Господа, вот и осень - ноябрь жив,
Обжигает кленовым листом без стыда, без совести.
Будем бродить по опушкам, руки за спину заложив,
Мемуары пописывать, перелистаем повести.
Он же не томик Пушкина, но с собой ношу
И за ношу его считать я могу едва ли,
Как кишлак, не продавший душу ни черту, ни торгашу,
Громоздится гордо среди вековых развалин.
Путнику паутинку в пути: тик-так,
Талому - только толика малая-малая.
И в карман его не убрать, и все ж не носить же так,
Вдруг кто заметит его, украдет, ну мало ли.
Или вдруг он сам вырастет, выпрыгнет во весь рост,
И за мной по пятам, а я у почтового ящика
Буду стоять спиной и, отбросив хвост,
Обернусь, ощетинившись, звероящерка.
Взгляд сфокусирую, на языке слюна.
Господа хорошие, вот так встреча!
Только ж Вы не знаете ни хрена -
Ни врачи, ни лечи отнюдь не лечат.
И он скажет "Амен", такой родной,
Но свет будет падать так, что как будто скулы острее стали
Оттого-то и время бежит одной
Непрерывной линией закаленной стали.
И он скажет "Амен, блаженная, вот и я!
Сколько можно меня таскать в закромах кровеносной своей системы,
Прямо тут, в подеберье, да без белья?"
Но, мне кажется, мы отошли от темы.