Кто ж знал, что мое страдание плоско,
Кто знал, что и рифмы будут плоскИ.
Никто ведь не думал, что я какой-нибудь гений.
Многим строки мои были мерзки.
Я привык: ко всему человек привыкает.
Я лишь с одной вещью не могу примириться:
Мне в руки не дАлась даже синица,
А журавль далеко в небе ждет,
Пока горечь потери пройдет.
Кружит надо мной словно ястреб,
Пока я камнем бросаюсь в алую пену.
Верните мне ветер весны и забвенья.
Верните! Верните.
Уберите алкогольный вол,
что течет по вздувшимся черным венам.
Я сорву с себя серый покров
И чертову алую пену.
Я сорву и личину счастливца,
Палача и страдальца,
И останусь таким,
Каков есть.
Перед вами себя обнажая,
чтобы каждый увидел
покалеченное ножами.
Я бы кричал,
Я бы бился и верил,
Я бы сопротивлялся,
Был бы мастер,
А не подмастерье.
И больше бы я не молчал.
Я, как мастер кинической школы,
Когда и что хотел бы Вещал
И винил всех и вся,
И меня бы прогнали
- Я бы снова пришел.
Как уже кто-то до меня сделал.
И из гроба пропало бы тело.
Все бы стали креститься,
Но
В кремации ничего святого нет:
Кремированное не подлежит реставрации.
Окончен срок.
Ваше время прощаться.
Сколько накапало? Две недели?
Две недели не срок,
Но хватает сполна,
Пожалуй, возьму еще парочку в долг.
Как - нельзя?
Ах, нельзя?!
Ну хорошо.
Две недели - не срок,
А вот в стихе слишком уж много строк,
но две недели в них не уместишь.
Будем прощаться с тобой.
Приходи на мои похороны.
Я тебе из гроба плюну в лицо,
Поцелую
Исдохну.