Лес ещё дремлет в предутренней тиши... Неподвижны стоят деревья, обёрнутые в туман,обильно покрытые капельками росы. Тихо вокруг, мёртво... Лишь кое-где проснётся птица, неуверенным голосом отзовётся из своего укромного уголка. Лес ещё дремлет...а с синим небом уже что-то происходит: оно то побледнеет, как-будто бы от страха, то всполохнёт сиянием, как-будто бы от радости. Небо меняется, небо играет всякими цветами, бледным сиянием прикасается к верхушкам чёрного леса... Встрепенулся наконец и лес, и заиграл.... Зашептали разбуженные листочки, рассказывая свои сны, засуетилась в траве мошкара, разрослось в чаще птичье щебетание и устремилось высоко – туда, где небо меняется, где небо играет разными цветами.
На поляну выскакивает из чащи серна и ,очарованная чудесным концертом, останавливается, вытягивает любопытную мордочку к кровавой черте горизонта, которая краснеет на опушке между деревьями, и слушает.
Трусливый заяц, притаившись под кустом, пригибает уши, выпучивает глаза и словно весь окунается в море лесных звуков...
Но вот хлынули с востока ясные лучи, как руки протянулись к лесу, обняли его, засыпали самоцветами, золотыми полосами упали на синюю от росы траву на поляне, где выразительно на фоне золотого света выделялись стройные очертания серны.
В эту великую минуту тихо раздвигаются кусты – и на поляну выходит Хо. Как тот туман, седая его борода мягкими волнами падает аж до ног, касается травы в росе. Из-под белых лохматых бровей, глубоких глазных впадин выглядывают добрые , лукавые глаза. Вышел Хо на поляну, опёрся на суковатый костыль, мотнул длинной бородой, и повеял от неё тихий ветерок, холодной струёй ударил деревья. И сразу задрожали молодые листья, сбросили с себя дождь самоцветов. Испугалась серна и исчезла в гуще леса, оставив зелёные следы на синей от росы траве. Страх объял зайца, прибавив ещё большей прыткости его лапам... Перепугались птицы и в одно мгновение смолкли. Тихо стало в лесу, страх, как тихо. Только бородатый дед Хо, по-стариковски хихикая в бороду, стоит на поляне...
- Хе-хе-хе! И чего пугается, дурачьё? – шамкал он беззубым ртом. – Деда Хо, которого свет прозвал страхом? А дед совсем и не страшный... Вот поглядите! Ба, да в том-то и беда, что вы не посмеете поднять глаза на деда, потому-то он и кажется вам страхом... Хе-хе!..
Вот всегда так... и все так... Нет, не ври, старый, не все! На твоей долгой тысячелетней ниве жизни не одно встречалось существо, которое смело поднимало взгляд вверх, отважно заглядывало тебе в глаза и тогда... о, тогда хорошо было вам обоим. Потому что смельчаки, уверившись в том, что пугаются по-дурному, набирались новой, ещё большей отваги, а ты, старый, чувствовал , что может быть вскоре дашь покой своим натруженным костям...
Пугаются, а не знают, что страх только и существует на свете благодаря трусости других, что старый Хо уже давно рассыпался бы, если бы все живущие хотя бы раз осмелились бы заглянуть ему в глаза... Хе-хе! Дурачье, дурачье... Только старые ноги утруждаю через дураков.... Вот, как устал!.. е-е!..
И Хо действительно с большим усилием перебирает ногами, кряхтит и, опираясь одной рукой на костыль, а другой поглаживая бороду, садится на траву отдохнуть.
Хо сидит посередине поляны, а вокруг него царит мёртвая, гнетущая тишина. Всё живое,затаив дыхание, не поёт, не кричит, не шевелится, не жуёт. От медведя до мошки всё парализовано страхом. Растения даже боятся тянуть сок из земли, пить холодную росу, распрямить листочки, распустить закрытые на ночь лепестки. Игривый парус солнца останавливается в зелёной чаще и только издалека присматривается к седой, как тот туман,бороды деда Хо, не отваживаясь приблизиться, несмотря на непреодолимое желание поиграть с той бородой...
Хо сидит на росистой траве, а старая память его подсовывает ему образы, где свежими,яркими красками рисуются события духа человеческого. Вот и те высокости, на которые может подняться свободный дух людской, а вот и те провалы, где на самом дне, закованный, как невольник, пресмыкается он в зарослях и темноте... Вот, влача оковы целыми веками,проходят люди, забитые, запуганные, и не насмеляться поднять глаза на Хо, посмотреть страху в глаза... Хо знает, что только единицы отваживаются на это, а отважившись, находят силы разбить оковы... Ой, когда бы единиц тех было больше, может, и не довелось бы старику мордоваться так, блуждая по свету, может быть сложил бы он свои кости в гроб, ибо те кости уже давно просятся на отдых... Ех, когда бы... А тем временем страх уверенно властвует на земле, соревнуется с симпатией, с честными порывами, с обязанностями, ломает жизнь, делает бессильными не то, что бы одиноких людей, но и целые народы...
Страх! Привитый ребёнку, взлелеянный анормальными условиями общества,он становится стойкой эпидемией, становится той мощностью, которая удерживает движение всего живого... Страх!.. Хо – страх! А какой с него страх, когда он четко ощущает себя пылью, немощной руиной, которую только трусость людская гонит с конца света в конец, наперекор воле Хо, делает его злым гением человечества... Ех, доля, доля щербатая! Топчись, как Марко по пеклу... Вот и теперь: хорошо вокруг, отдохнуть бы, а пора на работу... на работу!
Ну, вставай, дед, пора!...
Хо ещё раз посмотрел на молчаливую природу, поднялся, обернулся, как туманом, седой бородой, и пошёл тропинкой из леса на дорогу.
А лес ещё какое-то время стоял неподвижным, как мёртвый. Далее деревья задрожали, встрепенулись, развернули листочки... Луч прыгнул на поляну к ожившим цветам, птицы запели, мошкара засуетилась, лес зашумел, природа вновь воспрянула...
.