Фильм //Охота// Томаса Винтерберга с Мадсом Миккельсеном в главной роли если и не всеобъемлющий, то очень “многосмысленный”.
Начинается он со сцены с прилюдной демонстрацией мужского полового органа. Если учесть, что первосцена, простите, первая сцена в фильме всегда важна, то так и хочется сказать, что он и станет героем картины. А точнее, то, то он символизирует - сексуальное влечение и способы его проявления в обществе. Что, в общем-то, недалеко от истины. Ибо затем мы видим его изображение крупным планом на экране компьютера подростков. А также намек на то, что его запросто можно увидеть в детском туалете. ( Причем все это с молчаливого согласия, а то и поддержки окружающих). Кроме того, мы на протяжении всего фильма что-то о нем слышим: по сюжету воспитателя детского сада, обожаемого воспитанниками и собственным сыном Маркосом (который даже сбежал от матери к отцу вопреки запрету суда) сорокалетнего Лукаса, обвиняют в домогательстве к ребенку – дочке лучшего друга и воспитаннице Кларе. А именно – в демонстрации ей полового органа. Девочке, которой он стал лучшим другом, если не вторым отцом. Которую провожал в детский сад, пока родители были заняты выяснением отношений. С которой играл. Беседовал дорогой. И даже доверял вести собственную любимую собаку Фэнни – знак особого доверия и близости между ними. Которой, в конце концов, помогал не наступать на квадраты на тротуаре. (Почему девочка боится наступать на квадраты на тротуаре? Интуитивно боится нарушить запреты? Табу?) И у которой он отказался принять сердечко. По сюжету - из пластилина. Если мыслить глубже – вполне себе настоящее. И вот отвергнутая влюбленная девочка (готовимся к “амбивалентному” повороту сюжета: любовь-ненависть) на фоне песни о родившемся младенце Иисусе (еще одно противопоставление: святость-грех, гонимый-гонители) рассказывает воспитательнице о том, что у Лукаса есть “пиписка” (что, впрочем, по детским меркам уже само по себе грех), и даже описывает некоторые физиологические подробности (а именно, что она как палка). Случайно ли это происходит на фоне песни о невинном младенце Иисусе? Намек на невинность младенца? Простите, ребенка детсадовского возраста. Или Лукаса? Родился Иисус. Воспитатель детского сада. Простите, Учитель. Праведник. Мученик. Гонимый. Ставший искупительной жертвой за грехи людей. Кто же тут совершил грех и кто тут гонимый мученик? Кто же на самом деле виноват в случившемся? Впрочем, этот вопрос мы пока оставим. Ибо с точки зрения телезрителя “грех” совершила девочка, а мучеником является Лукас. А с точки зрения общества грех совершил Лукас, а мучеником выступает общество. Но мы то уже знаем, что общество не особо заботилось о соблюдении табу, и половые органы девочка вполне себе могла увидеть и без “помощи” Лукаса. А принимая во внимание сцену с братом, который не вполне однозначно, а очень даже многозначительно прикасается к ней во дворе, и не только увидеть. Но вернемся к греху. О котором сама девочка, впрочем, тут же забыла, ведь должен приехать Санта. Но не забыла владелица детского сада – пожилая Грета. Она приглашает Клару на беседу с представителем соответствующих органов. Под страхом наказания (запрет играть на улице с детьми, пока она все не расскажет) и вообще страхом Клара подтверждает фактически “подсунутые” ей взрослыми “факты”, обвиняющие Лукаса. Впрочем, к ее ответам больше вопросов, тк “утвердительность” их явно сомнительна (Клара либо просто кивает, либо отвечает что-то типа “я не помню, я не уверена, я не говорила”). Но взрослым уже все равно: однажды озвученная ребенком, его фантазия смакуется, простите, живет сама по себе, без его участия. Зато при активном участии взрослых. И общество реагирует на нее в меру своей “сексуализированности”. Или инфантильности. Наиболее точно это передает образ Греты, по-детски убегающей от Лукаса через сад и прикрывающейся от ответственности за свои действия (из-за ее звонка сына Лукаса не пустили к отцу) детским ведерком для песка. Почему взрослые больше верят не ребенку, который уже сам отрицает свои слова (“Я ничего не помню. Это другие”), а верят фантазии. Видимо, потому, что она уже становится их собственной. Ведь в нее продолжают верить, даже когда суд все-таки опровергает виновность Лукаса (в его доме не оказалось подвала, который описывали в своих показаниях “потерпевшие”). Видимо, потому, что в своем сознании они уже связали некоторую часть своего (коллективного? ) бессознательного, - а именно, то, что они считают в себе грязным, за что чувствуют вину и стыд, - с вовремя подвернувшимся образом Лукаса, и перенесли свое чувство вины и стыда на него. И началась охота. Ну или гонения. На Иисуса. Простите, на Лукаса.
Травля его самого (отвержение обществом), его последователей (простите, сына), изгнание (‘’не приходи сюда больше”, причем, сказанные сыну отверженного, эти слова в очередной раз демонстрируют детскость, инфантильность позиции гонителей), разговор Маркоса с Кларой, попытка разоблачения (“зачем ты врешь”), снова гонения (избиение его взрослыми), наветы (все дети описывают несуществующий подвал в доме Лукаса)… Но вот сцена в церкви (поддерживающей Иисуса, простите, Лукаса ). Прозвучала правда: “надежда есть” - подвала не нашли. Также из уст священника, поддерживающего гонимого, жертву, прозвучала правда о том, что дети могли почерпнуть подобные факты “или из разговоров с родителями, или по телевизору”. И обществу эту правду уже не могло не осознать. Но – снова гонения. Удар по другому близкому существу – собаке. (Или тому светлому, что было между ним и Кларой, которой он доверял вести любимую собаку?) Что повлекло за собой максимальное напряжение чувств и сцену в церкви в Сочельник, накануне рождения Иисуса, что снова поднимает тему невинности. (Лукаса? Ребенка? ) И безмолвный “разговор” отца Клары и Лукаса – глазами. А точнее, через срезонировавшие слова молитвы: “Услышь меня”. И снова песня об Иисусе, теперь уже в исполнении детей – еще один символ невинности. Между мужчинами происходит драка. Лукас уходит. Но что-то остается в сердцах людей. И вот уже отец Клары наконец слышит ее слова о том, что его лучший друг невиновен. И предлагает ему разделить еду. Еда. Совместная трапеза. Совместная трапеза – это сближение. И прощение. Что мы и видим в сцене, происходящей год спустя, где Лукас вновь встречается со всеми героями в теперь уже снова дружеском кругу. И даже переносит Клару через квадраты. (Заметим: на вручении охотничьей лицензии его последователю, простите, сыну Маркосу). И тут мы возвращаемся к нашему вопросу: кто же на самом деле виноват в случившемся? Кто же тут совершил грех и кто тут гонимый мученик? И снова оставим его. Ибо ответ на него у каждого, как мы поняли по фильму, свой.
Зачем нужна аналогия с образом Иисуса Христа? Затем, чтобы протянуть нить от сексуального, инстинктов к общечеловеческим и даже философским вопросам. Морали. Нравственности. Ответственности за свое поведения. И в мелочах (почему, например, Лукас не предложил мальчику в детском туалете прикрыть дверь, чтоб другие дети его не могли увидеть?), и бОльшем. Ведь кто-то всегда может стать жертвой наших необдуманных и неоправданно жестоких, хотя с виду и обыденных, решений и поступков. Как, например, в случае с Лукасом. Который в финальной сцене получил еще и пулю практически в лоб. От… мы только знаем, что от молодого охотника.
И вот он сидит посреди прекрасной осенней природы (картины которой, кстати, добавляют эмоций, вызывая в нас некую вселенскую грусть и жалость, автоматически направляемые на героя), раненый и слабый. Всего лишь невинная жертва, скажете вы? С одной стороны, конечно. И сцена эта – привет из прошлого, напоминающего о том, что сколько ни прощай и ни обучай последователей, простите, обывателей, все равно камни, теперь уже пули, летели и лететь будут. Но с другой стороны - вот кто, простите, научил стрелять своего сына, в смысле, своего последователя, в смысле, живое существо в другое живое существо ради забавы…? И не так же ли мы жалели убитого самим Лукасом юного, простите, молодого оленя в первой сцене охоты? И так ли уж права церковь, поддерживающая в передаче подобных навыков? И тут мы снова возвращаемся к нашему вопросу: кто же на самом деле виноват в случившемся? Кто же тут совершил грех и кто тут гонимый мученик? Но у нас, скорее всего, нет ответа на этот вопрос. Ибо с точки зрения нашего общества… со времен Ледникового периода…
Добавлю лишь навеянную фильмом мысль: в человеке сильно животное начало, и если оно не перерабатывается социально приемлемыми способами, человек начинает делать то, что делает любое другое животное: охотиться. В том числе – на другого человека. Не случайно “психологическую охоту” на других людей мы называем травлей. Очень точный термин, передающий суть сего действа. И потому и тема эта столь табуирована в обществе. Ведь кто в своей жизни ни разу не бросил камень… Ну хоть самый маленький…