Живет или жил у нас на садовом участке соседнем
Обычном таком по виду и духу
Некий мужик, лет шестьдесят или минус шестьдесят,
То ли мебельщик бывший, то ли мастер-золотые руки,
В общем, бомж он, Валера.
Я узнал, что он бомж и Валера, по правде, только сегодня,
Когда вышел из дома на своем садовом участке,
Разминаясь от чтения книг и занятий науками.
Вижу я: за забором мужик этот, выглядящий как всегда во все время,
Колотит и пилит свои табуреты и тумбы, мастерит, в общем.
Я подошел, поздоровался через забор, разговор завязался.
Как-то спросил между делом: — Как тебя звать-то?
— Валера, — ответил.
— А почему?
— Вопрос на пятерку, — он улыбнулся и рассказал примерно такое.
— Ты, я смотрю, как и я, тоже двуногий,
Тоже рожденный людьми и природой.
Ну, тогда нет ничего странного в том, что
Отец мой тоже был, и звался Валерой,
И дед мой Валера был так же сыном Валеры.
Дальше ты уже понял, наверное.
Были и братья, и сестры, но не которые
В монастырях себя так называют — другие.
Дед мой однажды пожал руку Хрущеву.
Было это в Москве в сорок девятом,
Дед тогда на таможне работал,
Ну а мне было минус двенадцать.
То есть ноль лет когда мне случилось,
В небо взметнулся Юрий Гагарин.
Как я стал мебель делать — сам не знаю.
Что-то дед показал, чему-то сам научился.
Так-то я больше по пайке работал:
Магнитофоны паял, они были в то время,
Но не у всех. У меня самодельный,
Там вон лежит, — он махнул в сторону дома, —
Вроде работает даже, давно не включал уж.
— А жена как, а дети? — я спросил после паузы длинной.
— Ни того, ни сего, я же бомж, — хрипло он засмеялся, закашляв.
— Помню, как в окопе сидел я в Испании, — тему он перевел неожиданно.
Я: — Это в гражданскую? На чьей стороне хоть?
— За анархистов. Был добровольцем.
У меня тогда была переписка с одним французским поэтом —
Имя я не скажу, потому как он малоизвестный —
В общем, он мне в тридцать шестом написал прямо в Липецк,
Где я тогда жил и служил. Мол, приезжай на защиту республики,
Чтоб отдать пламя сердец наших обратно вечному Солнцу —
Это я его только что процитировал.
Мне тогда только минус двац-пять исполнялось.
Что говорить, я собрался — и в путь.
В общем, вот с этим поэтом я и сидел много раз
В окопах, землянках, иногда под обстрелом.
Нас победили, республика пала.
С тех пор я вот здесь, а он вроде уж помер.
— Это печально, когда поэт идет на войну и не гибнет на ней, — вымолвил я, немного подумав, —
Это напомнило мне роман Гёльдерлина
"Гиперион". Но твой рассказ интересней.
— Ну, спасибо, — он ухмыльнулся, — все мы поэты плюс или минус,
Только кто обеспечен,
А кто бомж, хоть и с садом.
Знаешь, вообще, я считаю мир весь единым,
Бесцельным, нестареющим, данным лишь в мысли.
Нету движения, времени нету.
По поводу времени...
— А, ну это мне уже не интересно, —
Я улыбнулся и ушел.