Осенняя стая
на расстоянии трёх километров
подобна облаку дроби,
презревшему наши законы, —
пригоршня чёрного перца,
парящая в сумрачном небе,
дышит, сгущается,
пробует нить горизонта
на натяжение
и,
развернувшись,
летит на охотника смело.
Небо уходит на север,
сжатое греческой Сциллой восхода
и римской Харибдой заката.
Так уж сложилось, что сегодня закат,
и чёрные оспины неба —
едва различимые зёрнышки мака —
ищут единственно верную форму,
понятную глазу
и для зрачка заключённую
в сотнях осей и проекций,
несводимых друг к другу.
Киприда гадает по птицам,
как мы — по песочным часам
и по каплям клепсидры.
У неё за спиной
не затих
и поёт пресноводный источник,
сладкая влага его
омывает солёные слёзы
Средиземного моря,
дарит прощение
не утихающей жажде.
На Лачи
спускаются сумерки дня,
который,
пока что,
не станет последним.