Старость влияет на мой вечер. Он безволен и сух, в нём нет темперамента.
Встаю я полный энергии, всё призывает меня к свершениям, удовлетворению от проделанного. К гедонизму.
Вечером, что ни спланируешь - неинтересно, скучно. И ты пытаешься себя развлекать едой, телевизором, выпивкой. Всем, что отвлекает тебя от повседневности забот. Творчества почти нет.
Сосуд мой сух. Нечем поделиться, нечего отдать, отлить другому, сделать ему хорошо. Хотя бы сообщить что-то. Вообще что-то сделать.
А утром опять фонтан: бежишь, прыгаешь, почти летишь, всему улыбаешься.
Только где-то глубокой ночью волны энергии начинают прибывать.
Но надо спать, чтобы совсем не потерять ритм.
Чтобы чудесные утра происходили.
Страшно подумать, если проснёшься и почувствуешь себя, как вечером.
Хемингуэй отмечал в каком-то из рассказов, что текст, написанный утром, совершенно не похож на текст, написанный вечером и ночью.
Сам он, по словам Боровика, вставал рано утром, часов в 5 или 6, и работал до 12. Потом уже развлекался: рыбачил, пил...
Наверное, это ритм сложился у него к старости.
Боровик говорил, я слышал по радио, что, на самом деле, не так уж страшно он и пил.
Просто невозможно всё время работать.