Откуда я беру свои стихи?
Мне память детства путь к ним открывает.
Я слышу, как на зорьке пастухи
с подворий стадо по проулкам собирают.
Я слышу их лихие голоса.
От щелканья бичей окно трезвонит,
и по стеклу стекает вниз роса.
- Доспи, внучонок! - дед на печку гонит.
На этой печке русской ожил я.
Мое здесь совершилось возрожденье.
Мой дедушка! И бабушка моя!
Поклон земной вам за мое спасенье.
Мой дедушка! И бабушка моя!
Поклон земной вам за мое спасенье.
Меня зимой к вам мама привезла -
дистрофика, рахитика, шкилета.
Сестра, родившись, год не прожила.
Цидуля с фронта от отца пришла:
«Да, Людку жаль. Но главное не это.
Марш к старикам! Сын оживет в деревне.
Умрет - я пристрелю тебя. Поверь мне!"
И ожил я заботой стариков.
Они живут в строках моих стихов.
И будут жить, пока я существую.
Люблю я всех, после кого живу я.
Друзья мои, вот я, как есть, таков.
Пока я жив, я не забуду их -
родных и близких, дорогих моих.
Я дверь не закрываю на балкон -
люблю смотреть на звездный небосклон.
Мерцающие теплые огни…
О чем же тихо шепчут мне они?
Я чувствую - их негасимый свет
на сердце оставляет теплый след.
Я верю - это души наших близких
проводят с нами свето-переписку.
* * *
Мой дед, что по отцу, он тоже Алексей.
Река ему родная - Енисей.
И Ангару не раз он проходил,
Через пороги баржи проводил.
Смола его от гибели спасала -
от влаги баржи крепко защищала.
Смола… как без нее сибиряку?
В телеге ось колесную пролачить.
А как же в дождь без дегтя сапогу?!
Весною лодки все на берегу
лежат вверх дном - их надо шпаклевать.
Потом смолою щедро покрывать.
Ну и вперед… за фартом, за удачей…
* * *
Сам я родом из центра России,
где над Обью звенят небеса.
Где меня из родимой Сибири
год за годом зовут голоса.
Голоса моих родичей мертвых,
но живых, пока я еще жив!
Я за них, в справедливость упертых,
молю Бога, ладони сложив.
Где-то здесь на заросшем погосте
похоронен мой старенький дед.
В дом к нему был заброшен я в гости,
когда Бог мне уж выдал билет.
Встреча с дедом в сознанье мальчонки
кадром будущей жизни всплывет.
Но до дедовской теплой избенки
будет встрече с волками черед…
…………………………………………
Плыл морозный густеющий вечер.
Над вокзальцем «Мошково» луна
освещала театр нашей встречи,
заменяя софиты сполна.
Наш вагончик как будто проснулся,
словно дрожь от мороза согнал.
Дважды дернулся, будто споткнулся,
но на рельсах себя удержал.
Кто-то толстый в тулупе овечьем
меня с мамою с тамбура снял
и кому-то баском человечьим
за задержку в пути попенял.
- Вам-то што! Вы, путейцы, канальи!
Расписанье на што вам дано?
Штоб по ём вы людей доставляли.
Смерз ребенок, а вам все равно…
Усадив меня с мамой на сено
(оно в дровнях лежало копной),
с матерком своим всенепременным
дед в тулуп нас укрыл с головой.
Положив себе в ноги берданку
и придвинув к ногам патронташ,
объяснил: - Тута я спозаранку
кое с кем провернул арбитраж.
Думал, правда, што все обойдется.
Тока чую… не тот антураж.
Пару выстрелов сделать придется.
Встречу, мать их, с берданкой в руках.
Не боись, мать их так, обойдется.
Не догонют они, мать их так…
Моя мама почти не дышала,
мои руки в свои ухватив.
А лошадка лениво бежала,
слыша дедушкин речитатив.
- Деда, глянь, а вон там огонечки.
И вон там, и вон там… Посмотри!
Дед берданку схватил: - Ни фуечки!
Мать их так, их там дюжины три…
Погоняя одною рукою
красотульку каурую, дед
стал стрелять из берданки другою
по «огням», что стелились нам вслед.
- Деда, нет их! Видать, поломались.
Ты же в лампочки эти попал?
Вы бы тоже, как я, удивлялись.
Дед с саней, было, чуть не упал.
Они с мамой от смеха лежали.
Страх ее как-то сразу прошел.
А вдали «огонечки» бежали -
между тем я их снова нашел.
Дед стрелял много раз этой ночью.
Я патронов подносчиком стал.
Он меня похвалил, между прочим,
даже матом кричать перестал.
Но когда «огоньки» припустились,
нас желая в кольцо захватить,
вдруг в заборе ворота открылись.
Мы в них вихрем смогли проскочить.
И старушка проворная мигом
заперла их на крепкий засов.
Мы ушли из-под волчьего ига.
Так открылся мне дедушкин кров.
* * *
Cвыше снова прозвенел звонок -
его источник как всегда неведом.
Я снова в детстве лезу на полок.
В русской бане паримся мы с дедом.
Но не буду торопить сюжет.
Хочу вернуться в теплую избёнку,
куда меня, полуживого ребятенка,
привез под Рождество мой дед…
……………................................................
Избенки той давно уж нет на свете.
По правде, это был сосновый старый дом.
Второй этаж жилой. Внизу подклети.
Крыльцо высокое. И аист над гнездом.
Гнездо устроено на колесе тележном.
Его мой дед поверх столба прибил.
А столб в углу двора он укрепил -
поставил в ямку, притоптал прилежно. .
Я к лету-то уже на ноги встал -
куда-то дистрофия испарилась.
И с печки русской сам спускаться стал.
- Ну ты гляди-ко! - бабушка дивилась. -
Однако, Леш, не рано ли, ли че ли,
Славчонка голу жопу показал?
- Пущай! Неначе ожил парень, коли
болячкам адрес точный указал.
А ты бы, Нюра, лутче расстаралась
скорейше парню жопу-то прикрыть.
Че, в тряпках матерных штанов не оказалось?
Из них он вырос? Ну дак надоть шить!
Вы наш заказ мущинский принимайте -
кроить одежку внуку начинайте…
Я помню эту швейную машинку.
Старушка «Зингер» дремлет под чехлом.
Я вижу бабушкину согнутую спинку.
Она колдует, сидя за столом.
- Поди-ка, паря, я тебя обмерю…
Однако, не смушшайся ты таперя.
Мы с Юлькой знаем, где у вас чего.
Таки штанишки я тебе построю.
И рубашонку нову смастерю.
Зимой совсем плохой ты был, не скрою.
А щас-то оздоровел, я смотрю…
Вот так жилось мне в дедовой избенке,
среди тайги, на берегу обском.
Запела песню в шустром постреленке
жизнь неокрепшим тонким голоском.
Мы хором петь любили всем составом,
заняв крылечко дружною семьей.
А в это время полымем кровавым
война уже пылала под Москвой.
И с нами пели моих дядей двое.
Погодки-братья. Валька и Мишак.
Их лиц не помню. Помню, их обоих
дед с бабой проводили на большак.
Там на развилке новобранцев ждали
со всей округи, из соседних сел.
Грузовики колонною стояли.
Парней по кузовам распределяли.
Колонна тронулась с командою «Пошел!»
И вот не стало голосов ребячьих
в семейном хоре нашем на крыльце.
Но гогот их и топот жеребячий
звучат во мне, давно уж не мальце…
Вдруг слышу голос за воротами знакомый.
- Хозявы, отзовитесь! Кто есть дома?
Я Фрося, почтальонша. Уж простите…
Две горькие бумажки получите…
У деда враз лицо закаменело.
Рука прошлась по сердцу неумело.
Он даже как-то ростом ниже стал.
Сглотнув два раза, тихо прошептал:
- Славчонка, тока тихо, не шуми.
Сходи-ка и бумажки те возьми…
Вползла змеей в избенку тишина.
С утра в ней тихо стало до темна…
* * *
Ну то, что мир в избе какой-то странный,
еще зимой я с печки усмотрел.
В избе хозяйничают люди-великаны,
проделать успевают кучу дел.
Вон бабушка огромная… седая…
готовит тесто… хочет хлеб испечь.
А дед громадный, дымом обрастая
от самокрутки, ей толкает речь.
Она ему кивает головою -
мол, все понятно, дед, кончай бурчать.
А он все машет… машет ей рукою
и повторяет «мать и перемать»
А перед печкой кот сидит на лавке.
Ну чистый тигр - один в один масштаб.
Он спал со мной, на грудь сложив мне лапки.
И я терпел, хотя был очень слаб.
Не знаю уж, серьезно или в шутку,
представили его мне как Анчутку.
Мне все в избе тогда казалось крупным.
Кровать громадная. Огромное окно.
В него луна глазела взором мутным.
Звала к себе? Мне было все равно.
Такую странность мировосприятья
сегодня без проблем могу понять я.
Меня у смерти Ангел отсудил
и из не-жизни в жизнь препроводил.
Он свел меня с моими стариками -
с их добрыми и теплыми руками.
И самый светлый, самый яркий след
оставил в памяти моей, конечно, дед.
Он для порядка строжился на женщин.
Давал понять - хозяин или как!?
Святой внутри, снаружи не безгрешен,
он пил, курил, как истый сибиряк.
А вот со мной, внучонком, дед менялся.
Куда-то исчезал его суровый взгляд.
Улыбку пряча, говорить старался -
как взрослые на равных говорят.
Мой лексикон с ним стал обогащаться,
а «мать и перемать» - не замечаться.
Я из худого, хилого цыпленка
вдруг вырос до шкодливого котенка,
который стал не только здоровее,
но и активнее, взрослее и смелее.
Я твердо знал - на печке отлежусь,
штаны надену и в поход пущусь.
* * *
Мой первый поход начинался с крыльца.
Представьте себе вот такого мальца.
В цветах рубашонка, на лямках штаны.
Носки на ногах кружевные видны.
Их мама сестренке на рынке сыскала.
Сестренки не стало - и мне перепало.
Ботинки на вырост тогда присмотрела.
Не очень я вырос, но это полдела.
Анчутка глазищи с меня не сводил,
за мною как тень по усадьбе ходил.
Мы с ним обошли за избой все задворки.
Он мне открывал все мышиные норки…
Вдруг вижу - котяра к тропинке припал
и вчетверо меньше размерами стал.
- Придется нам, паря, сейчас удирать.
Нам осы готовятся холку надрать.
За теми кустами, где с дыркой заплот,
осиное племя живет второй год.
Я с ними недавно столкнулся нос к носу
и понял - бежать и бежать без вопроса…
Котище стрелою к избушке летел,
а я вот отстал и спастись не успел.
Мне шею огнем обожгло раза два.
В траве под крыльцом я укрылся едва.
Тут дед возвращался с дежурства домой.
Он враз просчитал, что случилось со мной.
Меня он прикрыл своим старым плащом.
И на руки взял. И понес меня в дом.
Пока не спеша по ступенькам он шел,
я под плащом три конфетки нашел.
Они, как всегда, там прилипли случайно.
Они были сладкими необычайно.
Вот так завершился мой первый поход.
Да, шея распухла. Но завтра - вперед!
* * *
Сижу на крыльце. На горячей ступени.
От летнего зноя весь в коконе лени.
Анчутка у ног завернулся кольцом.
Надысь разобрались мы с этим «бойцом».
Сбежал с поля боя, поганец негодный.
Так дед мой его обозвал принародно.
И бабушки тоже запомнил он речь:
- Ты ос энтих мог на себя бы отвлечь!
Ты шкурой пушистой от их защищен.
Мальчонку подставил. С очей моих вон!
Он утром, когда еще был я во сне,
запрыгнув на печку, прижался ко мне.
Мурлыча, шершавым своим языком
он шею больную лечил мне потом.
Конечно, дружка своего я простил.
Я разом грехи все ему отпустил.
И вот на горячем крыльце мы сидим
и молча на мир этот знойный глядим.
Вдруг друг мой мохнатый на лапы поднялся
и тут же к воротам по тропке помчался.
- Анчутка, какой же ты вырос большой!
Ты был же котеночком рыжим зимой!
Ну, ладно, скорей меня в избу веди -
вы тут про меня и забыли, поди…
Я женщину вижу. По тропке идет.
В руках узелочек и сумку несет.
Вот бросила все и к крыльцу побежала.
Меня подхватила и к сердцу прижала.
Мне вырваться вдруг захотелось упрямо,
но, запах вдохнув, понял я - это мама!
Ну, гостью из города встретили славно.
И Юлька, и бабушка. Дед и подавно.
На стол постелили скатерочку в клетку.
Я это себе сразу взял на заметку.
Расставлены рюмки. Разложены вилки.
Мой дед что-то взрослым налил из бутылки.
А с Юлькой нам в этот торжественный час
налил приготовленный бабушкой квас.
С собою поставил он с дыркою стул.
А дырку подушкой надежно заткнул.
На эту подушку меня посадил.
Когда все уселись, он тост огласил:
- Однако, не здря ить мы тут собралися.
В избе энтой все наши тропки сошлися.
Ну, ежлиф по правде, то в нашей избе
мы, Нюра, всегда вспоминам об тебе.
Ты глянь на парнишку, што рядом со мной.
Сравни его с тем, каким был он зимой.
Не здря мы отбились тогда от волков.
Я пью за Славчонку - вот тост мой каков…
Когда за столом все затихло само,
из сумочки мама достала письмо.
Нет, я не запомнил, что было в письме.
Как слушали маму, запомнилось мне.
Мне кажется, Юлька дышать перестала.
К губам кулачки что есть силы прижала.
А бабушка слушала, скомкав платочек.
В письме говорил с ней любимый сыночек.
А дед… он на стуле застыл, как грибок.
А губы дрожали, сдержать их не мог.
Вот мама письмо, наконец, дочитала
и тоже платочек из сумки достала.
Глаза повлажнели. Но плакать не стала.
Че плакать-то, если супружник живой.
И вот пообщался со всею семьей.
Ну, выпили снова. Чуток помолчали.
Чего-то немного еще пожевали.
И, как сговорившись, «Рябину» запели.
Любимую всеми на самом-то деле.
* * *
Рассвет на подходе. Все то же крыльцо.
На нем та же пара друзей налицо.
Один из них - рыжий зевающий кот.
Второй - это я, стрекулист еще тот.
Нам че-то на печке пораньше проснулось
и на восход поглядеть приглянулось.
Село оклемалось от дремы ночной,
готовиться стало к работе дневной.
Вот стадо мычащей волной накатило,
и Юлька Буренке ворота открыла.
С Анчуткой мы ждем, когда с вахты ночной
в любимом плаще дед прибудет домой.
Мечтаю раскрыть я важнейший секрет.
Ну где же он - этот источник конфет?
Откуда они у плаща под полой
берутся во время работы ночной?
С котом мы в калитку промчались, как ветер.
Я первым идущего деда заметил.
- Однако, ты, паря, уж точно здоров.
Кота обогнал вон на десять шагов.
Таки бегуны в твоем возрасте редки.
Награду ты знаешь. Обратно, конфетки!
Вот ты вопрошал, где беру энто чудо?
Отныне скрывать таку тайну не буду.
Назавтра отгул даден мне на работе.
Сходить кой-куда ты со мною не против?
* * *
А утром Анчутка со мной попрощался.
Мы с дедом ушли, а он дома остался.
Шагали мы с дедом, как будто гуляли.
Я видел - нас ноги к реке направляли.
Поднялись на холм мы тропинкой крутой.
И запах почуяли… сладкий такой.
Увидел я длинный с колоннами дом.
Он прочно стоял на обрыве крутом.
Забор высоченный. Калитку в воротах
открыл дед ключом в полтора оборота.
- Мы с фабрикой вас познакомить хотим.
Халаты накинем и в цех поспешим…
У женщины, встретившей нас на пороге,
и голос был мягкий, и взгляд был нестрогий.
- Знакомиться будем? Зови тетей Машей.
Я главный технолог на фабрике нашей.
Ты спросишь, а что выпускает она?
Да то, в чем нуждается мир и война!
Конфеты-подушечки мы выпускаем.
И все их солдатам на фронт отправляем...
Но как же отсюда подушечки эти
очутятся в нашем семейном секрете?!
С вопросом таким я на деда смотрю
и от возбуждения просто горю.
- Все просто, внучонок. Секрета здесь нет, -
с улыбкой погладил макушку мне дед.
- Конфетки еще не успеют остыть,
как Маша к плащу их спешит прилепить.
Ночами я фабрику здесь сторожу.
Периметром двор вкруг ее обхожу.
Шагаю вкруг дома в плаще до рассвета
и помню - для Славки со мною конфеты!
- Мне очень хотелось вам чем-то помочь,
и фокус конфетный пришелся точь-в-точь.
Когда к вам пришли на ребят похоронки,
душой я была возле вашей избенки.
Ведь ваши парнишки с моим уходили.
Мой Ванька-то жив, а вот ваших убили…
Мария к нам с дедом лицом обернулась
и очень печально так нам улыбнулась.
Дед молча Марию за плечи обнял -
ладонью слезинки с лица ее снял…
В предбаннике цеха, средь банок и полок,
стояли, обнявшись, внук, дед и технолог.
И канули в Лету все тайны, секреты.
И главными были совсем не конфеты.
Пылала на Западе где-то война.
Жила напряженно вся наша страна.
Все знали, за что проливается кровь.
За то, что в народе зовется ЛЮБОВЬ.
Мне это заветное чувство привили.
Привили лишь тем, что сердечно любили…
* * *
Опять на крыльце мы с Анчуткой сидим.
Обед перевариваем и молчим.
А че говорить тут? Мы плотно поели.
Теперь отдохнуть бы, на самом-то деле.
Какие-то мысли лениво толкутся.
Ну, скажем, откуда детишки берутся?
Ну, скажем, откуда вот я появился?
Зимой я у деда в санях очутился.
А до саней я в больнице лечился.
А до больницы-то где находился?
Дома у мамы? А в доме откуда
такое, как я, появилося чудо?!
- Вот, паря, ответ мой на энтот вопрос:
тебя нам единожды аист принес.
За Обью летал - все искал себе женку.
Ну, женку нашел он, а с ней и робенка.
Ну, то ись, тебя. Ты в гнездо не вмещался.
Вот он к нам в избу. тогда и постучался…
Друзья! Я прошу вас меня извинить.
Легко было деду меня охмурить.
Что взять с малыша? Я ведь дней не считал.
Но что я ноябрьский, от матери знал.
Мудрейший старик отодвинуть хотел
ребенка от взрослых серьезнейших дел.
Всему свои сроки - он так рассуждал
и сказкой от жизни меня ограждал.
Красивую сказку поведал мне дед.
На сложный вопрос дал простейший ответ.
Сейчас-то я знаю, что взрослым с детьми
не так уж легко оставаться людьми,
готовыми в сложном простое увидеть,
и все объяснить, и ничем не обидеть…
* * *
Но мысли мои разом вдруг оборвались.
Какие-то звуки над нами раздались.
Глаза мы с Анчуткою к небу подняли
и чудо летящее там увидали.
На двор прямо к нам аистенок слетал.
Спланировать смог. Но почти что упал.
Траву не косили, она подросла,
посадку смягчив, аистенка спасла.
И он, приземлившись, крутил головой
и крылья топорщил - мол, я боевой!!!
Анчутку нежданный визит возмутил.
Он хвост свой колючим ершом распустил.
На цыпочки встал. Спину выгнул дугой.
И к гостю запрыгал подковой тугой.
Глядеть на кота я без смеха не мог.
Я явственно слышал его монолог…
- Послушай, ты, наглая, глупая птица.
Тебе захотелось нарушить границу.
Такого никто у нас не ожидал.
Ведь это же между… народный скандал!
Анчуткины вопли неслись по ограде.
Кот в праведном гневе был неумолим:
- Земельки чужой мы не хочем ни пяди,
но и своей хрен кому отдадим!
Но наш визитер был на редкость спокоен.
Бушующий кот его не испугал.
И в этом птенец проявился как воин.
Крылатого парня я зауважал.
Когда, издавая безумные вопли,
Анчутка к птенцу на вершок подскочил,
тот точным ударом длиннющего шнобля
кота по макушке на раз отключил.
Анчутка в траву рыжей мордой уткнулся.
Наверное, искры в глазенках считал.
А через минутку он словно очнулся,
стыдливо мяукнул и тут же пропал.
А я не спеша подошел к аистенку,
присел перед ним и ладонь протянул.
Птенец потрещал своим клювом легонько
и сам мне навстречу спокойно шагнул.
Он мне дружелюбно проверил карманы.
Мол, нет ли чего в них, помимо бобов?
Бобы-то он тут же склевал, как ни странно.
Я понял, что гость пообедать готов.
- Стой здесь! Подожди! Буду через минутку…
Я тут же, как призрак, исчез с его глаз.
И наш огород обеднел не на шутку -
исчез в нем лягушек двухдневный запас.
Протягивал гостю я их по три штуки,
А он их подкидывал, будто жонглер,
и тут же глотал. И смотрел мне на руки.
Смотрел, не мигая. Как гипнотизер.
Вдруг чувствую, ног моих что-то коснулось.
Смотрю… чудо рыжее к жизни вернулось.
Глаза, словно щелки. Как щетка усишки.
А перед ним - три недвижные мышки.
- Анчутка?! Ты жертвы принес для кого?
Неужто простил ты врага своего?!
Весь вечер втроем по двору мы бродили.
Птенцу мы лягушек, мышей находили.
И поняли скоро, что наш визитер
и сам их ловить очень даже востер.
Мой дед между тем на крыльце угнездился.
Сидел, как всегда, с самокруткой в зубах.
Но вот он поднялся, с крылечка спустился
и скрылся в сарайчике - там, на задах.
А через минутку он с лестницей вышел.
Смотрю… направляется прямо к столбу.
К столбу, на котором гнездо вместо крыши.
В нем аисты смотрят на нашу гульбу.
- Ну все. Погуляли. Однако, внучонок,
любому гулянью приходит конец.
В свой дом возвернуться должон аистенок.
Его заждалися и мать, и отец…
Дед бережно на руки взял аистенка,
По лестнице с ним поднялся до венца.
И аккуратно, как в зыбку ребенка,
в родное гнездо опустил беглеца.
* * *
- Однако, Алеш, погляди - уже осень!
Листочки рябины желтеют уже…
- А будто вчера мы траву на покосе
собрали, расставив скирды на меже…
- Дак че же, таперя айда на картошку?
Ее в огороде копать да копать…
- Однако, в четверег зачнем понемножку,
штоб к баньке субботней свободными стать…
- Да што ты, Алеш, не успеем к субботе.
Ты как в пятилетке - «Догнать!!! Перегнать!!!»
Нас взрослых лишь двое на энтой работе.
Ты че, нас в стахановцы хочешь вписать?!
- А Юлька… Ты, Нюра, об ей забываешь.
Ведь деушке скоро пятнадцать, ить так?
А Славка… Ну ты же сама понимаешь -
он шустрый, за им не угнаться никак…
- Дак ты уж ему дай полегше лопатку.
Ить он же как тот аистенок худой…
- Я видел - летают вовсю аистятки.
И с ими дружок наш - тот гость боевой.
- Который Анчутку тогда успокоил?
Однако, потом подружился с им кот.
А Славку он дружбой своей удостоил.
Как мыслишь, проститься к нам аист придет?
- Однко, я мыслю, должон, по идее.
Мы с им же, как водится, с нашим добром.
Вот ежлиф запомнить его он сумеет,
придет не один - всей семьей, впятером!
- Да, жалко нам будет с имя расставаться.
Усадьба им стала родимым гнездом.
Пришло, видать, время им в путь собираться.
Пусть знают - весной мы обратно их ждем…
Я диалог этот бабушки с дедом
подслушал случайно, когда на крыльце
с Анчуткой устроился после обеда
с теплом в животе, с дремотой на лице.
Как дед и сказал, мы два дня на картошке
с утра и до вечера гнули спину.
Трудились все пятеро не понарошке.
Кот тоже картошину вырыл одну.
С лопатой возиться мне поднадоело
минут через десять. Или через пять.
Она на руках у меня тяжелела -
да так, что мне было ее не поднять.
Ну дед поручил мне другую работку.
- Не можешь лопатой - руками копай…
Ну тут мы с Анчуткой трудились в охотку.
Кот рыл не картошку - мышей, шалопай!
- Над кажной картошиной, как над брульянтом,
плясать дикарем ты ишо не устал? -
Задав мне вопрос, дед бечевкой, как бантом,
мешок огромадный завязывать стал.
- Ну радует парня, што стока картошки
собрали мы нонче. Ить за два-то дня!
У бабушки голос усталый немножко.
Она, как и дед, очень любит меня.
- Дак все мы, однако, бригада што надо! -
Прищурив глаза, улыбается дед.
- За это в субботу нам баня награда.
Мне седни об ей позаботиться след.
Воды натаскать. Подготовить дровишки.
Ить русская баня впервой для мальчишки.
Пущай для него баня праздником будет,
его опосля он вовек не забудет.
Внучонку пондравится париться в бане.
Он деду поверит, а дед не омманет.
С парнишкою седни у нас куча дел.
Дрова наколоть и воды наносить.
Да я без него бы все это успел,
но к бане мальчонку хочу приобщить.
С древнейших времен наши предки славяне
крепили и тело, и дух в такой бане.
Все это я Славке хочу рассказать.
Ну и, конешно же, все показать…
Мы с дедом проделать все с банькой успели.
Я видел, как камни от жара краснели.
Я сам из ковша их водой поливал.
А дед мой с улыбкой за мной наблюдал.
Анчутка от баньки сидел в отдаленье,
не пряча в глазах своих недоуменье.
- Вы че, на картошке, робята, устали?!
Вы в энту жарищу пойдете едва ли.
Шевелитесь, как перед спячкой медведи.
А вас между тем посетили соседи.
Ну те, што в гнезде на столбе обретались.
Они с вами, вроде, проститься собрались…
Мы с дедом Анчуткин сигнал восприняли
и по огороду к избушке погнали.
Анчутка, конечно, нам вслед поспевал.
Он и не спешил, но и не отставал.
А я торопился увидеться с ними -
такими смешными друзьями моими.
И вот что узрел я, ворвавшись на двор.
Картина в глазах у меня до сих пор.
Перед крылечком торжественно в ряд
все пятеро аистов молча стоят.
Попили. Поели. Увидели нас.
И тут же пустились в неистовый пляс.
На тонких ножонках пустились вприсядку.
Их красные клювы трещат для порядку.
Расправивши крылья, ведут хоровод.
С восторгом глядит на все это народ.
Я понял, о чем они нам говорят -
они за добро наше нас благодарят.
А наш аистенок уж ростом с отца.
С трудом узнаю в нем былого птенца.
Он так же, как раньше, ко мне подошел
и клювом в кармане горошек нашел.
И голову мне положил на плечо.
И стало на сердце мне вдруг горячо.
Анчутка потерся об носик птенца -
весь вечер мурлыкал потом без конца.
И долго мы с дедом потом вспоминали,
как аисты стрелами в воздух взлетали,
как в клин пролетавший спокойно вошли,
как их перестало быть видно с земли…
* * *
- Ну вот што, девчата, - промолвил мой дед. -
Пошли-ка вы в баню. Попарьтесь как след.
А мы, мужики, опосля подойдем.
Надеюсь, парную в порядке найдем…
Пущай уж попарится женский народ.
А ты пока, паря, шмыгни в огород.
Мы там возле бани малину сажали.
Дай Боже, штоб птицы ее не собрали…
Я как медвежонок в малине укрылся.
От внешнего мира я здесь затаился.
Малину жевал и на баньку глядел.
Короче, от счастья я просто балдел.
Вдруг вижу, что двери у баньки открылись,
и два силуэта в дверях появились.
А рядом там бак. В нем речная вода.
И пара стопы направляет туда.
В руках у них две деревянные шайки.
Притихнув, глазею на них без утайки.
Я голеньких женщин увидел впервые.
Как куклы красивые. Только живые.
Особенно Юлька. Но бабушка тоже.
Совсем на старушку она не похожа.
Смеются. Я вижу - речная вода
для них удовольствие, а не беда.
Облились. Обтерлись. Оделись. Обулись.
А мысли мои как от спячки проснулись.
И вьются с какой-то они суетой.
Так встретился с женскою я красотой…
- Ну ты погляди… Молодцы наши бабы!
Парок нам оставили, в общем, не слабый.
Он мягкий, рассчитанный на новичков.
Из нас, из двоих, кто здесь в баньке таков?
Я молча сидел в жарком мягком тумане.
Конечно же, я новичок в этой бане.
Но пот с меня лился не как с новичка.
- Однако, парнишка, прими-ка кваска.
Ты видел - я в топку подбросил дрова.
Пущай огонек в ней качает права.
С водичкой котел подогреет сильней.
В жаровне поджарит зады у камней.
А мы энтот ковшичек квасом наполним
и кто тут хозяин им сходу напомним…
И хлебом ржаным вдруг пахнуло в парной.
И вихрь раскаленный прошел надо мной.
Я, чтоб не обжечься, прилег на полок.
- Не бойся. Лежи. Все нормально, милок.
Я венички наши пролил кипятком.
Ты чуешь - березовым пахнет листком.
Не бойся - весь жар там… над третьим полком.
Ну тем, что под самым почти потолком.
Щас веничком я над тобой помашу
и жара поближе к тебе приглашу.
Прохладной водицей тебя оболью
и охлажу черепушку твою.
Ты знаешь, приятная это работа:
пропарить внучонка от пота до пота…
Спина, между прочим, приятно горит.
А дед между делом со мной говорит.
Слова его льются неспешной волной.
Он дарит мне праздник сегодня в парной.
- Как есть я твой нонче единственный дед,
открою тебе русской бани секрет.
Ты, паря, запомни его, сохрани.
Глядишь, и поможет в нелегкие дни.
Дак чем же она привлекает людей?
Своей простотою природной своей.
Огонь и вода, и волшебный парок -
вот в энтом единстве великий урок.
Мы русские люди, внучонок, с тобой.
И русская баня дана нам судьбой.
Вот травку и мяту залью кипятком.
Дыши напоследок лечебным парком.
Минут через десять холодной водой
тебя оболью - и, обратно, домой!
Давно уже ждет тебя рыжий дружок.
А я поспешу на свой верхний полок…
В усы улыбнувшись, мне дед подмигнул
и бодро наверх по ступенькам шагнул.
Ушанкой прикрыл он макушку от жара,
в пимах, в рукавичках полез на полок.
А перед этим добавил он пара -
такого, что вряд ли кто выдержать мог!
………………………………………………
А после в избушке мы все вчетвером
хлебали чаек за семейным столом.
Анчутка у печки на лавке сидел -
мурлыча на наше семейство глядел.
Все были довольны. Размякли душой.
За жизнь разговор получился большой.
Конечно же, вспомнили и о войне.
О маме. О папе. Ну и обо мне.
О баньке, конечно, беседа зашла.
Для деда последней та банька была…
* * *
Я свое Дубровино над Обью
отыскать студентом еще смог.
Моих ног мальчишескою дробью
здесь помечен каждый уголок.
Где-то здесь, на улице песчаной,
дедушку с дежурства я встречал,
с-под полы плаща его случайно
каждый раз конфетки получал.
Он на местной фабричке конфетной
пост на редкость важный занимал -
сладкую продукцию конкретно
от ночных воришек охранял.
И была та фабричка обычной,
но как только началась война,
все, что выпускалось здесь привычно,
отправляла на войну она.
Мне же через деда после смены
в виде трех подушечек-конфет
женщина технолог непременно
посылала добрый свой привет.
Дед берданку нехотя вручал мне,
про себя тихонько матерясь.
В Обь с обрыва осыпались камни,
видно, деда строгого боясь.
Под конец еще скажу про деда.
Как он жил - он так и умирал.
Помню, появился до обеда.
- Стол собрать! - домашним приказал.
Баба Аня, Юля, моя тетка,
девочка четырнадцати лет,
я, пострел четырехлетний, кротко
ждем-пождем - чего промолвит дед.
За окном катилось солнца блюдце.
Шел войны второй труднейший год.
- Господи! Пущай сыны вернутся.
Батька твой пущай живым придет.
С вами расставаться мне не хоцца.
Тока чую - нонче мой черед.
К Кешке в город ехать вам придется.
Славку мать приедет… заберет.
Мы мальчонку с вами подымали.
Он с войной концы чуть не отдал.
Молоко парное выдавали.
Вишь, похож на человека стал…
И прошлась по детской головенке
дедушки шершавая ладонь.
До сих пор во мне, уж не ребенке,
тлеет ее ласковый огонь.
А в ту полночь в духоте запечной,
ничего постигнуть не успев,
я услышал тоненький, извечный
похоронный бабушкин напев.
Дед лежал с закрытыми глазами,
как-то непривычно присмирев.
А над ним печальными крылами
бился в стены бабушкин напев.
* * *
Я с детства люблю стариков и старушек.
Отец мой и мать меня сдать им успели.
И те мне вложили любовь свою в душу.
От смерти спасали. И очень жалели.
Война тогда горем страну окатила.
Все жилы народа тогда напрягались.
Сестренку на кладбище мать проводила.
А я вот живу. Старики постарались.
Любить и жалеть - у нас, русских, в основе.
Два этих словечка - синонимы просто.
Уж если мы любим - жалеем до крови.
А если жалеем - любовь до погоста.
Смотрю на себя и глаза закрываю.
Ну все как у деда. От смеха морщины.
Улыбка от бабушки с виду простая.
Ну, в общем, пожившего вижу мужчину…
………………………………………………….
Любить и жалеть. Слов важнее не знаю!