляет,
хотя и проржавела до нутра…
- Ты не устал воспринимать детали
в рассказе о делах далеких лет?
Глаза у Клио юмором сверкали.
Она, конечно, знала мой ответ.
- Да, без деталей это будет схема,
сухой каркас, в котором места нет
для двух людей, таких же, как и все мы,
но живших раньше нас на сотню лет.
Мне ясно, почему ты бабу Машу
возводишь в сан божественный, святой.
Ну слушай. Я продолжу повесть нашу
с ее развязкой, в общем, не простой.
А грузовик, распространив пылищу,
катил уже по финишной прямой,
оставив справа местное кладбище.
Спешил он, как и мы, к себе домой.
Не ведал я, что этот кузов крепкий,
уже покрытый крепом и хвоей,
гроб с бабой Машей, весом легче щепки,
к погосту этому доставит по прямой…
- С Варыгиным мы здесь прожили год.
Держали связь с надежными дрзьями.
Мы как могли им помогали сами.
Подполье знало: связь не подведет.
Улик на нас охранка не имеет.
Акинфий подписи к письму собрать сумеет.
Варыгина помилует народ.
Напрасно, Нил, ты потираешь руки,
всучив донос лихому сыскарю!
Накажет Бог тебя за наши муки.
Об этом с ним еще поговорю…
Ну и, естественно, заполучив прошенье,
подписанное сотнями имен,
Мария начала свое хожденье
по мукам тех трагических времен.
Она пешком без устали шагала,
лицо подставив струям ветерка.
Котомка на плече была легка.
В ней свернутое в трубочку прошенье
Марии поднимало настроенье.
Она в дороге время не теряла,
по именам детишек вспоминала,
оставленных в заботливых руках
жены Акинфия - беременной Татьяны.
- Капиталина рыженькая. Анна -
любимица родителей своих.
Госплодь, я верю, не оставит их.
Копуша Юля. Растеряша Зина.
Спокойный Миша. Энергичный Саша.
Мне дорого само дыханье ваше!
Без вас я - одинокая рябина.
Как в песне, мне бы к дубу перебраться.
Спасти его от смерти постараться.
Ведь он же мой единственный мужчина.
Одну мечту на сердце я лелею -
добиться, вымолить свободу Алексею…
Вот так, витая в мыслях, шла Мария
и днем, и ночью сквозь леса густые,
брела по тракту, прыгала по шпалам.
Никто не знает, как она устала.
Ей Красноярск открылся спозаранку.
Теперь бы ей найти еще охранку.
Но стала жителей расспрашивать об этом -
молчали, уклонялись от ответа.
Так день прошел, другой и третий.
Лишь на четвертый взор ее заметил
с их тарантасом схожую упряжку.
Коня, которому лечила она ляжку
от раны загноившей пулевой,
полученной в атаке боевой.
Его уже на колбасу списали.
Они с Варыгиным на почту его взяли.
И Огонек к ним крепко привязался,
помощником прекрасным оказался…
- Спасибо, Огонек, ты мне помог.
Помог найти следы любимых ног.
Вот я сейчас сюда в подъезд войду
и нашего Алешу приведу…
- Ты веришь, я сама изумлена.
Ведь все преграды превзошла она…
У Клио голос от волнения дрожит.
А грузовик уже по мостику бежит.
По мостику, что на краю села.
По улице, что к дому нас вела…
- Сейчас Мария в эту дверь войдет.
Ты представляешь, что произойдет?
- О, Клио, ты ломаешь все границы.
Играть на моих нервах не годится.
Тебе известно все, но мне-то - нет.
На твой вопрос не знаю я ответ…
- Прости, я пошутила неудачно.
Я так не буду больше, однозначно.
Продолжу я сказание свое.
За дверью Машу встретило ружье.
Оно штыком уперлось Маше в грудь.
Да сильно так - ни охнуть, ни вздохнуть.
Ну проморгалась, к сумраку привыкла.
Что за фигура перед ней возникла?
Встопорщенный солдатик молодой
глазенки выпучил. Наверно, часовой.
- Ты хто такая? Тут тобе чаво?
- Да штык-то убери, а то проткнешь!
Ищу я здесь супруга своего…
- Ты мыслишь, што живым яво найдешь?
Но им отсель путя… вперед ногами.
Они ж тут все назначены врагами.
Однако, мужука навряд найдешь,
коли наверх к начальству не взойдешь.
А как взойтить, ведь я же не пущаю.
Ведь я же как-никак же часовой.
Устав же я опять же соблюдаю.
Иначе поплачусь же головой.
Однако, ты приятная бабенка.
Ну точка в точку как моя сестренка.
Брунетка тожеть… с карими глазами
и с черными, как ночка, волосами.
В родном селе на берегу обском
живет, пока я тута с Колчаком.
Однако, помогу тебе. Гумагу
свою ты из котомки вынимай
И ей сувать мне в харю зачинай.
Гвозди меня по морде, не жалея,
штоб я умылся кровушкой своею.
Тады я путь наверх освобожу.
Беги, когда увидишь, што лежу…
Мария и моргнуть-то не успела,
как птицей вверх по лестнице взлетела
и мимо ординарца в кабинет
вплыла к полковнику… ну как кабриолет!
- В чем дело! Вы, красавица, ко мне?
Без записи и в неприемный час?!
- Простите, господин полковник! Только не
сердитесь, умоляю, ведь от вас
сейчас зависит и моя судьба,
и жизнь детей девятерых моих?!
Неужто моя женская мольба
не тронет ваших добрых чувств мужских?!
Пусть милость снизойдет из ваших рук.
У вас здесь невиновный мой супруг
находится. Сидит уже давно.
Полмесяца. А для меня как год.
Простите… год ли… месяц… все одно…
Пройдет ли для меня пора невзгод?!
Прочтите же прошенье - вот оно.
Весь город знает мужа моего
и просит - отпустите вы его.
Все знают - он ни в чем не виноват.
И каждый за него вступиться рад.
Не доки в юридической науке,
но могут взять супруга на поруки.
Вы знайте - на него писал донос
известный всему городу прохвост.
Он из числа последних негодяев,
известен под фамилией Тютяев.
И назначенье муж мой получил
как раз на пост, с которого прогнали
Тютяева. Тот злобу затаил.
И отомстил. Об этом вы не знали…
Полковник, раздражение уняв,
бумагу в руки пухлые приняв,
очками нос корявый оседлал
и, хмуря брови, вчитываться стал.
Текст отложил, виски потер руками.
Задумался, упершись вдаль глазами.
Решительно взял трубку телефона,
кому-то рявкнул командирским тоном:
- Ну что, вы там заснули, костоломы?!
Кончайте время тратить по-пустому!
С Варыгиным там как… привет мамаше?
С мешком на голове… Перед расстрелом…
Ну с остальными, в общем, дело ваше.
А этого ко мне! И вместе с «Делом»!
Я приговор вчерашний отменяю.
Да, капитан старался… Знаю, знаю…
Старался, да не сыскал улик…
Один донос… и тот, я вижу, пшик…
Короче, мужика освободить
и побыстрей ко мне сопроводить…
- Ну вот и все, комедии финита. -
сказала Клио как-то деловито.
Зачем-то головою покачала.
Задумавшись, минуту помолчала.
А помолчав, задумчиво спросила:
- Как думаешь, откуда в людях сила –
идти вперед, сминая все преграды?
Поставить цель - и до нее добраться,
хотя надежды может не остаться.
И встретить смерть бывают даже рады.
Что держит их в последнее мгновенье,
когда с небес уже нисходит дуновенье…
Мария повезла домой супруга.
Вернули им почтовый тарантас.
И Огонек, живым увидев друга,
обдал его огнем счастливых глаз…
А в городишке, где вокзал и почта,
где довелось им целый год прожить,
покой и тишина прижились прочно.
Колчак и чехи… что о них тужить?
Мария о другом теперь тужила.
Тюрьма колчаковская мужа иссушила.
Он, не поддавшись изуверским пыткам,
здоровье потерял с большим убытком.
Мария, как могла, его лечила
и даже на работе заменила.
Да, ей нередко трудновато было.
Но муж был рядом. И она его любила.
И даже, несмотря на все дела,
она ему сынишку родила,
последнего в ее семейной доле.
Он после мамы младший, дядя Коля.
Варыгина с пришедшей новой властью
не благодарность, а беда ждала.
Донос опять же: «С чехами участье
в продаже-купле…» - вот и все дела.
Читатель, ты, конечно, догадался,
кто автором доноса оказался.
Любая власть - приманка негодяев.
Вот к новой и примазался Тютяев.
Суровой тройкой в том же Красноярске
на десять лет Варыгин осужден.
А год спустя, как милостыней барской,
все той же властью был освобожден.
Но волей подышал всего два года -
туберкулез тюремный доконал.
Хочу понять - за эту ли свободу
он жизнью на гражданской рисковал?
Но, в справедливость до конца упертый,
он эту власть чужою не признал.
А для Марии год двадцать четвертый
не годом Ленина - супруга годом стал.
Вернувшись с кладбища, Мария, потихоньку
сняв со стены, припрятала иконку.
И Бога больше никогда не вспоминала.
Ей вдовью жизнь освоить предстояло.
А власть… она одним лишь угодила -
медалью материнской наградила.
Учла, наверно, что смогла Мария
детей десяток подарить России.
Но в сердце боль ее не оставляла -
до смерти мужу верность сохраняла.
Я был ее любимым младшим внуком -
отдушиной в хождении по мукам.
………………………………………….
На кладбище под комаров гуденье
с Марией легкий гроб с грузовика
с отцом мы приняли в единое мгновенье.
Осталось сделать тридцать два шажка.
Оркестра не было. И не было салюта.
Лишь комары тянули свою нить.
Случайность ли, что вынуждена круто
была Мария жизнь свою прожить.
Поэт Некрасов и поэт Коржавин
случайно ли воспели русских баб.
Но к их стихам теперь и мой добавлен.
Он тоже искренен и, кажется, не слаб.
На гроб Марии горсть земли бросая,
не думал я, что вскоре рядом с ней
могилы вырастут. Одна, за ней другая.
Могилы двух родных ее детей,
моложе всех и больше всех любимых.
Но воля Божья неисповедима…
На этом кладбище бываю я не часто,
хотя Сибирь зовет меня всегда.
И в сердце, и в стихи мои стучатся
с родными пережитые года.
Там с бабой Машей рядом дядя Коля,
художник, шахматист и музыкант.
Он в нашей с тетей Капой общей школе
вел математику - ну разве не талант?
Он в институтах вовсе не учился,
но вот такой способный уродился.
А третья рядом с ними - моя мама,
она у бабушки любимицей была.
И в миг, последний в ее жизни самый,
в мою ладонь ее рука легла.
Я помню эту троицу родную.
Я помню этот маленький погост.
Пока на белом свете существую,
горит во мне огонь трех этих звезд.
Когда и я здесь, на Земле, погасну,
пусть к ним наверх душа моя взлетит.
Ночами непроглядными, ненастными
она дорогу людям осветит.