Если все тебя хвалят, значит ты уже умер.
Жюльен де Фалкенаре
Уже вторую неделю они делили по-братски постель и кров тесной меблированной мансарды в старом доме фешенебельной улицы берлинского района Шарлоттенбург. Она сразу почувствовала его внимание и заботу, затем случилась та самая душевная связь, что делает безумными разнополые тела. Как ни старайся, природа всегда берет верх над разумом. Нет, он не был ей отвратителен. Спокойный открытый взгляд и его нежные руки внушали доверие, при каждом появлении Джунио ее глаза светились нескрываемой радостью, ночью хотелось свернуться калачиком, как в материнской утробе и принять его ласки, но Мэр боялась ему не понравиться, ведь собственное прошлое было совсем не безоблачным и опыт интимного общения у нее отсутствовал, - поцелуи в щеку и объятия соратников, обещавших дожить до победы, не в счет.
Он тоже страшился своих эротических мыслей и внезапно нахлынувшей волны притяжения к ней, хотя больше всего боялся стать предателем в собственных глазах. Не родины, не воинского долга, он боялся предать ту, которой прилюдно поклялся быть верным до гроба. Впрочем, что есть на войне супружеская верность? A la guerre, comme a la guerre…* То, что случилось между ними в этой крохотной комнатушке, было больше чем любовь. Это было сильное желание сущности выжить в той напористой атмосфере человеконенавистнической пропаганды, идеологической имперской лжи и очевидных преступлений против всего, что некогда составляло гордость европейской цивилизации: право на жизнь, свободу передвижения и собственные взгляды. Ничего из этого в Германии, похоже, уже не осталось…
Аллегория не заставила себя долго ждать. Появившись также внезапно, как в первый раз, из роскошного лимузина болгарской дипмиссии, она окликнула его и предложила пройтись с ней по немноголюдной улице Мюленштрассе, вдоль реки Шпрее. Она, как всегда, была элегантна и со вкусом одета, в руках - маленькая сумочка от Hermes, которая очень мешала ей сосредоточиться и злясь на свои эмоции и на него, недогадливого истукана, готова было кинуть ее в темные воды "самой широкой улицы Берлина"!.. Наконец, собравшись с мыслями, Светла взглянула ему в лицо и сказала:
- Я Вас прощаю. В конце концов, сама виновата, не нужно было лезть туда, куда не следовало… А Вы, Джунио, меня когда-нибудь помилуете?..
Из всего сказанного Валери понял, что стал для нее, избалованной мужским вниманием моравки, самоцелью, может быть даже желанным призом, однако это совсем не входило в его планы, напротив. Чем он мог ей ответить, кроме как выученной когда-то, в римском Ла Сапиенца, фразой:
- Vel sapientissimus errare potest...**
Разумеется, синьор-лимон уже все "забыл". Аллегория кисло усмехнулась и в спешке простилась, отчего-то первой пожав ему руку, и он вдруг почувствовал в своей горячей ладони, будто приклеенный скотчем, маленький металлический предмет.
Мэрин успешно выполнила намеченное задание, скопировав доступные ей страницы разработки того страшного оружия, которого так и не дождался фюрер и его непобедимая армия. Через месяц все это, в зашифрованном виде, переплыло Ла Манш и легло на стол военных и гражданских экспертов английской разведки. Все же, ее ратный подвиг на передовой невидимого фронта не остался безнаказанным. За ней следили десятки заинтересованных глаз и однажды, оступившись при организованной встрече провокатором спецслужб, вышла во всеоружии к всполшенной толпе солдат и отстреливалась до последнего патрона, пуля которого была пущена ею самой в свое влюбленное сердце. Валери ничем бы не смог ей помочь, в то трагическое для всех время он был в Италии, на Корсике***, где его ожидала русская разведчица Аллегория, внесшая изменение во всей его дальнейшей разведывательной деятельности.
* На войне, как на войне.
** Даже мудрейший может ошибаться.
*** С ноября 1942 по сентябрь 1943 Корсика была оккупирована вооружёнными силами Королевства Италия.