Вот вы, друзья, жалуетесь на свою работу – мол, рутина заела, платят мало, да еще и сверхурочно пахать заставляют. А меж тем есть в мире профессии в некотором роде уникальные, далеко не каждому они по силам, а выходных, отгулов и праздничных дней, представьте себе, там вообще не предусмотрено.
Какие ж это работы, возмущаетесь вы, растерянно оглядываясь по сторонам. Это ж не работы, а сущая каторга. Покажите мне безумца, который добровольно пойдёт на такое…
Не ищите почём зря вокруг, друзья, бросьте короткий взгляд наверх, и всё сразу прояснится.
Сегодня, однако ж, не прояснилось.
Горизонт на рассвете остался тускло-серым, и низкие свинцовые тучи, готовые пролиться дождём, упрямо цеплялись за острые вершины горной гряды, из-за которой каждое утро поднимался ярко-рыжий, словно наливной апельсин, раскаленный шар Солнца.
В час, назначенный Управляющим Небесной канцелярии, Солнце не вышло на работу. Петухи в деревнях молчали, подсолнухи печально опустили головы, потеряв из виду свой единственный ориентир, а люди в большинстве своём продолжали мирно спать в тёплых уютных постелях, и лишь редкие прохожие нарушали тишину улиц бесцельным стуком каблуков по мостовой.
– Зачем я проснулся? Куда я спешил? Чего я хотел? – при встрече друг с другом прохожие не издавали ни звука, кроме сдавленного ойканья, ибо в непроглядных сумерках столкновений лбом было не избежать, но эти вопросы ясно читались во взгляде каждого, стоило людям вглядеться в глаза напротив чуть пристальнее, чем обычно.
… Чем обычно. Непорядок. Так и ко временам Великой Энтропии вернуться недолго…
Небесный Управляющий с хронометром в правой руке и тонким карандашиком за ухом бесшумно спрыгнул с облака в глубокий снег, по которому еще не ступала нога альпиниста, и замер в напряженном ожидании.
Пять минут. Где же это Солнце? Выговор. Когда вернется, обязательно надо объявить выговор.
Десять минут. Строгий выговор. Чтобы впредь неповадно было…
Пятнадцать... Управляющий хрустнул костяшками пальцев. Уволить, немедля уволить, мало ли во Вселенной претендентов на такое-то место? Вон они, красавцы, так и кружат, блестят один ярче другого...
Только кому вручить приказ об увольнении, если бессовестный прогульщик вне поля зрения, вне зоны доступа?..
Сунув в рот два пальца, затянутых тонкой белой перчаткой, Управляющий оглушительно свистнул, но ничего в мире не изменилось, только где-то в горах сошла небольшая лавина.
– Эгей, птицы полевые, звери лесные, рыбы морские, твари болотные, найдите Солнце! Кто найдёт, тому слава на веки вечные и звание венца Эволюции! – крикнул Управляющий, и эхо разнесло его слова от края до края сумрачной долины.
А Солнце на самом деле было не так уж и далеко. Уставшее светило лежало в большой пещере, скрытое от любопытных глаз зарослями вековых деревьев да промозглыми туманами – шутка ли, словно ноябрьская сырость настала посреди июня, а под конец ещё и снег с горных вершин забил единственный выход во внешний мир, и теперь тихо плавился, образуя лужицы в углублениях скальной породы... Впрочем, Солнце ничего не имело против этого – оно распласталось ничком, уже не выжигая вокруг себя траву, не переплавляя песок в стекло, а испуская лишь еле заметный свет оттенка перезрелой вишни.
– Надоело, – изредка вздыхало Солнце. – Всё надоело… Не могу я больше… Не вернусь я к людям…
Рано ли, поздно ли одна не в меру настырная Сорока попробовала заглянуть в слабо освещенный зев пещеры, привлеченная невесть откуда взявшимся на этих высотах теплом и загадочным алым светом.
– Ты чт-то... Или к-кт-то так-кое? – прокаркала Сорока, протиснувшись в узкую щель меж двух камней, загораживающих вход в пещеру. – Так-к эт-то ты беглянк-ка?
– Не выдавай меня, птица, – взмолилось Солнце. – Прошу...
– Непор-рядок-к!! – взмыв в тёмные небеса, завопила Сорока на весь окрестный мир. Таков был её ответ. И настолько сильна была её чёрно-белая мечта прославиться, что устремилась безумная летунья прямо сквозь грозовые тучи, желая быстрее добраться до Управляющего. А обессилевшему Солнцу ничего не оставалось, кроме как наблюдать за летящей в поднебесье птицей – одной из тех, кому оно неизменно указывало путь, согревало в долгом перелёте и сушило после дождя перья.
– Такова, значит, твоя благодарность, Сорока, – едва сдерживая слёзы, ибо слёзы Звезды – небесная лава на Земле, горько прошептало Солнце. – Но друг мой Шторм, неужели и ты не поможешь мне сейчас?
Услышал Шторм отчаянный призыв светила, которое столько раз помогало ему в лихих играх, рождая из морской и речной воды причудливые горы белых облаков, среди которых он носился, срывая на лету их пенные шапки, покуда не наступал для него момент превратиться из Ветра в Ураган и показать свою силу бескрылым наземным существам, что так любят подольше поспать да послаще поесть.
И коротким треском молнии отозвалось в грозовом небе:
– Солнц…
А потом безо всякого перехода грянул гром:
– Я тебя не пр-р-редам, р-родное…
Сражённая молнией, самую малость не долетела сплетница-Сорока до Небесного Управляющего, вышибло из неё дух от удара о землю, да и дело с концом. Но вот Урагану уже не суждено было остаться незамеченным.
– Непор-рядок! – гаркнул Управляющий, выхватывая из-за уха карандаш, и вот уже на разлинованном листе бумаги отмечено – «Ураган (так же изв. как Смерч, Тайфун, Торнадо и др.) – весьма опасный бунтовщик, укрыватель, знатный пламени разжигатель».
Хлопнул в ладоши Управляющий, взмахнул полами своего тёмно-серого плаща.
– Арктический ветер, приди в эти края на мой зов! Угомони своего брата!
Ну, конечно. Красиво говоришь, Управляющий, только не «угомони», а «прогони»…
– Сам уйду-у-у! – на всю долину воет Ураган, и те немногие, кто рискнул выйти на улицу, в спешке и тревоге прячутся обратно, поближе к тёплым печкам, нажористым борщам да пышным грудям своих благоверных.
Выделывая в воздухе самые невероятные кульбиты, Шторм посшибал стальными крыльями полевую кукурузу и оторвал пару крыш на деревенских сараях, зато от погони он на несколько кратких мгновений смог оторваться, и эти мгновения следовало использовать немедля.
Шторм притормозил у входа в пещеру. За спиной он слышал холодную, свистящую походку брата. О, брат будет следить, чтоб всё было вовремя, аккуратненько, по линеечке, от сих до сих, и так покуда либо Шторм вновь не превратится в смирного Ветерка, либо пока он же не соберёт все свои силы в кулак, чтобы рвануть на всех парах разрядно-чёрным грозовым фронтом к обетованной Свободе.
А, ладно. Некогда думать о себе, если близкий друг в беде.
– Чего ты добиваеш-шься, Солнце? – умерив свой напор в присутствии светила, шепнул Шторм. – Хотя бы мне скажи, я же твой товарищ, и любого порву, кто хоть раз на тебя посмеет…
– Спасибо тебе за поддержку, Шторм, – вместо ответа произнесло из своей пещеры Солнце. – А теперь слушай. Отпуск у меня. От-пуск! Бессрочный.
– Но, Солнце, мы все замёрзнем без тебя! Возвращайся, пожалуйста…
– О, да, – внезапно тон у Солнца стал язвительным, как у человека, которому не дают поспать с утра пораньше. – Возвращайся, Солнце, нам некого ругать за то, что его слишком мало, поэтому идёт дождь, а потом за то, что его слишком много, так, что в полях засуха, а на плечах ожоги…
Шторм в замешательстве крутанулся на месте. А Солнце продолжало раскаляться:
– Отдавай, Солнце, нам свою энергию, не светить же тебе впустую! А мы от тебя скроемся в домах да под зонтиками и будем там жить мелко и гадко... И мне ещё полагается вас любить да согревать… Нет. Всё. Баста. Дальше как-нибудь сами…
Почуяв за спиной ледяное дыхание Ветра, Шторм в ярости взметнул горный снег под самые небеса.
– Мы ещё увидимся, Солнце! – только и успел бросить он напоследок. – Ещё погуляем по небесам! И после ливня обязательно будет радуга!
***
Мало кто знал, что в одинокой хижине у подножья гор, вдалеке от шумной магистрали и дымов большого города, живёт старый Шаман по кличке Мятежный Дуб. Кто его так назвал и когда – останется тайной навек, но своего прозвища Шаман был достоин по-прежнему, хоть годы и склонили к земле его кряжистую фигуру, но прищуренные карие глаза мудрого человека, знающего тайные тропы волшебных миров, до сих пор не потеряли способности смотреть на солнечный свет не мигая.
И, когда Солнце в положенный час не вышло на работу, Мятежный Дуб понял, что настало ему время совершить восхождение на гору.
Подъём дался Шаману нелегко: то сошедшую лавину пришлось обходить, то распоясавшийся Северный Ветер унимать, чтоб не возомнил о себе лишнего, заняв место брата. На полпути к вершине Мятежного Дуба окружили волки, но не напасть они хотели, а просили о помощи, в знак чего улеглись на снег, положив морды на сильные лапы.
– Один наш брат попал в капкан, – произнёс самый старый Волк. – Пожалуйста, вызволи его из плена, Шаман, иначе он отгрызёт себе ногу, чтобы сбежать и не умирать в неволе, но далеко он не сможет уйти...
В знак согласия Шаман кивнул и, став невидимым, поспешил через лес к лагерю охотников.
Охотники уже приложились к горячительным напиткам, празднуя свою победу, и теперь обидно смеялись над неудачливым волком, что стал их добычей, а большой зверь, белый, как снег, глядел на них исподлобья и тихо рычал от боли в зажатой капканом лапе.
Широкий взмах невидимого посоха – и охотники все, как один, падают наземь, словно спиртное разом подкосило их. Чуя рядом с собой невидимую силу, волк из последних сил пытается отползти под прикрытие заснеженных кустов, но незримый чужак пахнет наполовину человеком, наполовину зверем и явно не собирается причинить ему, волку, вреда.
С глухим лязгом размыкаются железные челюсти капкана, и тихий низкий голос спрашивает волка:
– Как тебя зовут?
– Белый Ветер-р, – отвечает волк, чувствуя, как его страх растворяется без следа, словно снег под ярким солнцем, которого сегодня так и не дождался ни зверь, ни птица.
– Я вылечу твою ногу, Белый Ветер, – произнёс Шаман, становясь видимым, и протянул волку раскрытую ладонь, загрубевшую от ветра, дерева и камня. – Пойдём со мной.
Внезапно за спиной Мятежного Дуба раздалось отчаянное хлопанье крыльев, и короткий, пронзительный птичий крик отдался эхом в безмолвном лесу. Обернувшись, Шаман увидел, как на привязи мечется охотничий сокол, с каждым взмахом крыла лишь сильнее запутываясь в тонкой, но прочной верёвке, привязывающей его к конскому седлу. Вот уже верёвка обвилась вокруг шеи хищной птицы…
– Отпустите… меня… на волю, – прохрипел сокол. – Я не причиню… вам… вреда…
Шаман прищурился.
– Чем докажешь, хищник? Ты охотился вместе с людьми, твои когти заточены острее моего ножа, а перья забрызганы кровью.
Вместо ответа сокол распластался на седле и медленно раскрыл крылья.
– Это моя кровь, человек. Моя неудача. Я не гожусь на роль охотника, сколько бы меня ни пытались сделать им только потому, что я был рождён с оперением хищника.
Мятежный Дуб приблизился к соколу. Что-то странное было в этой птице, то, о чём Небесный Управляющий презрительно отзывается «Непорядок» и спешит немедленно исправить.
Короткий дружеский тычок волчьего носа в колено положил конец сомнениям Мятежного Дуба.
– Он не хотел нападать на меня, Шаман, – тихо произнёс Белый Ветер. – Охотники заставили его. Этот сокол вообще ест только зёрна да ягоды, по крайней мере, так он мне сказал.
– Не надо, волк, – вскинул голову сокол. – Сейчас он заставит меня есть мороженую рябину, чтобы убедиться в правд…
Короткий взмах костяного ножа – и верёвка падает на снег, а птица обретает свободу.
– Лети, куда хочешь, пернатый, – сказал Шаман. – Но прежде скажи, как тебя зовут.
Сокол застыл в нерешительности. Ему вспомнились десятки кличек, которыми охотники называли своих соколов, но ведь ни одна из кличек не была его собственной. А для новой жизни нужно новое имя. Истинное имя.
– Горизонт, – наконец отозвался сокол. – Меня зовут Горизонт.
Три взмаха крыльев – и странная птица уже высоко-высоко в тёмном небе, но Шаман знает, что отныне она не потеряет из виду белого волка и человека с волшебным посохом.
***
Небесный Управляющий то шёл по снегу, то поднимался в воздух, чиркая мысками лакированных ботинок по верхушкам елей, и выглядывал. Этим словом в Небесной Канцелярии обозначали настойчивый поиск недостающего предмета или живого существа. Поиск, от которого никому во всей Вселенной не удавалось скрыться, ибо когда тебя ищут сверху, быть найденным – лишь вопрос времени.
Довольно скоро Управляющий заметил две пары следов, что тонкой тропкой вились меж глубоких сугробов. Следы принадлежали человеку и животному. «Охотник с крупной собакой», – подкинуло Рацио дежурную версию своему хозяину. «Колдун с диким волком!» – пискнуло Интуицио из дальнего угла его же сознания.
Снова ты, Шаман. Осколок межмирья, портящий всю картину Правильного Жизнеустройства, последний кусочек паззла из другой коробки – форма нужная, да цвет не тот. И перекрасить тебя не выходит никак, хотя, может быть, в этот раз…
Следы обрывались у входа в пещеру – если не знать, что она тут есть, ни за что не догадаешься. Неслышно спустившись на землю, Управляющий стал невидимкой и тщательно прислушался к звукам разговора, идущим из глубин пещеры, хотя и без них было ясно по едва заметному красноватому отблеску на влажном камне – Солнце здесь. Вот только пройти Управляющему не давало охранное заклинание Шамана, наложенное при входе, да угрожающе оскаленные клыки огромного белого волка.
– Утю-тю, собачка, тише, тише, – кое-как скрыв испуг за слащавой улыбкой, Управляющий завис в трёх метрах над Белым Ветром, заставляя его злиться от обманчивой близости цели, и ещё раз прислушался. Но теперь из пещеры доносилась песня в исполнении Мятежного Дуба:
Солнце, мне кажется, ты устало светить,
Солнце, мне кажется, ты просто устало.
Ляг скорей в облака, отдохни,
Я поправлю тебе одеяло.
Солнце, забудь обо всём,
Я отменю все метеосводки.
Хочешь, я буду беречь твой сон -
Самый сладкий и самый короткий сон...
– Не трать на меня силы, Шаман, – тихо отозвалось Солнце. Но за словами, что прозвучали вслух, Мятежный Дуб уловил истинное, невысказанное: «Пожалуйста, останься». И потому он продолжил петь.
Белые лилии спят на тёмной воде,
Спят лунные кратеры, космоса чёрные дыры.
И ты плывёшь сквозь них в темноте,
К берегам совершенного мира.
Прячет в ладони лицо
Юный месяц - печальный и кроткий.
Он ведь знает о том, что твой сон -
Самый сладкий и самый короткий сон...
– Спасибо, что не задаёшь вопросов, Шаман, – прошептало Солнце. – Ни «Почему ты прогуливаешь работу?», ни «Чего ты хочешь добиться своим ослушанием?»
Шаман на минуту замолчал, завороженно глядя, как наливается светом солнечный бок. Тишина – единственный ключ к тайной двери, тогда как ненужные вопросы подобны ударам лома, от которых на месте гладкой поверхности вырастают лишь новые замки и защёлки. И открыть их порой может лишь песня, да и то не всякая, и не в любое время…
Дышит покоем ночной простор,
Залиты лунным светом равнины.
Спят зеркальные глади озёр,
В мягком тумане исчезли вершины.
Там, гдe горы сомкнулись в кольцо,
Месяц качает в серебряной лодке
Ту Любовь, что похожа на сон -
Самый сладкий и самый короткий сон...
– Мне неведом тот мир, о котором ты поёшь, Шаман, – вздохнуло Солнце. – Всё, что я вижу, залито моим же собственным светом. Светом, который я не могу погасить, как бы порой не хотело этого. Светом, который, словно прожектор, выцепляет то, на что мне противно смотреть, светом, который создаёт тени тем более чёрные, чем больше сил я трачу на то, чтобы согреть и указать путь…
И тогда Шаман прервал свою песню и осторожно прикоснулся рукой к солнечному краю, похожему на жидкое стекло, под которым блуждали тёмно-малиновые и алые всполохи. Солнце едва заметно вздрогнуло, ведь даже сейчас, больное и усталое, оно по-прежнему оставалось опасным для всего, что способно вспыхнуть. Но рука Шамана была чиста, как и его мысли, а потому прикосновение получилось мягким и совсем не болезненным.
Солнце, мне кажется, ты устало светить,
Устало быть справедливым и мудрым.
Я гляжу на твой негатив,
И твержу монотонные сутры.
Стихнет шёпот песочных часов,
Выскользнут в море алмазные чётки.
Ты - мой самый несбыточный сон,
Самый сладкий и самый короткий сон...
– Ты мудрый человек, Шаман, и ты один сможешь понять, чего я хочу, – наконец призналось Солнце. – День за днём, круг за кругом я обозреваю Землю в течение многих тысяч лет, глядя как дома становятся выше, путей-дорог становится больше, теперь ещё в небе прибавилось самолётов и дыма от фабрик да заводов, а жизни людские как замыкались в круг, так и продолжают замыкаться. Но всё это время каждое утро я исправно выходило на работу, заглядывало в каждый дом, отражалось от каждого зеркала и стекла, и неизменно видело, как менялись лишь декорации, а сюжеты спектаклей оставались прежними. Сначала мне было больно смотреть на всё, что происходит там, внизу, не имея ни права, ни возможности спуститься и вмешаться… Потом стало скучно. Хотя, наверное, я вру самому себе. Больно по-прежнему, просто я устало до чёртиков… Знаешь, Шаман, я ничего не вправе требовать от людей – в конце концов, в моей должностной инструкции написано «Светить всем живым существам на планете», но вот если б не на всей Земле, а хотя бы здесь, в этой долине, один день прошёл не так, как обычно…
Мятежный Дуб затаил дыхание, почувствовав, что находится в полушаге, в полувздохе от разгадки. Он даже моргнуть не смел, чтобы не спугнуть видение тонкой серебряной нити, что тянулась из сырой пещеры во внешний мир, застывший от холода и беспросветного ожидания. Когда Мятежный Дуб перекладывал на грубой холстине неогранённые камни и кусочки дерева, в мире что-то незримо менялось. Так должно произойти и сей…
– Слушай, Мятежный Дуб, а давай поиграем с тобой в игру, – если б в голосе Солнца было чуть меньше горькой усталости, со стороны показалось бы, что оно насмехается над человеком. – Завтра я пошлю в долину один-единственный луч, и мы с тобой будем наблюдать за людьми, живущими там. И я буду угадывать, что они скажут да что сделают, а ты вправе подавать им знаки да намёки, чтоб они повели себя как-нибудь по-другому, но чур ни единого слова вслух! А к вечеру сравним счёт. И если ты победишь, я вернусь на работу, – Солнце скептически хмыкнуло, словно заранее отрицая даже мысль о возможном поражении, – ну, а если нет, я останусь здесь навсегда. И не выйду наружу, даже если весь штат Небесной канцелярии сюда пожалует.
Шаман поднялся на ноги и выпрямился во весь рост.
«Ты бы и радо проиграть мне, Солнце», – подумал он, но вслух произнёс лишь короткое:
– Да будет так.
***
Молодой Месяц, зевая в кулак, поднялся в ночные небеса, надвинул кепку на лоб и приготовился поймать своим гладко выбритым затылком луч далёкого Солнца, но сегодняшняя ночная смена обещала быть крайне необычной, поскольку долгожданного тёплого сияния из-за края Земли не было и в помине, а света далёких звёзд Месяцу для работы в полную силу было маловато, к тому же стараниями Северного Ветра от их пронзительных взглядов становилось лишь холоднее.
Медленно тянулось время. Редкие огоньки внизу были, казалось, столь же далеки от Месяца, как и звёзды, а от тоскливого волчьего воя, что долетел с Земли, ночному трудяге стало совсем тоскливо.
Но вот уже и последние рабочие минуты… И – внезапно – ярко-рыжий луч, словно огненная лиса, вырвался из горной пещеры и пробежал по долине, сверкающим скальпелем разрывая мглистую туманную пелену.
– Вот ты где, Солнце! Останусь-ка я сегодня на небе, подожду тебя, – радостно поймав тёплый свет своего дневного напарника, решил Месяц. – В конце концов, за сверхурочную работу лишнего мне не заплатят, но и ругать не будут, что тоже неплохо, а я пока покурю да посмот…
– Даю тебе двадцать четыре часа-а, Со-о-олнце! – от голоса Небесного Управляющего, усиленного стократно, в горах сошла очередная лавина, а Месяц чуть не подавился раскуренной цигаркой. – Если не вернё-ошься, ты уво-о-олено!!!
«Ну и ну», – присвистнув, подумал Месяц и на всякий случай сдвинулся чуть в сторону – если Управляющий его случайно заметил, то он тут вроде как смену сдал и уходит, уже уходит…
С первым, хоть и единственным, солнечным лучом жизнь в долине возобновилась, робкая, как оттаявший подснежник. Водители прогревали моторы машин и автобусов, горожане включали в квартирах обогреватели, а сельские жители подкидывали дров в печи. Люди в разбуженных раньше срока осенних куртках поверх лёгких рубашек и платьев сонно спешили кто в институт, кто на работу, кто по ещё каким делам – мало ли дел себе выдумал человек с того момента, как перестал быть обезьяной!
И никто не замечал, как наперерез толпе, даже не становясь невидимкой, ибо в больших городах не было в том нужды, бредёт Шаман с Волком по правую руку и Соколом на плече.
***
«Следуй за моим лучом, – вспомнил Мятежный Дуб подсказку Солнца. – Ты не можешь успеть всюду, как я, даже если разорвёшься на мелкие кусочки. Но с малой моей частью тягаться тебе вполне по силам».
И сейчас Шаман спешил на залитый утренним светом Рынок, где уже вовсю шла бойкая торговля. «Зря ты думаешь, что люди не нуждаются в тебе, Солнце, – подумал Мятежный Дуб, обозревая торговые ряды. – Там, где ты появляешься хоть на миг, жизнь начинает бить ключом, а в твоё отсутствие всё замирает – замерзает в неподвижном безвременье…»
Ответ прилетел в голову Шамана мгновенно, будто ветер от близкого взмаха птичьего крыла.
«Смотри внимательно, Мятежный Дуб. Что при мне, что без меня – люди будут надувать друг друга да искать, где б урвать кусок побольше. Нелепая суетня от первого вдоха до последнего…»
Слившись с фиолетово-синей прохладной тенью меж двух ярко украшенных палаток, Шаман осторожно заглянул за угол одной из них. Что же он увидел?
Маленькая девочка, лет семи от роду, покрывала позолотой медные украшения. В ловких пальцах юной мастерицы дешёвые побрякушки обретали благородный блеск, но залюбоваться игрой солнечного света на металле ребёнку помешал старший брат, статный парень с непослушными волнами пшеничных волос.
– Скорее, Рита, покупатели ждут! – шепнул юноша, и, отвернувшись назад, крикнул из-за прилавка, – Золото, чистое золото! Дешевле не найдёте! Налетай!
«Какое ж это золото?» – подумал Шаман, а пока он думал, ноги сами вынесли его обратно, на рыночную площадь, где Солнце как раз выхватило лучом пожилую женщину, которая приценивалась к ювелирному товару.
– Серёжки для доченьки ищу, завтра замуж выходит, – смахнув невесть отчего набежавшую слезу, пояснила женщина. – Не так уж много у меня денег, в других лавках продавцы насмехаются и даже разговаривать не хотят… Вот, может хоть у вас что найду…
– О, выбор у нас большой, цены от пятисот монет, – приветливо улыбнувшись, с готовностью подхватил парень.
«И пятидесяти монет за такое не дам, даже с учётом работы! – раздался в голове Шамана насмешливый и возмущённый голос Солнца. – Но этот красавец с лёгкостью сумеет обмануть старушку, как обманывал он и других, ставлю горный хрусталь против пустой породы!»
– Э, нет! – ощутив почти забытое чувство азарта, воскликнул Мятежный Дуб, но вовремя спохватился и зажал себе рот ладонью. Нельзя говорить, но можно действовать. И вот уже Горизонт срывается с плеча своего хозяина и летит прямо к прилавку, хватает одну из блестящих цепочек и – клац! – перекусывает её своим острым клювом. И весь народ, честной и не очень, видит, что наружность у переломанных звеньев золочёная, а сердцевина – самая что ни на есть дешёвая.
– Стража! Взять его!! – вопит старушка, воинственно размахивая клюкой, и два дюжих молодца в форме спешат к пареньку, чтоб схватить его под белы рученьки да увести в неволю.
– Беги домой что есть сил, Рита, и помни, что я тебе говорил! – бросившись под прилавок, прошептал девчонке старший брат.
– Но я не смогу, Федя… – робко возразила Рита.
– Ради мамы – сможешь, – отрезал Федя, подталкивая сестру к выходу. – Мы ещё увидимся, просто верь мне…
И, когда маленькая Рита отбежала за угол, Фёдор встал во весь свой рост и вышел из-за прилавка.
– Вор! Обманщик! – крики звучали со всех сторон, обрушиваясь на парня, словно удары плети, а потом кто-то кинул в Федю надкусанное яблоко, правда, лишь после того, как преступнику сковали руки за спиной.
«Ну что ж, Шаман, – спустя несколько минут напряжённого молчания в эфире Солнце наконец вышло на связь. – Обман разоблачён, мошенник за решёткой…»
– Но история не закончена, верно? – уловив насмешку в голосе светила, уточнил Мятежный Дуб.
«Именно. Следуй за моим лучом, и мы успеем к развязке».
Едва не падая от усталости, Рита бежала по безлюдной улице, а в спину ей бил солнечный луч, такой же золоченый, как безделушки, которых она за свою короткую жизнь перекрасила немало, но так и не поняла, почему из-за них глаза людей полнятся завистью и жаждой, а по ночам, как говорила мама, из-за них же происходят драки и убийства.
Ворвавшись домой, девочка крепко-накрепко заперла дверь и бросилась в спальню, с разбегу обняв лежащую на кровати женщину.
– Солнышко моё, – погладив дочку по взлохмаченным волосам, в которых запутался тонкий солнечный лучик, женщина открыла глаза и слабо улыбнулась. – А Федя разве не с тобой?
– Мам, он… – грубый стук в дверь не дал девочке договорить.
Рита поднялась с колен и сжала кулаки.
– Не беспокойся, мам, – только и произнесла она. – Я открою.
Солнце било Рите прямо в глаза, от чего высокий силуэт, возникший в дверях, казался ей не человеком, а воплощённым духом Возмездия. «Я делала неправильное», – так и хотелось крикнуть девочке на всю улицу, облегчить свою совесть этим отчаянным криком, а дальше будь что будет. Но следом перед её глазами встал образ Феди, который просил: «Ни за что не покидай маму, Рита!», а чтоб остаться с ней рядом, решила девочка, любые средства хороши. Даже сделка с собственной совестью.
И, стоя перед силуэтом Сыщика, что пришёл на порог бедняцкого дома с допросом, Рита ни разу не опустила глаз, а её речь лилась без запинки, хоть смотреть против солнца девочке было больно до слёз. Да, она сидит с больной мамой, пока брат работает. Нет, она ничегошеньки не знает о работе брата.
Цепкий взгляд Сыщика внезапно уловил еле заметный золотой отблеск на ладони девчонки. Хм-м, или почудилось?..
– Покажи-ка мне руки, – недобро прищурившись, приказал Рите Сыщик.
«Попалась, – с замиранием сердца подумала Рита. – Вот оно…»
Медленно, очень медленно она подняла руки перед собой, но в этот самый миг солнечный луч пропал, и улица погрузилась во тьму.
А когда солнце вышло вновь, Рита уже протягивала сыщику чистые, без единого пятнышка, раскрытые ладони.
– Ну что ж, детка, – пожав плечами, Сыщик задумчиво раскурил трубку. – Видать, ты и вправду ни при чём. Но брата своего ты теперь долго не увидишь. Это ж надо – мать болеет, а он людей обманывает, совести нет…
Рита отчаянно закусила губу и впилась ногтями себе в ладони, едва сдерживаясь, чтобы на одном дыхании не высказать Сыщику, у кого на самом деле нет совести, раз лекарства так дороги, что честным путём на них не заработать. На глаза у девочки навернулись слёзы. Эх, был бы жив отец, он бы обнял Риту и сказал бы: «Не робей, солдат, прорвёмся…»
Застегнув верхнюю пуговицу пальто, Сыщик скрылся в утреннем тумане, даже не обернувшись, а спустя пару мгновений на мостовую перед Ритой упал крупный Сокол с опалёнными перьями.
– Пожалуйста… воды, – прохрипела птица, и девочка маленькой кометой влетела в дом, удивляясь не столько тому, что Сокол умеет говорить (может быть, все птицы обладают этим даром, да только скрывают его), сколько вежливости, которой подбитый летун не лишился даже после удара о землю.
– Пей, Сокол, – тонкая струйка воды потекла в раскрытый птичий клюв. – И, надеюсь, ты будешь не против немного пожить в нашем сарае…
***
– Это нечестно!
Солнце плавило и жгло, в пещеру уже невозможно было зайти, не поджарившись, поэтому Мятежный Дуб сидел в сотне метров от входа, рассерженно сжимая волшебный посох, а Белый Ветер, пользуясь случаем, нарезал круги среди заснеженных ёлок, чтобы быстрее вернуть полную силу своей исцелённой лапе.
– Горизонт – мой товарищ, а не слуга, – голос Шамана был твёрд, как скала, на которой он сидел, и лишь в его жёстко прищуренных глазах можно было увидеть морскую бурю. – Он волен лететь, куда хочет, и дружить с тем, кто ему понравится. Он даже не догадывается, за что ты ударило его в спину!
– Ещё как догадывается! – крикнуло Солнце, и из расщелины меж камней вырвалась струя раскалённого пара. – Он защищал девочку от меня!
– Защищал? – рассеянно переспросил Шаман.
– Ну да, – подтвердило Солнце, в следующую секунду осознав, что Мятежный Дуб, мастер плетения ловцов сновидений, поймал его на слове.
Ведь если от тебя кого-то защищают – это значит лишь одно: ты на этого кого-то нападаешь. А Солнце не хотело нападать. Просто самую малость погорячилось…
– Э-э… Ну извини, Шаман, – свет из пещеры вновь стал ласковым и тёплым. – Я прослежу, чтобы Сокол поправился. А нам с тобой пора играть дальше, ведь Управляющему не терпится уволить меня…
И Солнце послало яркий луч в сторону Фабрики-Октябрики, которая делала всё на свете и самую малость сверх того, а Шаману ничего не осталось, кроме как подняться на ноги, кликнуть товарища-Волка и вновь последовать вниз, в город.
Фабрика чадила, но производила. По резиновым рекам средь железных берегов плыли машины для производства машин, штампованные куклы, пекарные формочки, садовые лейки и сколько-получится-разовая пластиковая посуда. В горячем и холодном дыму сновали рабочие, от станков во все стороны летели искры, а среди них, словно фениксы, из безликих заготовок рождались нужные детали для всего-что-угодно.
Яркий солнечный зайчик проскакал по сонному, помятому лицу одного из рабочих. Рабочий зажмурился и тихо выругался сквозь зубы, а потом украдкой достал из кармана маленькую серебряную фляжку.
«Сегодня снова напьётся в стельку и будет ругаться с матерью», – выдало Солнце.
– Ставлю подкову с копыта единорога, что нет! – принял вызов Шаман.
Казалось бы, что может быть проще – применить заклинания огня и металла, зная, что нетвёрдая с похмелья рука столь легко срывается в сторону, а потом молча смотреть, как её пытаются прожевать два зубчатых механизма, как человек орёт и из последних сил успевает отключить станок, а потом медпункт, разбор полётов, тест на трезвость и…
Нет. На одном страхе наказания далеко не уедешь. Нужно средство посильнее.
И, кажется, одно такое средство само плывёт Шаману прямо в руки.
– Василий э-э… Андреевич, здравствуйте, – тоненькая девушка с копной каштановых волос, одетая в тёмно-синий рабочий халат поверх ситцевого платья подошла к станку, робко окликнув рабочего. – Меня зовут Нина, я практикант из Института лёгкой и нелёгкой промышленности. Прикреплена к вам на две недели…
Василий Андреевич судорожным движением сунул фляжку обратно в карман и повернулся к девушке, глубоко вдохнув, чтобы разразиться речью о том, где он видел всех этих практикантов, но в этот миг невидимый Шаман вскинул в воздух руку, и из его раскрытых пальцев в воздух поднялась мельчайшая пыль, тонкая смесь редких полевых трав, собранных в июльскую ночь полнолуния. Поперхнувшись, Василий Андреевич осёкся на полуслове, часто-часто заморгал и во все глаза уставился на девушку. «Какая ж она красивая! – прочёл Мятежный Дуб мысли рабочего. – И умная, вон книга под мышкой… Смотрит на меня так внимательно, будто я гуру какой, а чему я могу научить её? От неё вон полевым ветром пахнет, а от меня, ёлки-палки, перегаром разит…»
– Ты это… Присаживайся пока, – засуетился рабочий. – Я через минуту подойду, м-м… бумаги подпишу, тогда и начнём обучение.
Зайдя в уборную, Василий Андреевич набрал в рот жидкого мыла и тщательно его прополоскал, потом умылся, пригладил дрожащими пальцами непослушные волосы и застегнул расхристанную рубашку. «И чегой-то ты так подорвался, Васька, аж сердце в висках стучит, – насмешливо глянув на своё отражение в зеркале, поморщился рабочий. – Или всё ещё надеешься на что-то со своей матерью-старухой и малометражкой на окраине Города?»
Вернувшись к Нине, которая с готовностью вскочила на ноги, Василий Андреевич откашлялся, не зная с чего начать. Никогда ещё ему не давали практикантов, да и сам он всеми правдами и неправдами избегал общественной работы, считая её по большей части пустой тратой времени на показуху. Но сегодня, а точнее, в последние пять минут, Василий Андреевич сам себя перестал узнавать, как будто под внимательным, доверчивым взглядом девичьих глаз, в которых плясали едва заметные солнечные искорки, с него слетела лишняя шелуха, внешняя оболочка, а он-настоящий, так долго спавший алкогольным сном, вдруг сумел вырваться на свободу и вдохнуть полной грудью.
– Ну, в общем, так, – чувствуя, как с каждым словом его голос превращается из сипло-хмельного в дружественно-уверенный, Василий Андреевич обвёл рукой заводское помещение. – Это, значит, сварочный цех, а соседний – цех сборки. У нас с тобой очень точная работа – устанавливать радиодетали…
«А ты ловкач, Шаман, – хохотнуло Солнце. – Кинул одну травку – любовь, кинул другую – вражда…»
– Напрасно ты думаешь, что в одних только травах дело, – возразил Мятежный Дуб. – Если человек сам не захочет измениться, то его хоть с головой специями обсыпь, как булочку, а толку не будет… Загляни-ка в окна большого зала, будь ласково, тебе понравится то, что увидишь…
Громкая трель звонка разлилась по помещениям Фабрики-Октябрики, возвещая начало обеденного перерыва, но Василий Андреевич с Ниной к тому времени дошли до главного зала и не обратили на звонок ни малейшего внимания, увлечённо беседуя уже обо всём на свете, как вдруг…
Страшный грохот раздался в цеху, и гулкое эхо покатилось по углам, заставляя станки смолкнуть, а рабочих – встревоженно выглянуть в коридоры.
В потолке главного зала зияла дыра, а в ней наглухо застрял железный резервуар Хитрособранного Механизма, привезённого из-за кордона на прошлой неделе. Отчего так вышло, что давление в трубах да шлангах поднялось до предела и превратило резервуар в безумную ракету – великая тайна, но то было бы ещё полбеды. Вторая половина беды заключалась в том, что на серебристой поверхности цистерны кто-то намалевал широкую алую полосу. А это могло означать лишь одно:
– Происшествие на производстве! Летальный исход!
И сразу в цеху стало раза в три больше народу – понабежали комиссии по контролю, а следом – комиссии по контролю комиссий. А вопросов по-прежнему было два: «Что делать?» и «Кто виноват?»
Делать-то было ясно что – по-быстрому всё убрать, семье погибшего компенсацию выплатить, а вот кому люлей навешать за поломку заграничного Механизма, оставалось неясным, поскольку журнал дежурств улетел в потолок вместе с прочими деталями и был там разорван на мелкие кусочки.
Слово за слово – и вот уже кто-то вспомнил, что последними к Механизму подходили Степан Удальцов и Василий Андреевич, но Стёпка же золотомедальник-краснодипломник, передовик производства, мастер спорта по шахматам и примерный семьянин, он просто не мог ошибиться. А значит, накосячил Андреич, мужичок ни-рыба-ни-мясо, известный пьянчужка, которому только дай повод с работы пораньше слинять…
– Но это был не я! – возмутился Василий Андреевич.
– А кто же ещё? – послышались со всех сторон голоса. – На собрания не ходит, жизнью коллектива не интересуется, значит, и на дисциплину плюёт! А то, что до сей поры работал без серьёзных ошибок – чистая случайность…
Взгляд Василия Андреевича заметался по лицам коллег, но нигде он не находил сочувствия, одно только холодное осуждение, за которым скрывалась постыдная радость, что никто не будет допрашивать их, когда ослик для битья уже найден.
Но Василий Андреевич единым смачным плевком покрыл бы мнения всего коллектива Фабрики-Октябрики во главе с её руководством, если бы не наткнулся взглядом на зелёные, как весенняя листва, глаза Нины, которые сейчас истекали разочарованной полынной горечью.
– А я ведь поверила, что ты не такой… – едва слышно прошептала девушка.
– Я и правда не… – подавился словами Василий Андреевич, и вдруг выдал: – Давай уйдём отсюда, Нина, будем бродить в парке и читать стихи, а потом купим кофе и булочки с корицей… Всё просто кажется снаружи, ты смотришь – и немного жаль, а если заглянешь поглубже, увидишь в той душе пожар, как расцветают в ней цветы, как по листве шуршат шаги, как накрывает степи мрак… Тогда поймёшь, что всё не так, как кажется на первый взгляд…
– Слышите, он бредит! Это белая горячка! – взвизгнула главный бухгалтер. – Вызовите кто-нибудь санитаров!
К слову главного бухгалтера следовало прислушиваться (говорят, это к своевременной зарплате), поэтому карета скорой помощи была вызвана немедля и приехала в момент (если, конечно, моментом считать полчаса, потерянные непонятно где).
Ни слова больше не произнёс Василий Андреевич, только прислонился вспотевшим лбом к стене и покорно позволил санитарам себя увести. Народ безмолвствовал, хотя даже ёжику понятно, что при белой горячке так тихо себя не ведут.
– Ну что, Солнце, в вытрезвителе у нашего стихоплёта аж до завтрашнего утра не получится ни выпить, ни с матерью поругаться, – в голосе Шамана сквозило неприкрытое злорадство, но то была не насмешка победителя над побеждённым. То была тщательно скрываемая злость Мятежного Дуба на самого себя за излишнее сочувствие к Солнцу, поскольку сейчас оно увиделось Шаману не смертельно уставшим светилом, а скучающим божеством с опытом мудреца и характером избалованного королевского отпрыска, который вместо игрушек привык получать в подарок живых людей.
«Твоя победа, – неожиданно легко признало Солнце, и жестокий образ, возникший в воображении Мятежного Дуба, словно ветром сдуло. – Не думай, что раз я всевидяще, то и всезнающе. Всё, что случилось, для меня такая же неожиданность, как и для тебя. И единственное, что я могу – это заглянуть к рабочему в больничную палату, чтобы он не упал духом. Минуточку, я скоро вернусь…»
Солнца, однако ж, не было целых десять минут, а вернулось оно печальное, и луч его был по-осеннему приглушённым. На лицо Мятежному Дубу упали крупные капли дождя, вырванные Северным ветром из брюха дождевых туч, а потом он услышал тихое:
«Знаешь, Шаман, мне не удалось сдержать своё любопытство и на этот раз, и я захотело узнать, что будет дальше. Ну, как с братом и сестрой».
– Только не говори, что Нина пришла навестить своего наставника, – отозвался Мятежный Дуб. – А то так недолго и в любовь поверить мне, старому…»
«Нет, Нина не пришла, – вздохнуло Солнце. – А рабочий повесился на ремне. Оставил лишь записку, вот…»
Перед глазами Мятежного Дуба вдруг возникло изображение, подобное моментальному снимку – корявые буквы, нацарапанные на стене, ярко-рыжей от солнечного луча.
Чувствуя, как земля уходит у него из-под ног, Шаман вгляделся в три коротких слова.
«прежний вася умер».
И ослепительная вспышка прошила на миг чернильную гущу неба, когда Шаман крикнул:
– Хватит играть со мной, Солнце! Выходи!
***
– Выходи, Солнце, – просил где-то в долине и студент-первокурсник по имени Артём, внук самой сварливой бабушки в Городе, если не во всём мире.
Артём колол дрова на заднем дворе. В сумраке, укрывшем городок, словно тёмный плед – птичью клетку, делать это было нелегко. Тяжёлый топор норовил выпасть из рук и ударить подростка по ногам, но по-настоящему его лишало сил совсем другое. Вчерашней ночью Олег, лучший друг Артёма, сбежал из дома, не оставив ему ни единого намёка на то, куда держит путь, и до сих пор не вернулся.
– Кто ж так дрова колет?! Как я такие куски буду в печь совать? А это что за мелочь? Сгорит в один миг, и толку?..
Понеслось, подумал Артём, стараясь не вздохнуть слишком громко, чтоб не получить очередной порции ворчания на тему "Надо улыбаться: кому ты такой грустный будешь нужен?"
– Я на улицу, бабуль, – спокойно произнёс парень и, прежде чем старая женщина успела собраться с мыслями, он уже оседлал свой потрёпанный велосипед и выскочил за калитку.
Холодный свежий ветер ударил Артёму в лицо, стараясь сбить его с ног и заставить вернуться в уютное тепло, но беглец упрямо крутил педали, на всех парах гоня прочь от своей тюрьмы. Вечно он всем не такой. Как бы ни старался пройти по этой бритве Оккама, её узкое лезвие всегда оканчивалось скалистой пропастью вместо тёплых объятий. Безусловное принятие, о котором столько говорят на уроках благочестия – всего лишь красивый миф, выдуманный людьми с тоски да одиночества. А слёзы... они, наверное, от ветра.
Артём съехал с холма и резко затормозил на крутом берегу реки, пропахав колесом короткую чёрную линию на земле, покрытой утренним инеем.
Чтобы добраться на тот берег, нужно было дать изрядного крюка через мост и потратить битый час времени, но сегодня вода покрылась слоем льда, в котором кое-где были видны тёмные полыньи… и одинокая петляющая цепочка еле заметных следов, ведущих прочь из Города во внешний мир.
«Это Олег!» – словно молнией ударило Артёма.
Не теряя ни минуты, парень скатился вниз и, пробившись с велосипедом сквозь буйную зелень прибрежных кустов, чуть припорошенных снегом, ступил на лёд.
Лёд угрожающе затрещал, но выдержал, и Артём пошёл вперёд, стараясь ступать мягко, чтобы не разбудить задремавшую реку. Не останавливаться. Не оглядываться назад. Вот два бесценных правила для каждого, кто рискнул пройти меж двух миров и вырваться из тьмы к свету.
Артём одолел уже половину пути и остановился на середине реки, чтобы поправить съехавший с багажника рюкзак, как вдруг далеко за его спиной раздался истошный бабушкин визг.
– Вернись назад, башка садовая! – разнеслось над застывшей водой, над сумрачным миром, под низким серым небом. Потревоженные криком, взлетели с деревьев задремавшие было птицы, а от покинутого берега вслед Артёму по льду протянулась тонкая, еле заметная трещина.
Артём виновато вздрогнул и собрался привычно ссутулить плечи, но одна из птиц, что кружили теперь над рекой, вдруг спустилась низко-низко и стрелой пролетела над головой студента, едва не задев его крылом. И – удивительное дело! – Артём раздумал сутулиться, вскинул голову и, вдохнув до упора, крикнул в ответ:
– Я не вернусь!!
Лёд под ногой парня ответил возмущённым треском, а в следующий миг Артём взмахнул руками, потеряв равновесие, и соскользнул с узкого ледяного обломка в холодную чёрную воду, едва успев уцепиться за раму велосипеда, чудом застрявшего поперёк полыньи.
– Велосипед утопишь – убью! – в бессильной ярости воздев руки над головой, закричала бабушка с берега.
Отчаянно барахтаясь в воде, Артём чертыхнулся сквозь зубы, но умудрился отпихнуть велосипед ногой подальше от полыньи. Да подавись ты, дура, подавитесь вы все, ещё успел подумать парень, прежде чем подводное течение ухватило его за потяжелевшую одежду и втянуло под лёд. Лицо Артёма обожгло сотней морозных иголок, дыхание у него перехватило, и перед глазами настала сплошная темнота с еле заметным бледным свечением наверху. Всё, что ему оставила река – это узкую полоску воздуха меж водой и гладким льдом без единой выбоинки, и течение стремительно понесло Артёма прочь от того места, где он упал.
А велосипед, цел и невредим, остался медленно примерзать ко льду, потому что никто из той толпы, которая успела собраться на городском берегу, не рискнул покинуть землю ради весьма сомнительного удовольствия прогуляться по тонкому льду за железным конём безмозглого студента.
Всего десятка метров и одной секунды не хватило Горизонту, ушедшему в глубокое пике, чтобы впиться когтями в воротник артёмовой куртки. Сокол горестно закричал от бессилия и вновь взмыл в небо, выискивая глазами своего друга-волка и хозяина-шамана.
Белый ветер уже мчался по улице, тревожно принюхиваясь к реке, а потом выскочил на лёд и принялся кружить недалеко от берега напротив ивовых деревьев, у которых порой любили рыбачить местные мальчишки. И когда волк тоскливо заскулил, пытаясь расцарапать лёд когтями, Мятежный Дуб вознёсся в небо вслед за соколом и поднял свой волшебный посох.
– Солнце, Солнце, выручай жаром своего луча! – крикнул Шаман. – Солнце, Солнце, покажись! Где ты, свет, весна и жизнь?..
Но Солнце медлило, словно бы не слыша мольбы Шамана. Ему было стыдно. Оно чувствовало, что заигралось, и всё вышло из-под контроля. «Что мне жизнь какого-то мальчишки? – словно пытаясь заглушить голос совести, сказало себе Солнце. – Пока он сам не позовёт меня из-подо льда, я не выйду. Да если и позовёт, ещё подумаю…».
Обессилев от попыток доскрестись до Артёма, Белый Ветер поднял морду к тёмному небу и завыл. И от этого воя что-то дрогнуло у Солнца в самой глубине – там, где рождается в нём пламя любви и тепло заботы обо всех, кто идёт, замерзая, одинокой дорогой в ночи и дышит лишь верой в то, что когда-нибудь наконец дойдёт, упав на пороге дома, где родные люди живут ожиданием этой встречи...
И Солнце тихо заплакало, разливая свой свет по склонам гор, затопив золотистым свечением долину и дотянувшись до скованной льдом реки. И тепла в этом свете было столько, что на глазах изумлённых людей лёд превратился в воду, ожили поникшие деревья, защебетали птицы, а из-под воды, отфыркиваясь, вынырнул Артём и был немедленно утащен белым волком за шиворот в сторону берега.
Но – о невозможное! – в тот самый миг, когда солнечный свет коснулся снежной волчьей шерсти, она начала таять, словно утренний туман. Белый Ветер дёрнулся, как ужаленный, пытаясь скрыться в кустах, да было уже поздно, и с тихим стоном он скорчился на земле, медленно поднявшись на ноги уже молодым парнем с длинными серебристыми волосами, мокрыми от речной воды.
– Олег? – не веря своим глазам, прошептал Артём.
– Я хотел уйти через лес, Артём, – Олега слегка шатало, его голос ещё оставался чуть хриплым, но чары быстро рассеивались в утреннем солнце. – Не смог я найти себе места среди людей. Прости, что не успел тебе об этом…
– Оборотень!! – истошно взвыла в толпе какая-то бабка, выставив перед собой символ Веры-Химеры, перечёркнутый крестом прямоугольник. – Это из-за него ушло Солнце! Уж вы мне поверьте…
– Это испытание нам, братья и сестры, – в нестройном гуле улья толпы раздался громкий голос Попа. – Ежели выстоим всем миром и прогоним создание богомерзкое, то…
– Убить его! Убить! Кол давайте! Нет, ружьё! Нет, кол и воду святую!.. – наперебой завизжали тётки-скрипки, а следом их смела ударная волна басовых мужских голосов и металлический лязг оружия.
Олег растерянно замер на месте, не понимая, чем он провинился перед всеми этими людьми – перед школьным учителем Парфёновым, который считал парня единственным смышлёным учеником в параллели, перед Татьяной Васильевной, соседкой снизу, которая ни разу не жаловалась на то, чтоб студентик шумел или водил к себе подозрительные компании…
– Готовьсь! – скомандовал Полковник-в-отставке, а его дочка, которая ещё неделю назад неровно дышала к Олегу, сейчас даже не шелохнулась, прожигая парня насквозь брезгливым, разочарованным взглядом.
– Но я не…
– Цельсь!!
– Стойте!!
Стремительно бросившись с неба на землю, Мятежный Дуб заслонил собой юного оборотня.
Лицо Полковника покраснело, как перезрелый помидор: он не любил, когда его перебивали. А вот Поп недоверчиво прищурился на Шамана:
– Ты кто такой?
– Шаман, – просто ответил Мятежный Дуб. – Послушайте. Этот мальчик не виноват. Он вообще ничего не знал. Солнце само решило уйти. Сейчас я попрошу его рассказать, почему оно так захоте…
– Ересь! – возопил Поп. – Ты не Шаман, ты отступник и еретик!
– Еретик! – подхватила толпа.
– Нет другой Веры, кроме нашей! – вдохновенно продолжил Поп. – А тебе мы не верим! Убирайся прочь!
– Не верим! Не верим! – поддержал Попа нестройный хор голосов, в которых сталью звенела жажда крови да расправы над виноватым, и ни единой другой ноты уже не было в яростной песне толпы.
И Шаман вдруг почувствовал, как утекает из него волшебная сила, как без следа рассеивается в наэлектризованном воздухе могучая энергия, самая его суть, помноженная на ноль узколобым людским неверием.
– Вы… не тронете… его, – прохрипел Мятежный Дуб, рухнув на колени рядом с Олегом, а потом собрал остаток сил и крикнул в небо: – Солнце! Сойди на землю и расскажи нам Истину!
– Пли!! – заорал Полковник.
Коротко лязгнули взводимые курки, но ещё короче был крик Артёма, который, словно молния, метнулся на защиту друга. Но куда там человеку до зверя?
Раскрыв крылья, Горизонт бросился на стрелков, вырывая им глаза своими острыми когтями. Вот она, настоящая Охота – когда человек с ружьём сам становится дичью.
Один стрелок падает на траву и вопит от боли, но второй прикладом сбивает дерзкую птицу наземь. А третий спускает курок…
Секунда.
С силой мотоцикла на полном ходу Артём сбивает Олега с ног и валит вниз, в прибрежные заросли.
– Неужели пригодился… – тихо стонет смертельно раненный Горизонт, но его не слышит никто, кроме Шамана.
Секунда.
Полковник выхватывает пистолет.
Секунда.
Мятежный Дуб встаёт с колен, крепко сжимает в руках посох и берёт невиданный доселе размах.
Грохочет гром в ясном небе. Дрожит земля.
И звучит в предгрозовом эфире единственный выстрел.
Шаманский посох, пусть и лишённый волшебной силы, всё же остаётся неплохим оружием, и его точным ударом пистолет оказывается выбит из рук Полковника. А сам Шаман вновь падает на колени, и на этот раз у него уже не хватает сил подняться.
– Там, за рекой, под прошлогодней листвой… – шепчет Мятежный Дуб. – Я найду твои следы…
И падает, раскинув руки, разметав по ветру седые волосы, лицом в невероятное, чёрно-золотое небо.
Свистящий ветер проносится по долине.
– Кто помешал нам доиграть?! – звучит высоко в облаках, влетает в каждое ухо, отдаётся в каждом перепуганном сердце.
И, раскаляясь добела, поднимается в зенит огромное Солнце.
Первыми падают те, кто страдает одышкой, кто тучен, болен или слишком слаб. Трескается земля и плавится асфальт. Те, кто счёл себя более проворными, сгорают яркими свечками, не добежав до дома. На Фабрике-Октябрике взрываются газовые баллоны и пылает бензин. И, наконец, те, кто успел закрыться в комнате, понимают, что совершили ошибку, когда стены комнат начинают тлеть, а потом вспыхивают белым огнём, и раскалённый воздух в них выгорает до конца.
А стремительное течение реки уносит Олега и Артёма прочь из Города, прочь от пылающей долины. Вода смывает с них боль и кровь, ласково обкатывает острые осколки прошлых обид, превращая их в цветные стёклышки воспоминаний, и далёкий горизонт готовится раскрыть перед ними новые берега. Те берега, на которых каждого из двух друзей кто-то назовёт родным человеком. Обязательно назовёт. Очень скоро…
______________________________________
Использован текст песен:
Флёр - Колыбельная для Солнца
Танцы Минус - Иду за тобой
Стихотворение: Охотник за мечтой