Такие дни, что выходишь, с утра поддав, но
что-то не греет коньяк, а любовь - подавно;
некуда двинуть кости, и зонт сломал.
И архангел в тучах уже расчехляет трубы
и задувает предвечный блюз шуба-дуба,
как бы сигналя в вышних: конец словам.
Начинают джем - но не по наши уши.
Ползи кое-как, выбирая полоски суши,
покуда, скрипя, взрывает танцпол вокруг
застывшее буги лип над пустым бульваром -
в котором, тоже, как ни тянитесь, не встать по парам,
но и не убрать, конечно, корявых рук.
И можно уже расслышать во время пауз,
как, просыпаясь, ерзает верхний ярус -
где бэушные души, утратив тела, а все ж
застревают в ветках, сгущаясь за мокрым блеском,
и как знаменитые губы, которыми больше не с кем,
продолжают бесформенный лепет с затертым текстом -
но и так поймешь.
И моя-то сносилась тоже - дырявой шубой;
так и дам в ней дуба - выводят синкопы зубы,
что осталось жару, до холодов дожгу;
и пока святые идут там куда-то маршем,
полетит она - к прочим пропащим нашим;
пусть рукавами пустыми потешно машут
и кружат так низко, что точно ясно: к дождю.
И хотя с паршивой не срезать полезной шерсти,
ты ее приспособь, например, в огород на жерди,
сунь погремушку из ржавой жести,
может быть так сгодится в твоем саду -
чтоб отгонять ворон от твоих черешней,
чтоб разгонять тоску о любви вчерашней
и дребезжать в окошке в ночи кромешной
для тебя: шуба-дуба-ду, шуба-дуба-ду.