Когда я был готов разбить надежды, разрушить жизнь и схоронить мечты,
Когда стоял у края, у границы, и проклинал блаженных и святых,
Ко мне явилась птица, — символ муки, — кричащая от боли и тоски,
А я стоял, протягивая руки; В последний раз объятья широки.
Её глаза мне были откровеньем; состриженные перья коротки;
А я молил её: "Моё забвенье! Позволь мне оступиться, обмани".
Протяжный стон был дерзкою насмешкой. Увы, её ответ понятен мне:
"Коль умоляешь ты меня о смерти, тогда скорей спаси двоих в огне".
И наша кровь мешалась, словно зелье, как яд, что не отравит — воскресит;
И мы вдвоём под алой колыбелью сокрыли веру — кто-то сохранит.
И гордые стояли мы над гробом: как не проси, не пробил горький час;
Мы скинули затасканные робы, что кто-то подберет и после нас.
Её глаза мне были откровеньем: состриженные перья отросли;
И птица не была посланьем муки; и не стенала больше от тоски;
Освободился я и вместе с нею полетом наслаждался: мы вольны.
О, Ворон Чёрный, нет тебя вернее, но ты далек, и также мы больны.