Он не утратил к жизни интереса
И сочинять умел в огне хмельном.
Куприн любил осеннюю Одессу
С её неумолкающим дождём.
Портовый город жил с тоской о лете,
Стручки акаций падали в закат,
Но мысли о гранатовом браслете
Являлись и дрожали невпопад.
Бежали по аллеям злые тени,
Вновь с моря налетал безумный шквал,
И, плача от тоски и вдохновенья,
Еврей-скрипач в Гамбринусе играл.
Средь опустевших дач и огородов,
В окне томился сонный огонёк.
Куприн любил ненастную погоду,
Он возбуждался пляской вин и строк.
Знакомые каштаны стали ниже,
Чужбина бесконечно неправа.
Другая осень, в горестном Париже,
Ему не подарила колдовства.
Он наблюдал без пыла и азарта,
Как дождь бесцельно плакал по стеклу,
Как тёмные осенние мансарды
Спокойно плыли к сонному теплу.
По ресторанам сказка не скиталась,
Струили вина жалкий аромат.
И не писалось, и не улыбалось,
И не летело в мыслях наугад.
Пригоршню строчек в синий мрак забросив,
Куприн ругнулся матом сгоряча.
Он брёл, потухший, сквозь пустую осень,
В ней не было еврея-скрипача.
Опять тоска, взлетев на антресоли,
Обманно призовёт чужой закат.
Чужие скрипки не подарят боли,
Чужие бездны душу тяготят.
Обнимет Куприна судьба немая,
Где всякий день – усталый инвалид.
Вернётся он, уже не понимая,
Что путь в Одессу сказочно открыт.
Дожди осенний город полонили,
Струится в окна аромат вина.
Скрипач-еврей сыграет на могиле,
Забывшего про счастье Куприна.
Рафаэль-Мендель
25 октября 2016 г.