I
Когда я жил в том городе, в конце
широкой авеню, текущей сквозь каштаны
мой телефон молчал. И это было странно
настолько, что менялся я в лице,
когда очередной заканчивался вечер,
а слух мой так и не был покалечен
звонком. Тогда срывался на фальцет
я сам, бросая трубку в кресло,
приставив к ней промасленный Смит-Вессон,
до этих пор не знавший о свинце.
II
Я был один. В почтовый ящик мой
чужие письма реже приходили,
чем в округе менялся почтальон.
Курил. Смотрел на Сен-Миньон,
ходил на рынок, там меня любили
и иногда кричали: "Эй, постой,
возьми, ну что ты как не свой",
бросая в капюшон пакет панини.
И я в толпе казался сам себе смешон,
как горб неся тяжелый капюшон.
III
По вечерам я, сидя у окна,
смотрел на водопад, который создавала
толпа, порог транзитного вокзала
одолевавшая течением едва.
И уважая корабельный грог,
джин, сингапурский виски, тоник -
все, что горит и неохотно тонет,
зато прекрасно продлевает срок.
Вечерний одинокий меланхолик,
я пил. И был не одинок.
IV
Наутро, в потном изнутри
и ослепительно начищенном снаружи
автобусе, я плёлся, фонари
указывали путь звезды не хуже.
Как будто звали за собой: "Смотри, смотри!"
своими слабыми бетонными телами,
пытаясь заслонить огонь зари,
забыв, как их давно не протирали.
V
Портовый грузчик - лучшая стезя
романтика на рубеже иллюзий.
По сотне ящиков за день перенося,
до скрипа позвонков, до их протрузий,
выдерживая все, что выдержать нельзя
и превращая зубы в жидкий смузи,
так лечишь душу, мусор вынося
и разгружаешь голову, на пузе
без сил и мыслей, в бесконечном юзе
по улицам заполненным скользя.
VI
Сиесту проводя на берегу,
соленый ветер впитывая кожей
всё чаще понимал я, что могу
жить без тебя. И больше не тревожит
твой образ в памяти, стираемый волной
как языком кита, шершавым и холодным.
Высасывая яд, оставленный тобой,
я становился заново свободным.