Много пишущей братии, мало поэтов, увы,
я к последним себя причислять голословно не буду:
на яйле средь лекарственной, сочно цветущей, травы,
словно пятна кровавые, крымские маки повсюду.
По заросшим траншеям, бывает, проскочит «косой»,
перепёлок вспорхнёт, к перелёту готовая, смена,
старый егерь намается за день с поющей косой,
чтоб оленям в морозы хватало душистого сена.
Муравьёв, словно порох просыпанный, прячет чабрец,
муравейник, как дзот, прикрывает полянку собою,
а в забытых окопах находит бесславный конец
мусор всех пикников, припорошенный наспех землёю.
Обелиск партизанам увенчан железной звездой,
рядом крест православный, венки, чуть поодаль – палатки,
и под звёздною россыпью ночью кричит козодой,
словно тот часовой, охраняя лесные посадки.
Я поездил по свету, бывал и в столицах, и по
затрапезным пошлялся местам, по медвежьим угодьям,
даже в детских мечтах побродил по реке Лимпопо,
но вернулся и вот – ни о чём не жалею сегодня.
Все дороги ведут, нет, не в Рим, а, воистину – в Крым,
где влюблялся, где пел, где объелся черешнею спелой,
и стихи я о нём сочиняю, поскольку любим
этот край бесконечно и тут ничего не поделать.
Сеть крутая тропинок бежит к заповедным местам;
небосвод голубой реактивною сталью распорот;
к самой кромке обрыва пройду осторожно, а там
возле моря вся Ялта, – вольготно раскинулся город.
Я пойду по тропе Таракташской, знакомой давно,
Ялта, как на ладони, звенит Учан-Су, точно сбруя,
все дома и кварталы разбросаны, как домино,
под эгиду стихов задушевных их все соберу я.
И, когда мою крымскость привычно осудите вы,
я скажу, направляясь к туристскому славному стану:
много пишущей братии, мало поэтов, увы,
я себя причислять к ним, чтоб вы не страдали, не стану…