"Неужели Некто всё ещё благоволит ко мне?.."
Сегодня, в день Воздвижения Животворящего Креста Господня, в день, когда
мысли его были всецело во власти евангельской строки - "Лазарь! иди вон", он,
наконец-то, снова встретил одинокую женщину, которая жила в окрестностях
любимого им парка, встретил последней из тех троих, когда-то непроизвольно
выбранных им людей, кто, являя пред ним в благословенные минуты тишины ещё
только нарождающегося дня свои неповторимо-влекущие лики, пробуждали
затухающее было в его беспокойном сердце желание СЛОВА вечно волнующей
загадкой ожидающих бессмертия непознаваемых человеческих душ. Всё как будто
вернулось на круги своя, пусть и с возрастающим чувством не отпускающей потерянности, а в нём уже не было того прежнего ощущения умиротворённости,
некогда вызывавшего в его неуспокоенной душе светлую радость от окрыляющего
соседства неизменно околдовывавшего его божественного мира. Женщина шла с
накинутым на голову капюшоном тёмного, негреющего своей искусственностью,
пальто, заметно постаревшая, с той же, так легко распознаваемой, зябкостью,
властно сковавшей её всё ниже клонящуюся к земле и прежде не особенно
привлекательную фигуру. Остановившись, он смотрел ей вслед без извечно
отстраняющейся надежды, с чувством замершего в тот миг теряющегося сожаления,
всё более разрушаемого восклицающей фразой, явленной миру в свете истины с руки любимого ученика: "Лазарь! иди вон."
Они все живы! Живы!.. И ни это ли слава Божия?!
Они всё ещё здесь, на земле, и значит в полной мере сохраняются смысл и
целесообразность во всём, что случается и что происходит: в блаженстве и в
утрате, в надменности и в смирении, в бездушии и в неизменно спасающей
земной человеческой любви.
Несколько недель назад, скрываемые до того счастливого мгновения
многочисленными днями томительного ожидания, он увидел первым, наречённого им
блаженным, пожилого мужчину с чудинкой, прежде стремительно проносящегося
мимо него с неизменно устремлённым, как казалось ему, в разверстую перед ним
бездну, отстранённым от мира сего, немигающим взглядом, всё в той же вязаной
шапочке, но уже почти с полуистлевшим бубоном, теперь заметно прихрамывающего
на левую ногу, нескрываемо обнажая на своём смертельно исхудавшем лице
гнетущую боль и безмерную усталость.
Как же коротка была эта долгожданная встреча и каким безмерно-огромным
осталось предощущение не возвращающегося исчезновения... исчезновения, надёжно хранимого обретением предстоящего бессмертия. Ведь нужно только поверить, поверить ни о
чём не спрашивая и не задавая, рвущих неуспокоенную душу, терзающих нескончаемых вопросов. И будешь прощён и спасён, и воскреснешь к жизни вечной
и блаженной, вне мира зла и печали, неутешительной скорби и безрадостного
ожидания. Но на его удивление, он пошёл в сторону от любимого им пути, где в
давние дни и проходили их мимолётно-трогательные встречи, внося в его непримечательную жизнь живительный отголосок уже всё чаще ускользающей от него тихой радости.
Что же могло случится? Почему их некогда сходящиеся дороги вдруг внезапно
разошлись, оставляя каждого из них в своём выстроенном одиночестве,
бесцеремонный разгул которого явно приносил им не сопоставимое по ощущениям и
восприятию пребывание в окружающей их, всё более учерняющейся, реальности.
"Господи, неужели Ты отдаляешь его от меня, уводя к невесомым вратам нового
мира, где наше вознесённое - с вечно мятущейся душой - одиночество,
грозится стать абсолютным и бесконечным? Неужели я потеряю его навсегда,
обретая взамен огромных, успокаивающе-бездонных тёмных глаз, вечный холод едва
ли утешительного бессмертия? Ах Иоанн, Иоанн... Что же натворил ты, поведав
извечно искушаемому человеку, щемяще-безрадостную историю воскрешения уже
изрядно смердящего Лазаря. Да и зачем была исполнена просьба живущих в ожидании смерти, вернуть обретшего жизнь вечную, в переполненную жестокостью и злобой
обитель земного существования? И не было ли прежде сказано: сколько же ещё
свидетельствовать, чтобы вы уверовали? Или Лазарь та невысмотренная
человечеством жертва, дабы мир принял через явленное ему, миру, чудо,
Сына Человеческого? Но кто из нас возьмёт на себя смелость и открыто признается в том, что всю свою сознательную жизнь мы старательно и настойчиво ищем близости умиротворяющей тени, где только и ощущается в полной мере чудо
земного бытия. И что ради этого наши бессмертные души готовы многим жертвовать и на многое соглашаться, чаще всего совершенно не заботясь о последствиях
нами творимого..."
За два дня до встречи с женщиной он почти было столкнулся на главной аллее
парка со значительно пополневшим толстячком, неторопливо вышагивающим только ему
ведомый путь. Впервые их встреча произошла чуть заполдень, в пробудившейся
суете солнечного сентябрьского дня, то и дело заставляющей вспархивать в
приветливое своей звонкой чистотой небо, огромную стаю вечно голодных голубей.
Обременённая возросшей тяжестью своего явно размягчённого тела, походка
толстячка стала ещё более неторопливой и гусиноподобной, сделав его и ранее искривлённые ноги уже изрядно дугообразными. Как и первым встретившийся ему блаженный, толстячок свернул в сторону на единственном перекрёстке аллей парка,
оставив ему лишь скупую возможность зреть его заметно укороченную, оплывшую спину. И всё же он почувствовал в этом ощутимо округлённом человеке, встречи с
которым чаще других проходили лицо в лицо, присутствие какими-то неведомыми путями обретённой им безмятежности, уводящей его по-прежнему изысканно-сервированную фигуру к границам, как ему показалось, ожидаемого покоя.
Встретив последнего из троих, о ком так тревожилось и печалилось сердце его,
он вдруг ощутил прежде незнакомое ему чувство устрашающего опустошения. Среди
любимых ли они? И так ли чисты и безгрешны те, кто, возможно, могли бы просить о них? А он?.. Он!.. Что сделал он со своим ничтожным косвенным участием, вжатом
в хрупкие границы подчас с такой лёгкостью покидающих его дум об этих случайных людях, для торжества дарованного им свыше дара лицезреть безмятежно и радостно
этот околдовываюший своей непостижимостью, божественный мир.
Уходят дни и времена, сохнут и снова возрождаются травы и листья, сглаживая и успокаивая наши воспоминания о некогда пережитых нами блаженств. И с каждым стремительно уходящим мгновением, в памяти остаётся лишь то, что в назначенный срок исчезнет навечно и безвозвратно, даровав в последний миг самую светлую и
безгрешную радость вне однажды осознанной нами жестокости просьбы о воскрешении,
отбирая у ожидающего нас бессмертия возможность даже мимолётной встречи с
оберегающим нас светом заведомо смертных человеческих сердец.