***
Мой Дальневосточный Дед
не годится для бесед.
Молчалив, нетороплив
и в быту неприхотлив.
Он японский кейс охотно
променял на плащ болотный.
Он не курит и не пьёт,
сам себе обувку шьёт,
сам себе одёжку моет,
молча с Бабушкою спорит
и умеет печь блины.
Мы друг в друга влюблены.
Строен, с чёрной бородою.
Взгляд лучится добротою.
Он в свои полсотни лет –
самый лучший в мире дед!
Далеко, в таёжной чаще
проживает большей частью
и обходится без слов.
Он – охотник. Тигролов.
Но сегодня Деда с нами!
Он хозяйскими делами
занят: крышу починить,
счет внучатам учинить.
У него душа богата,
у него рука – лопата!
Холит Бабушка его,
побродягу своего.
Он покажет рысий коготь
и трёхстволку даст потрогать –
вещь, святую для него
(мы с ней роста одного).
Подрасту ещё немного –
он покажет мне берлогу,
где сезон тому назад
спас он пару медвежат.
Он свистульку мне из глины
подарил, и клык тигриный!
Чем порадую в ответ?
– Я тебе сыграю, Дед! –
и бегу, хватаю скрипку.
Дед опёрся о калитку,
в старый пень воткнув топор
(он выравнивал забор).
Восхищённо, осторожно
смотрит он, жилец таёжный.
Где он скрипку там видал?
Лишь по радио слыхал.
И скрежещущие звуки
понеслись. Гримасу муки
спрятал Дед в большой кулак:
– Ай да внуча!.. Так-так-так!..
Дык, и Солнце не без пятен!.. –
Дед предельно деликатен.
Ну, какая там игра –
экзерсисы школяра!..
…Подлатав в хозяйстве дыры,
Дед вдруг сделался унылый,
омрачила грусть лицо.
Ходит, гладит ружьецо.
И со взглядом, полным муки, вознесла Бабуля руки
и скрестила на груди.
Хмуро молвила: «Иди!»
Подменили Деда будто!
Гнёт домашнего уюта
сбросил он, как гнёт оков.
Взял рюкзак – и был таков!..
…Вот, начать бы всё с начала!
Вот бы я ему сыграла!
И стихи б ему прочла,
и в тайгу бы с ним пошла,
навезла б журналов, книжек,
напекла б ему коврижек,
научила б пить вино...
…Только умер Дед давно.