Александру Клименкову
Ты очень редко танцуешь со мною,
и это всегда неудобно и тяжело,
твоя лопатка мешается под ладонью,
как недовыросшее крыло.
Ты очень редко,
и это всегда кажется мне ненужным и не уместным.
Ты очень редко,
лучше бы никогда,
довольно того, что нам обоим известно
нечто такое, что кроме нас никто бы понять не смог —
если чуть ближе к тебе подойду,
мне открывается Бездна,
та самая Бездна, с которой ты
непрерывно ведёшь диалог.
Когда я слышу,
как они говорят, что это осень и у тебя депрессия,
что тебе надо бы к психологу, или к врачу,
я зажимаю ладонью рот,
потому что ещё слово услышу, и в голос захохочу!
Чтобы не выдать себя, не выговорить ответ.
Это Бездна, и она с тобой говорит.
Я же знаю —
она говорит все громче.
И если никто не знает о ней, это не значит, что её нет.
Я не слышу её вопросов,
только слитный многоголосый вой.
Он перекрывает музыку
и не даёт дышать.
Наверное с тобой
она говорит внятно и очень подробно.
Поэтому
ты очень редко танцуешь со мной.
И я не жалею —
это всегда бессмысленно и неудобно.
(танда закончится, когда просчитаю
двенадцать раз по шестьдесят)
Ты бы мог сделать вид, что её нет?
Попытайся, замкни руками слух, оглохни.
Ты мог бы сам придумать для неё вопрос,
Чтобы она не нашла ответ?
Чтобы она поперхнулась им, подавилась, подохла?
Ты мог бы вычерпать, выпить её до дна?
Распросить до конца,
распотрошить,
разъять,
зиять
нутром, пока не затянет свежей кожей?
Есть ещё один способ.
Как ни страшно мне предполагать,
что ты согласишься на это,
но всё же.
Но всё же, если бы я совсем отошла прочь, исчезла,
если бы я решилась тебя спросить: «скажи мне,
если бы я совсем исчезла,
как ты думаешь,
если забыть меня и даже мое имя,
там внутри, в тебе,
замолчит Бездна?»
Когда нибудь она вынудит выбрать.
Я устала ждать, я даже хочу, чтобы — скорей.
А будет забавно, если я ошибаюсь,
и ничего всё равно нельзя изменить.
Пытаюсь понять — Бездна чудовищна,
и ты говоришь с ней?
Или это чудовищны мы, раз можем
я — слышать её,
ты — с ней говорить?