всё ты, маленькая Эльвин, жаждешь всем помочь.
поднимаешь со дна тех, кому уже плыть невмочь
или, болью чужой пропитываясь насквозь, другим посвящаешь ночь,
а потом выжимаешься, как мокрое полотенце,
на часок уходя,
но от них никуда не деться.
и с течением времени их становится больше, а взгляд - зверее,
и любой из них не то что надломленный, он – потерян.
и сдвигаясь вокруг тебя поплотнее, чуть не сминая,
перекрывая собою солнце, воздух перекрывая,
они вдруг вспарывают животы.
и из них начинает литься
чёрное, грязное-жёлтое и гнилое по половицам.
и лица при этом у них такие,
пустые лица,
а ты захлёбываешься. и всё прекращает длиться.
и на следующий день, поднимаясь из липкой лужи,
зашивая пуза свои худые, разгруженные,
отряхивая ботинки, сетуя на дорогую химчистку,
они уходят, оставляя тебе записку:
«Дорогая Эльвин, всё прошло чудесно, жаль только – мало.
Ты уж постарайся не обижаться на нас, на хамов,
мы открыли душу, и так нам всем полегчало.
Обещаем, это только начало.
Мы ещё увидимся обязательно,
будь, Эльвин, к нашим месседжам повнимательней.
Ну давай, до скорого, нам уже торопиться надо.
P.S. Раз всё равно остаешься здесь, приберись тут, ладно?»
ты лежишь на полу, кроме их и тебя этой слизи никто не видит.
но вся комната, вся - будто в груде открытых протухших мидий.
всё кругом в этой слизи,
омерзительной, гадской слизи.