Пришелец не смеет на пир войти, лицо капюшоном скрыто, сам худ и оборван, сума в пыли, а голос звучит молитвой:
- Владыка, даруй мне обед и кров, да чашу хмельного эля! Тебе заплатить я за них готов напевами менестреля! - и струны под пальцами - нежный взлет, откликнулось гулко древо, так факелов свет в гущу тьмы зовет, где льется раскат напева.
"Здесь волны дробились о гряды скал,
Здесь ветры крепчали к ночи,
И в месяце виделся злой оскал,
А ворон беду пророчил.
И был кто-то в замке как черт хитер:
Предательством вероломным -
Ворота распахнуты, снят дозор,
Мост спущен в ущелье темном...
Враги ворвались - тяжкий латный строй,
С клинками в пустынных залах,
Всем спящим - мечом подарив покой,
Разбуженным - смерть на скалах.
А рыцарей горстка и сам король
Теснились у дальних башен,
Никто не покинул последний бой,
Был каждый, как зверь, бесстрашен -
Последний оплот под шальной волной,
Нависшей почти отвесно.
И стрелы лились, и гремел прибой,
И всех принимала бездна...
И только к утру звон мечей утих,
Хоть поздно пришла подмога,
Но чудом остался отряд в живых -
Замешкалась смерть немного.
Разбит неприятель, в траве - враги,
И море багрится кровью...
А навзничь в бурьяне лежат свои,
И ангел сел к изголовью"
И звездным дождем небосвод звенел, расстроенным струнам вторя, и каждый, кто помнил, - сегодня пел, свое заклиная горе. И каждый растил от зерна к плоду надежду на месть и верность, и сердцем услышав балладу ту, всяк вторил тому, что пелось. Был звуком, как пламенем, зал объят, и в кубках дымится влага...
И только король, опустивший взгляд, мрачней погребальных стягов:
- Ты песней растрогал сердца. И гнев, сплотивший нас в час утраты, ты смог превратить в колдовской напев из лжи, и из слов, что святы. Но правды той ночи не мог ты знать - предавши своих придворных, открыла врата - королева-мать, она же сняла дозорных. Она призывала наш смертный час, со свитой вассалов верных теснила все дальше от замка нас, где море бурлило пенно. Ее приговор был, как сталь, жесток, нет в песне о том ни слова, - когда в нашей битве за нас был бог, она предала нас снова. Союзники к острова к нам пришли - ослеп вдруг маяк средь бури, и вспороты рифами корабли, и сотни гребцов тонули...
И мы потеряли в сражение том отцов, и друзей, и братьев, и нет никого за моим столом, минуло б кого проклятье...
За что мне такая судьба, певец? Втолкуй ты урок мне божий: чело мне сжигает отцов венец, тоску пью на брачном ложе, я в замке чужой, хоть свой путь на трон врагов устелил телами, но чудиться мне поминальный звон - наказан за что богами?
Певец помолчал, и со дна теней, как лезвием - взглядом волчьим:
- С мятежною матерью ты твоей что сделал той страшной ночью ?
Король на мгновенье почернел, но взял себя тут же в руки:
- Не знаю, она ли... Но градом стрел покрыли мы все в округе... Какая-то женщина в полутьме, и платье - мишень! - златое... Крича, сорвалась, со стрелой в спине в бурлящее злобой море...
- Ты думал, что праведен был твой суд? Что мстил за мужеубийство?
- Я мстил за предательства подлый дух, за лживое сердце лисье!
- С чего же твоя взбунтовалась мать? Ей мало нарядов, злата?
- Откуда бы мог я про это знать? Исчезла она куда-то. Отец говорил, что она больна, и больше не в силах править.
- Отцу была новая страсть нужна, не буду с тобой лукавить. Едва к твоей матери он остыл, сам образ ее был изгнан, недаром заброшенный монастырь здесь к старой тюрьме приписан. Пять лет венценосная взаперти томилась в укромной келье, меж тем как амуры отец крутил, наложниц своих лелея.
Король - сама ярость и боль в лице:
- Как смеешь ты, падаль сучья, такое сказать о моем отце? Палач пусть тебя поучит почтению с верностью королям! Но к черту, не будем медлить - подобных тебе убивал я сам, не первый ты, не последний! - и взмахом меча ветхий плащ рассек.
А платье под ним - златое,
навылет - стрела,
окровавлен шелк.
А в впалых глазницах - море...