Я был влюблен в Нину. Есть красивые статные холодные девушки, к которым больно подойти. Они проходят мимо тебя, втайне надеясь, что ты обратишь на них внимание именно из-за их холодности. И ты внимание обращаешь, но никак не можешь к ним пробиться. Тебя сковывает ненужная застенчивость, наверное, от нахлынувшего страха получить отворот-поворот или не получить совершенно ничего.
Нина была иная. От нее шел свет, она была полновата, с голубыми, глубоко посаженными глазами, широка в плечах и как бывает с такими девушками, весела и остроумна. Она не была красива, но всегда оставалась в центре внимания, и самый последний закомплексованный парень мог запросто с ней общаться и полагал, что именно ему она источает свои флюиды,
Во всеобщей любви были и проблемы. Если холодная девушка могла искренне принять тебя, то Нина из-за видимой доступности никого полюбить не могла или не хотела, но в то время я еще не понимал этого и как слепец брел за ней.
Общение с Ниной давалось легко. Я не раз водил ее в театры и в кино. Однажды, мы ездили на кораблике по Москва-реке. Я даже обнимал и целовал ее. Но у меня всегда оставалось странное чувство, что Нина просто позволяет это с собой делать. Что с такой же легкостью она может это позволить и моему другу Володе и моему недругу Кириллу и вообще кому угодно, но никогда не перейдет тонкую грань, которую я тогда по молодости лет не понимал и не ощущал.
— Смотри, смотри, чайка, — кричала Нина и тыкала в небо, пока мы стояли на смотровой площадке Воробьевых гор и обозревали столицу. И чайка слышала Нину и разворачивалась, и летела к ней, словно хотела сказать: «Я тоже очарована тобой, Нина».
Из-за этих странностей я почему-то возомнил, что Нине, московской домашней девочке, можно запросто предложить зайти в общагу, а жил я тогда, как приезжий из Челябинска аспирант, в небольшой комнатке в главном здании МГУ. Мне даже в голову не могло прийти ничего плохого, к тому же Нина всегда отказывалась.
Если бы я жил с кем-то, например, с Володей, то она бы ко мне зашла. Но к одному не хотела. Я уже отчаялся, но однажды, в феврале 1991 года Нина сама постучала ко мне, протиснулась в узенькую щель и уселась на краешек кровати. Я поставил чайник, мы немного поболтали, попили кофе с плюшками, потом стали обсуждать общих друзей. Неожиданно Нина попросила мой паспорт:
— Дай, Игорь, он же тебе не нужен в ближайшее время?
— Зачем, он тебе? — удивился я.
— Ты же любишь меня, дай паспорт, — мы никогда не говорили с Ниной о любви.
Если честно мне паспорта не было жалко, но почему-то в этот момент я положил руку ей на коленку и Нина даже ее не отодвинула. Я попытался обнять Нину, но как обычно Нина позволяла многое, но все-таки не все. Как я не пыхтел, как ни старался, но Нина только улыбалась и просила у меня паспорт.
Я боролся с ней полтора часа и в конце концов бросил это безнадежное дело и кинул Нине паспорт:
— На, возьми!
Нина поправила платье и прическу и быстро ретировалась. Вернулась только через неделю. В моем паспорте стояла отметка об обмене денег. На дворе шла Павловская реформа. Если честно мы с Ниной больше не встречались и мне больше не приходило в голову с ней общаться, но я часто размышлял об этом случае.
Почти всегда, когда я видел Нину с очередным ухажером я думал, что ее заставили непредвиденные обстоятельства, возможно ее отец видный генерал МВД надавил на нее или мать устроила легкую истерику и бедной светлой Нине больше ничего не оставалось, как пойти в мужское общежитие.