Небесный циферблат казался плоским,
И всё вокруг пространством было сыто.
А неизвестный миру Циолковский
Баюкал в люльке маленького сына.
Просторный май в сады ложился грудью -
Считай, весна задержится надолго.
А неизвестный миру Шикльгрубер
Держал за ручку юного Адольфа.
Ютилась ночь на временной орбите,
На шее тишины болтался крестик.
И увлечённый астроном-любитель
Заучивал фамилии созвездий.
Грядущий век бросал кривые тени
И отражался месяцем в стакане,
Где Ленин никакой ещё не Ленин,
А Сталин никакой ещё не Сталин.
Всё так же ночь темна и недвижима,
Спешат на стенах маятники-судьи.
Не дрогнула великая пружина,
Ничто ещё не начато по сути.
А впереди покорность новой эре,
И старый мир застыл уже понуро,
Предчувствуя и смерть своих империй,
И пусковые шахты Байконура.
Предчувствие - как двигатель последний,
Где вместо шестерёнок встали дети.
И вот бежит пацан десятилетний,
В малиновую курточку одетый.
Мой век его рукой проголосует -
Кому стрелять, кому стоять мишенью.
Когда учителя благоразумны -
Учеников не тянет к разрушенью:
Так пишет второпях весна любая,
Но вряд ли педагогов совесть мучит.
История - не вечер школьных баек,
А дело рук настырных самоучек