Герой Советского Союза Иван Фомич Кучеренко был в действиях нашей подводной лодки одним из первых на тихоокеанском флоте в различных ситуациях:
Утопил учебную торпеду, что грозило потерей карьеры. Но мы ее достали с глубины 30 метров, сами.
Признан лучшим по исполнению торпедных атак.
Попал в свои противолодочные сети у острова Аскольд и своротил набок носовую пилу – «украшение» подводных лодок типа «С», а так же протаранил деревянную баржу и это именно в праздник дня Военно-морского флота в 1942 году.
Премирован показательным выстрелом – боевой торпедой.
Проник в японскую военно-морскую базу для разведки, в которой лодку, среди дня выбросило на поверхность бухты, где стояли сотни военных кораблей Японии.
Вел флагманскую лодку во время перехода подводных лодок из Владивостока в Мурманск через 9 морей и 3 океана – через Америку.
Разрешил экипажу купаться в океане на ходу лодки при подходе к Панаме, держась за «пилу», несмотря на опасность быть атакованными лодками или авиацией противника.
Совершил лихую перешвартовку под дизелями в Датч-Харборе на Алеутских островах – в американской военно-морской базе.
Совершил подрыв плавающей мины шлюпочной командой.
В одной встрече с врагом потопил четыре вражеских корабля.
Первым салютовал в Полярном о победе – не холостым, а боевым зарядом и из большой пушки.
Первым опробовал беспузырную стрельбу залпом из 4-х торпед.
Первым осуществил связь с самолетом при нахождении лодки на перископной глубине.
Первым из тихоокеанских лодок назначенный командиром дивизиона лодок типа «С», затем ставший командиром подлодок Прибалтики, а в дальнейшем начальником штаба подплава СССР.
Высокого роста, хорошо сложенный, с открытым взглядом, немного мясистым носом и густыми бровями Иван Фомич сразу же привлекал к себе внимание. Не очень разговорчивый, но умеющий внимательно слушать собеседника, не перебивая, кто бы он не был. Иван Фомич не был скор на руку, наоборот, у него всегда была какая-то выдержка или пауза, прежде чем он примет решение. Он не терпел вранья, и горе тому, кто начинал изворачиваться, врать или обвинять другого в своих грехах.
Наша команда почти полностью состояла из молодых ребят призыва 1940 года, в основном из Москвы и центральных городов России, кроме главстаршин и офицеров. Иван Фомич ко всем относился по-отечески и в процессе совместной службы стал близок нам по-отцовски. Он не был служакой. Все его действия, поступки и команды несли отпечаток какой-то теплоты, сердечности.
У него была человеческая привычка: перед принятием важного решения на несколько секунд задуматься, затем пару раз крякнуть, как бы прочищая горло, затем потрогать свой великоватый нос, обязательно почесать за правым ухом и только потом громко неторопливо высказать свое решение.
Я не помню случая, чтобы в таких ситуациях решение отменялось или изменялось.
У Ивана Фомича была отличная выправка, широко расправленные плечи и высоко поднятая голова. Несмотря на крупную фигуру, он ловко спускался и взбегал наверх по узкому трапу, а так же втискивался в рубочные люки. Выходец из опытных
штурманов надводных кораблей, наравне с его напарниками Щедриным, Луниным, Маринеску и другими Иван Фомич прошел, курсы подготовки командиров подводных лодок и успешно завершал боевые походы.
Нашим первым старпомом был Григорий Непомнящий. Человек из морской интеллигенции, старой «парусной» закалки, от которой осталось все: и громоподобные команды с раскатистым р…р!, пропитанные честностью и ясностью, сразу понимаемые теми к кому они относятся, и высокая культура, и интеллигентность в разговорах и поступках, и жесткая требовательность, совмещенная с редкой справедливостью и четкостью, и настойчивость в требованиях к подчиненным, – все это одновременно со способностью привить высокий профессионализм в своем деле.
Это был невысокий человек с крупной головой, длинными руками, кажущейся небольшой, но очень крепкой фигурой. Он редко улыбался. Казалось, что он ни на кого не смотрит. Но он всех и все видел, как оказалось, – насквозь. Гриша, как мы звали его за глаза, был по званию капитан-лейтенант. Все мы думали, что это наш будущий командир. Но прислали Кучеренко Ивана Фомича в звании старшего лейтенанта. И в таком положении мы провели всю зимовку за кромкой льда в 1941-42 годах. Командир был по званию ниже, чем старпом. Но ни разу не было замечено в обращениях между ними ни превосходства, ни неприязни. А спустя некоторое время старпомом к нам назначили старшего лейтенанта Юдовича.
Юдович – красавец, мужчина во всех отношениях – высокий, стройный с очень красивым лицом, мягким голосом и слегка вкрадчивой речью, даже ласковой, можно сказать. Мы ни разу не слышали, чтобы Юдович повысил голос, в отличие от Гриши Непомнящего. Юдовичу было конечно легче вписаться в наш экипаж, потому что он получил в свое распоряжение личный состав вышколенный, качественно обученный, до автоматизма исполняющий безупречно свои обязанности, даже в мелочах.
Уже спустя десятилетия, на встрече, будучи ветеранами, через 30 лет после войны мы вспоминали жестокую школу Григория Непомнящего с благодарностью. Ведь, я думаю, что благодаря именно им привитой нам выучки мы смогли уцелеть в боевых походах.
А на мягких в обращениях командиров нам везло. Таким был и комиссар лодки Сергей Миронов. Слегка надменный, с бледным выхоленным лицом, с постоянно подрагивающими губами он никогда не вникал в дела командира лодки. Но к остальным обращался подчеркнуто-поучительным тоном. Это был грамотный комиссар, вероятно, выходец из потомственной учительской среды.
Мягким по характеру также был и старший лейтенант Петр Прокопчук, командир торпедно-артиллерийской части. Неразговорчивый, почти замкнутый в себе артиллерист, прекрасно владеющий своей специальностью, Прокопчук никогда не торопился. Даже по тревоге бегал по трапу как-то медленно. На вид он был каким-то недоступным и непривлекательным для собеседника. Но за всем этим скрывалась высокая требовательность в служебных отношениях и дружеское расположение.
Среднего роста, с мешковатой фигурой, белобрысый, с слегка одутловатым лицом, плавными движениями рук он производил контрастное впечатление со своим главным помощником, старшим командиром.
Командир был высокого роста, мощного телосложения с раскосыми глазами, большим, как луна круглым лицом, маленьким носиком, с черной шевелюрой на голове и очень смуглой кожей, бурят по национальности, Николай Дерябин.
А наш штурман Вадим Комиссаров смотрелся как молодой паренек. С круглым небольшим личиком, забавными веснушками под глазами, пухленькими губами и щечками. Казалось, что глаза его все время смеются, несмотря на почти мальчишескую напускную серьезность. У него была спортивная фигура, как у гимнаста, да он и был гимнастом – имел высокий разряд в этом виде спорта.
Комиссаров постоянно возился со своим помощником – штурманским электриком, ремонтируя свой гирокомпас. К этой паре у остального экипажа было особое, умильное отношение. Не только из-за сложности обслуживания этой техники, но и в связи возможностью расходовать для ее ремонта особую жидкость с высокими градусами, запах которой распространялся по всему центральному посту.
А еще был Кочуров – командир пятой боевой части – механик корабля. Когда бы ни проходил он через пятый отсек – всегда тыкал пальцем в живот вахтенному мотористу, а каждому члену экипажа задавал какой-либо каверзный вопрос из знаний должностной техники или истории флота. На невразумительный ответ он хохотал, запрокидывая голову, резко обрывал хохот и чеканил: «…Не знаешь! Скажи своему старшине, чтобы он обучил тебя…».
На скуластом, худощавом с кривыми ногами Кочурове форма висела, как на огородном чучеле и вечно за что-то цеплялась. Но он был умницей, ходячей энциклопедией. Он все знал, о чем бы его ни спросили. Но рассказывать не любил. Во время затруднительных ситуаций в разговоре задирал голову вверх, сжимая крепко губы, слегка причмокивал, прикрывал глаза и замирал в этой позе. Так он мог стоять минутами, чем озадачивал собеседника. Прерывая эту стойку, выкладывал с хохотом четкий ответ. Или же опять-таки с хохотком и причмокиванием говорил: «… Нет, не знаю…». Он вечно опаздывал к столу в кают-компанию во второй отсек. Робко подходил и тихонько говорил:
«– Можно к столу?». Кучеренко слегка кивал головой, давно смирившись с этой привычкой механика. Но комиссар Миронов обязательно делал ему внушение: «Опять опаздываете…». Кочуров извинялся и тихонько усаживался за стол. Так в кают-компании повторялось ежедневно все года службы на «С-51».
Еще одним офицером на лодке был старший военфельдшер Савченко. Выходец из глубокой деревни, судя по поведению, был очень забавный на вид. В его распоряжении, кроме оказания медпомощи, было снабжение продуктами питания и соблюдение полного рациона на протяжении всего плавания. Из всех нас он был самый жадный. Не курил и спиртного в рот не брал. Его, не запоминающееся лицо с пухлыми, всегда мокрыми, как у младенца, сосущего пустышку, губами, вызывало веселые шуточки среди экипажа. У него почему-то все время подрагивали и потели руки сильнее, чем у комиссара Миронова. Говорил очень слащаво и медленно, сюсюкая.
Наш кок Самохвалов Федя на гражданке был искусным кузнецом, а, здесь, работая коком, все время ворчал на военфельдшера: «Опять выдал одну банку на четверых тушенки (или сгущенки, или …)». Но Федя Самохвалов всегда умильно улыбался своему начальнику, видимо потому, что Савченко иногда поощрял кока стопочкой из морского пайка, сочувствуя его изнурительному ежедневному труду у плиты. Правда, всегда с оговоркой и назиданием. И еще. Военфельдшер не переносил качки. Как только волна за бортом достигала всего лишь трех баллов, он бледнел, ложился на койку, брал пакет и пластом валялся, пока не заканчивался шторм или лодка уходила под воду.
Качку не переносили, не могли перебороть ее или противостоять ей комиссар Миронов, старшина торпедистов Новиков, старший радист Осьминкин и военфельдшер Савченко.
Осьминкин и шифровальщик Коля Жмотов для нас были загадкой и таинственностью. Оба высокого роста, красавцы. Даже лицами чем-то похожи, они редко выходили из своей маленькой радиорубки, где было царство секретности.
Любимцем всей команды был командир группы движения лейтенант Карпетченков Иван. Как офицер и командир он ничем не выделялся среди личного состава лодки, но его обаяние и товарищеская симпатия к нему выделяла его из всех. Симпатичный Ваня Корпетченков при первой же встрече становился другом для собеседника.
Мы в команде часто играли в шахматы, устраивали турниры. Но Ваня Корпетченков всегда отказывался принимать в них участие. Однажды во время дальнего похода мы в лоб задали ему вопрос: «Почему? Ведь вы играете в шахматы!..». Иван ничего не ответил и ушел на центральный пост. После обеда пришел к нам в пятый отсек и сказал: «Ну, давайте, сколько у вас здесь чемпионов?..». Нас оказалось пятеро. Расставили фигуры на шахматной доске, установили ее на регенерационной тумбочке…
Нашему удивлению не было границ, когда Ваня сел спиной к шахматной доске, и произнес: «е-2, е-4 и Ваш ход…». Так сидя спиной, не глядя на доску, он – один против пятерых «чемпионов» – за двадцать ходов влепил нам мат.
И еще маленький секрет, который мы тщательно и наивно скрывали друг от друга. У Корпетченкова в Полярном в нашей бригаде подводных лодок работала парикмахерша, как оказалось – жена нашего Ивана. Чуткая, очень красивая, обаятельная, молодая женщина, с ласковыми нежными руками и большими карими глазищами. К ней всегда была очередь. Мы всегда стремились попасть на ее кресло и после бритья обязательно сделать массаж, чтобы почувствовать ласку и тепло ее нежных рук.
В дальнейшем Ваня Корпетченков получил тяжелую травму, описанную мной в рассказе «Медсестра» и уже, будучи командиром пятой боевой части нашей подводной лодки, был по состоянию здоровья переведен на берег. Командиром группы движения был назначен молодой лейтенант Завадский.
Мой старшина мотористов Дима Груздев, улыбчатый и смеющийся по любому поводу с золотой фискалкой на зубах и полу блатными замашками, вероятно, был одесситом. В его лице было что-то цыганское. Но, похоже, что он был трусоват перед начальством. Невысокого роста, с тихой кошачьей походкой он любил шутливо подначивать всех и вся. За это на него многие сердились. Но Дима Груздев всегда был первым в трудных ситуациях. Во время сильного шторма в Татарском проливе, несмотря на огромную волну, грозящую выбросить за борт нашу шлюпку «тузик», укрепил на кормовой палубе сорванный волнами трап и щит. Когда во Владивостоке мы утопили учебную торпеду, он принимал участие в ее розыске и подъеме с глубины 30 метров. А когда мы запутались в противолодочных сетях, Груздев распутал металлический трос, обвившийся вокруг правого винта. При выходе из строя 4-го цилиндра левого двигателя, опять-таки Дима Груздев настоял перед Кочуровым делать ремонт во время пятибалльного шторма в открытом море перед подходом к берегам Сан-Франциско. И отремонтировали на ходу, не останавливаясь. Качественно, за три дня. Мне довелось сдерживать болтающуюся крышку цилиндра двигателя весом в 470 кг. Втиснувшись между шпангоутами и, пружиня ногами во время переваливания лодки с волны на волну, я старался уравновешивать подвешенную на тали эту тяжеленную махину. Благодаря сделанному ремонту лодке не потребовалось заходить в Англию на ремонт, а мы смогли идти сразу из Исландии в Мурманск.
Старшина группы электриков Сигалов Леонид, высокий – самый высокий, под два метра с лишним ростом, угловато-прямолинейными руками, коленями и движениями напоминающий богомола – большого кузнечика, всегда учтивый и добрый ко всем не только в служебных вопросах, был в числе других евреев, числящихся на С-51. Да мы и не знали, не различали кто еврей, кто татарин или грузин, только разве при очень характерной внешности. У нас на лодке было одиннадцать национальностей. Леонид выделялся крупными чертами лица, очень крупной удлиненной кучерявой головой, густыми бровями и мягкой обворожительной улыбкой. Был у Лени один недостаток – если он получал нагоняй по службе, то срывал всю злость на первом встречном. А потом искренне раскаивался.
У нашего боцмана Брагина была бритва «опасная» с деревянной ручкой производства артели «Труд» г. Вача. Ее особенность, вопреки немецким «Солингерам» или американским «Жиллетам», состояла в том, что она быстро правилась на ремне и легко брала любую бороду. Правда быстро тупилась. Вся команда, забросив заморские лезвия, одалживала побриться у боцмана Брагина. Он, добрая душа, никогда не отказывал.
Этот, неказистый, щупленький, деревенского склада человек, кажущийся намного старше своих лет, с очень прямой походкой, как будто у него не ноги, а ходули, с хитровато-добродушной улыбкой, был прекрасным горизонтальщиком. Он умел держать лодку по горизонтали на абсолютном нуле искуснее всех знакомых боцманов. Брагин не устоял перед просьбой Иосифа Фридьева – старшины рулевых – «подержать» лодку на нуле. В результате лодку выбросило на поверхность в самой середине Японской военно-морской базы, где мы несли разведывательную службу.
А Сигалов, получив пустяковое замечание от старпома, в гневе вернулся в свой отсек и не обнаружил там, на штатном месте зеркала. Его все мы снимали при пользовании боцманской бритвой. Заглянув в 7 отсек, где я как раз завершал бритье, Леня с ехидцей спросил: «А кто разрешил?..» Я оправдывался, что все и всегда и я не раз, так бреемся боцманской бритвой. Но Сигалов больше распалялся «Сейчас зеркало! А потом компрессора запустите!! А потом главные электромоторы включите!!!» И Сигалов пошел искать моего старшину Груздева, чтобы пожаловаться. Но Груздев был уже на берегу, а мой командир отделения – Володя Корчагин, посмеялся вначале над случившимся, затем широко раскрыл глаза и сказал: «А ведь, правда – сегодня зеркало, а завтра дизеля запустит…»
Через полчаса на мостике мы повстречались с Сигаловым. Сам он не курил, но всегда имел при себе «Беломор» для друзей. Он отобрал мою самокрутку из махорки, протянул пачку «Беломора» в честь примирения и тихо сказал: «Не обижайтесь…». Какая уже здесь обида, пустяк. И мы с Витей Базановым, сигнальщиком из рулевых, лихо докуривали содержимое «Беломорканала» целый день.
Витя Базанов – рулевой, сигнальщик. Это он ушел добровольцем с нашей лодки в отряд разведчиков при штабе Северного Флота. Витя при взятии укреплений при Лиинахамари получил ранение осколком от снаряда и остался без правого глаза. По выздоровлении он пришел из госпиталя в бригаду лодок, в родной «С-51». По тем строгим правилам ему уже не дозволено было быть на лодке. Тем более что лодке была объявлена готовность № 1, когда уже нельзя выходить из отсеков наверх. Но мы все-таки по очереди на пару минут выбегали на пирс, где сидел печальный Витя, и совали ему на прощанье консервы и вино из морского пайка.
Витя Базанов – мой друг и соратник до конца его службы на «С-51». Затем мы потеряли друг друга. У меня сохранился наш обоюдный портрет сделанный перед переходом лодки из Владивостока в Мурманск через Америку. На этом портрете Витя – задолго до ранения.
Помнится: вскоре после полученного сообщения о попытке торпедирования нашей напарницы «С-56» у берегов Кубы произошло следующее:
Мы шли своим курсом и средним ходом. Довольно-таки покачивало. В такое время на мостике лодки находятся только вахтенные. Остальным выход наверх запрещен. Курить разрешается по очереди и только в боевой верхней рубке, у рубочного люка. У управления рулем сидит Витя Базанов, наверху вахта: старший лейтенант Петр Прокопчук и сигнальщик Паша Поздняков. Временами Прокопчук справляется у рулевого:
– На Румбе?
– На румбе 120, – раздается голос Вити.
– Так держать!..– Есть держать 120. – И так периодически.
Лодка ритмично переваливается с борта на борт. Чувствуется ее стремительное движение. Мы с Колей Веригиным, радистом, докуриваем свои сигареты. Надо готовиться к вахте. Я уже взялся за поручни трапа, чтобы соскользнуть вниз в центральный отсек, как вновь раздалось спокойное и громкое Прокопчука.
– На Румбе?..
– На рум…, – ответ прерывается резким выкриком.
– Право на борт! Стоп правый дизель! Левый дизель полный, самый полный.
– Правый мотор назад! Самый полный!! Еще обороты, до предела!!
Витя едва успевает перекладывать руль, выполнять команды по телеграфу, сообщая об этом на мостик.
Боевая тревога! Моментально все на местах… Вот промелькнул командир Кучеренко – бегом по трапу на мостик. А я стремительно, не помню как, оказался в пятом отсеке у своего дизеля…
Лодка содрогается от резкого поворота и накреняется при циркуляции…
А было так: Паша Поздняков утомленно поворачивал голову, старясь превозмочь усталость, и видит: вдали на поверхности моря что-то ярко блеснуло, как солнечный зайчик и вокруг него, в пене вздыбилась морская вода.
– Справа торпеда!!!
Глаза неотрывно прикованы к бегущему прямо на лодку пенному следу. Теперь все зависело от команд Прокопчука, действий рулевого Базанова, а так же дизелистов и электриков. Нос лодки круто поворачивается, корпус накреняется вправо от смертоносного следа.
– Торпеда прошла вдоль борта!.. – кричит Паша Поздняков.
И опять:
– Слева по борту торпеда! Еще одна!!!
Лодка оказывается между двумя пузырчато-пенистыми дорожками, оставленными торпедами…
– Руль прямо, оба дизеля самый полный!!! – это уже командир Кучеренко.
– Есть руль прямо! Руль прямо. Оба дизеля на пределе! – это уже Витя Базанов.
– Артрасчету наверх! Артиллерийская тревога!! – это Кучеренко.
Мы выбегаем к своим пушкам. На поверхности моря ничего не просматривается…
– Держать курс 120! – это Кучеренко.
– Есть держать курс 120! На румбе курс 120, – это Базанов.
Лодка несется на предельных оборотах вперед к своей цели.
***
Описывая членов экипажа «С-51», я никогда не думал, что встреча с одним из них здесь, в Харькове, будет так реальна спустя почти 60 лет.
В одном из номеров газеты «Слово ветерана» за январь 2005 г. я натолкнулся на статью «Побратимы» журналиста Георгия Семенова.
Журналист Г. Семенов – ветеран той бригады подводных лодок в Полярном, где базировалась «С-51».
Чем-то родным для меня повеяло со строчек статьи. Мурманским холодным ветерком, сопками в ложбинах со снежком даже в августе… А вот говорится и о нашей «С-51». О подвиге двух разведчиков отряда Леонова. Один из них Виктор Базанов – мой друг и соратник. Именно он ушел в 1944 году в отряд Леонова и в одном из боев потерял глаз. А на фотографии, где мы вместе сняты он был еще до ранения, полностью зрячий.
Судя по статье, Базанов жил в Харькове. Я своим долгом считаю необходимым отыскать друга и к 60-летию Победы подарить ему или его родственникам эту фотографию.
В статье «Побратимы» приложена групповая фотография разведчиков Леонова среди сопок на подступах к Лиинахамари. Это фото сделал спец. фотограф отряда Максимов по прозвищу «Макс». В том же подразделении служила добровольцем и моя жена Татьяна Федосеевна Синякова-Лаванова. Мы очень хорошо знали Максимова и других героических разведчиков.
К сожалению, с Г. Семеновым не удалось довести разговор до конца. Георгий недавно ушел из жизни.
К статье «Побратимы» я хотел еще добавить, что за взятие Лиинахамари Базанов сражался на суше, а остальные члены нашего экипажа прорывались со стороны моря.
Витя Базанов и команда «С-51» в числе других наград получили личную благодарность главнокомандующего И.В. Сталина.
Дорогие мои боевые друзья! Вы проходите сейчас перед моими глазами как живые! Вы все Герои Великой Отечественной Войны. Своими боевыми подвигами укрепляете и сейчас нашу Веру в Победу над любыми захватчиками нашей страны.
Я очень надеюсь, что судьба подарит мне еще несколько времени и даст возможность написать об остальных членах экипажа «С-51».
Харьков, 2005 март