* * *
Так выдумано правильно и странно:
прохладой выпит за ночь летний зной.
И осени яснейшая осанна
витает над скудельностью земной
беззвучно. Ибо сущность – бессловесна.
Живущий – Сетью.net не уловим.
Ещё светла небесной сини бездна,
пока спешит сквозь осень пилигрим
к усыпанному листьями порогу,
к жилью, где в окна плещет окоём,
к родным, уже глядящим в очи Богу,
спешит, спешит – и солон в горле ком...
* * *
Как рванулось Стожарами небо
к запрокинутой голове,
как давно я мальчишкою не был
в перепутанной ветром траве!
Или юной безудержной песне
ни за что не сносить головы,
и забыл я, как бродят созвездья
среди зарослей млечной травы?
* * *
Cмерть неминуема? – Так что ж?
Жизнь –
неизбежней, неизбежней!
В ней всякий миг живей, чем прежний.
И каждый возраст в ней хорош.
Так странно, так понятно мне –
душа с годами всё моложе.
И зорче взор её, и строже.
И в каждом дне – родник на дне!
Тридцатилетье
И это – не печаль и не весёлость.
Я просто знаю осень наизусть,
где яблоко, сорвавшись, накололось
на иглистый шиповниковый куст.
И пусть я вижу, как плоды и дети
окрепли, и пора тепла прошла. –
Звенит, в густых вихрах тридцатилетья
запутавшись, осенняя пчела...
Цикада
Зверь-цикада, химерное тело,
я однажды увидел днём,
как природа кощунственно-смело
упражнялась в уродстве твоём.
Но, когда загустеет вечер,
поднимается в синий свод
голос твой,
и тревожный, и вечный, –
неумолчных, бессонных нот.
Что-то трудное вымолвить надо,
на пределе дыханья – суметь...
Полуночная боль цикады –
песнь того,
кто не может петь.
У озера
Полдень. Дрожащие веерно крылья.
Горизонтальный сапфировый хвост.
Над первобытным лугов изобильем,
словно гипноз, – трепетанье стрекоз.
Плавность пришельца в летательном жесте.
Вот, к лепесткам наклоняясь едва,
в зное стеклянном застыли на месте
внегалактические существа.
Кто-то у линз Андромеды туманной,
губы кусая, завидует мне –
сну дуговой приозёрной поляны,
лепету летних малиновых дней…
* * *
Красные вишни и рыжие лилии –
разгоряченное лето в разгаре!
Нотами воздух пропах в изобилии,
как древесина флотов Страдивари.
Сад мой зарос одичавшей малиною
и мелкоцветием сорной ромашки.
Множатся знаки, что праздник покину я –
не доиграв. Прихлебнув из баклажки...
Но в партитуре, что выткана птицами
на синеве полнозвучного лета,
светит ли – в паузе, фразе – продлиться мне?
Громкий вопрос. Не услышать ответа...