Ото ржи, что уж некому жать,
Полегла, почернела Рассея!..
От себя гордеца-фарисея
Порываюсь я в осень сбежать.
По сырым и густым ивнякам,
Меж берёз пожелтевших и клёнов,
Сладострастием чувственным лона
К животворным Её родникам.
К первозданной Её красоте,
О, печаль!.. о, запретные грёзы!..
И небес, и фиалковых слёзок,
И росы на поблёкшем листе.
Где прилягу орнаментом букв
Иль словес необдуманных жижей,
Дабы быть к Покаянию ближе,
Нагишом на некошеный луг.
А потом средь абстрактного мха
И дефектов лоскутного Слога,
Знать, не весь я виновен пред Богом,
Прорасту корешками стиха.
И взметнусь, тут молись не молись,
Коль уж вызрел до спелости сочной,
Языком чистоты непорочной,
Словно птах, в неоглядную высь.
Чтобы там, средь тенистых аллей,
И Его добродетельных кущей,
Стать на части сознание рвущим
Песнопеньем Её журавлей.