Дорогая Люся,
Позволь, если только ты меня в скайпе ещё не заблокировала, высказаться по следующему деликатному поводу.
Ты напрасно обеспокоена тем, что, как тебе показалось, папа твой «настраивает против тебя СВОИХ друзей и знакомых», – не упрекай его.
Я не собирался тебя поучать в том, как вести себя приличным, нормальным детям, перед которыми предстают неизбежные несчастливые обстоятельства, которые их, детей, собственно и проверяют на нормальность. Я только хотел бы рассказать тебе про то, как я... потерял свою маму.
13 декабря 1985 года я не забуду никогда. Будучи еще на работе в институте, я получил телеграмму, доставленную на мой домашний адрес: «Мама в тяжелом состоянии = Приезжай = Вера». Ее отправила моя самая старшая сестра, жившая тогда в Полетном, что, как ты можешь помнить, – соседнее к Петровичам село. До тех пор мои родители, пребывая уже в очень пожилом возрасте, жили в своем доме вдвоем, в то время как все мы, дети, давно разлетелись по своим местам и собственным семейным жизням. Советская действительность (или мы сами?) оказала моим великим родителям медвежью услугу: все из 10 выживших, воспитанных и неплохо образованных детей, вышедшие в «большую жизнь» (не то что дети иных односельчан!), родительское гнездо постепенно покинули. И это по привычке казалось самим собой разумеющимся, если не неизбежным. По крайней мере, казалось так мне. Мама и папа доживали свой век своей изредка посещаемой парой.
... Когда я прочитал телеграфный текст, у меня внутри всё рухнуло: обстоятельства – крайние. Помню, уронил голову на рабочий стол, пытаясь прийти в равновесие, победить эмоции и дать своему разуму оценить нужные действия. Моя Оля только сочувственно и молча на меня смотрела и только брала мою руку в свою. Бежать, ехать, лететь!.. Нужно было срочно домой, собраться, срочно на вокзал с телеграммой и на первый же поезд в Переяславку.... Ах, на станции Верино ближайший не останавливается, надо через Хабаровск, зато скорым!
И вот я на ж/д вокзале хабаровским вечером. Оттуда надо на Бичевской прямой автобус, если он еще не ушел. Не ушел еще.. Срочно позвонить в Петровичи!.. Прямо с вокзала. Я не помню, что помогло мне чудесным образом срочно добыть сведения, каким образом это можно сделать из привокзального почтового отделения (может, моя телеграмма, а может – выражение моих глаз), но разговор с кем-то в петровическом сельском клубе вскоре состоялся. Кажется, это была завклубом тетя Валя «Лёпина», а может быть и нет. Я лихорадочно просил сходить к моему дому (прямо через дорогу ведь) и узнать, что и как на текущий час, но мне отвечали уклончиво... Пока не произнесли: «Сережа, мамы больше нет...». Я попросил повторить, не веря такому. Ну как же могло быть так? Ведь это моя МАМА... она не может не быть... ВСЕГДА. Представить противное казалось невозможным. Но...
Следующие минуты я запомнил себя стоящим прямо посреди того большого зала, с колотящимся не то что сердцем, но телом. Но главное было в том, что я на какое-то время потерял ощущение, где на белом свете я вообще нахожусь.
Опоздал... Спешить теперь некуда? Страшно.. Ехал в автобусе в оцепенелом состоянии, не представляя себе, как я сойду на своей остановке и что я там встречу.
Ночь уже. В хате огни светятся, всё как обычно, и даже как бы... ядовито-празднично. Первый порог. Родные лица,... но даже не останавливаюсь в сенцах. Далее через порог: передо мной уже оформленный гроб с (не мог поверить глазам) родным ликом, но уже сильно изменившимся в чужую сторону. (Потом, на морозе, оно исказилось еще больше.) А в тот первый миг, когда на
коленях стоял рядом, немыслимо казалось, что это взаправду. Хотелось, чтобы стрелки на всех в мире часах повернули в обратную сторону.
Где тот момент, когда человеческое существо начинает осознавать неизбежно случившееся?
Последующие дни и ночи (ждали всех дальних детей, всех до единого) проведены в бессонном состоянии, перемалыванием с сестрами и братьями всего случившегося, с рассказыванием и пересказыванием вновь прибывающим...
Папу, который к тому времени, как ВСЁ ЭТО случилось, был уже несколько лет наполовину парализован, мама обихоживала одна, сама, до своей самой последней минуты. В тот роковой вечер она упала в сенцах без сознания, наверное, принеся охапку дров к печке, чтоб ее затопить. И папа, забеспокоившийся и долго звавший из другой комнаты не отвечавшую ему «Марею», каким-то образом докричался до проходящей на улице соседки, слава Богу... Но было уже поздно.
Мама, так и не приходя в сознание, умерла раньше того, как Вера отправила всем телеграммы с текстом «в тяжелом состоянии». Маме было 73 года. В анамнезе (кажется, верное слово?) указаны целые охапки болезней, на которые она почти никогда не жаловалась. Лишь изредка в свои приезды я, припоминаю теперь, мог слышать ненавязчиво пророненное слово «кинули». В 80-е годы то слово еще не потеряло свой первородный смысл – не то что теперь.
На похоронах я встретил свой юбилей, свое 30-летие. Я встретил его на морозе. Ходил по грудам свежего гравия вокруг ямы... в слезах и совсем без шапки. Как безумный. Никого не слушая.
Ехал домой ночным поездом во Владивосток. В холодном темном вагоне – не поверишь – не было вообще никого больше. Обрушились потоки слез. Какой там сон... Чтобы выжить разумом и сердцем, под стук колес сочинил свое первое в жизни серьезное стихотворение, заканчивавшеся словами: «... Показались осколки зари. Я от слез выжимаю подушку. Ты меня, проводник, не жури.»
Заболел воспалением легких и месяц пролежал в больнице.
С уходом мамы оказалось, что она, именно она была сердцем нашей семьи. Как только оно перестало биться, даже папина социально уважаемая значительность, к которой все привыкли, как-то померкла. Папа, вырванный из родного гнезда, не намного пережил маму. А родного гнезда уже нет совсем. На его месте пустырь с травой выше моего роста, и только редкие признаки позволят угадать границы моего родного двора. Это страшно и невыносимо видеть.
Ребята, не бросайте своих родителей! Они единственные на всю вашу жизнь. Цените последние годы, месяцы, минуты и часы, пока они с вами. Лучше рядом, чем на расстоянии. Не предавайте маму и папу. Не предавайте себя.