Он не был верующим христианином, скорее наоборот – считал себя убежденным атеистом до тех пор пока не случилось непоправимое несчастье и его не скрутило горе. Потеря близкого человека заставляла его иногда заходить в церковь и ставить свечку за упокой. Потом он заметил странное явление. Проходя мимо изображения святых на иконах он почему-то задерживался взглядом только у одной. Это изображение казанской божьей матери с младенцем. Задерживался именно у этой иконы, хотя были и другие копии, более богато отделанные, мастерски исполненные, перед которыми стояли богатые золоченные подсвечники сияющие зажженными свечами разных калибров. Перед которыми красовались и сияли большие лампадки.
А здесь горела маленькая лампадка и стояла скромная подставка с песком для установки свечей. Он проходил мимо Николая Угодника, Троицы, Архангела, Михаила, изображениями Христа и другими иконами почти безразлично. Но
неизменно вновь задерживался у этой… Он неотрывно стоял до тех пор пока почему-то мысленно не обращался к этой иконе и как бы делился с ней мыслями и своей печалью. Постепенно эти посещения и мысли стали почти необходимыми и начали вызывать невольные слезы. А иногда и молчаливые рыдания у человека довольно таки мужественного, прожившего нелегкую долгую жизнь и закаленного невзгодами. Это проходило мимолетно, и неожиданно вскоре приняло характер необходимости при посещении церкви. Однажды во время одного из посещений церкви он не обнаружил эту икону. На её месте был помещен образ Николая Угодника.
Иконки не было еще и еще раз. На вопрос почему ее нет служители церкви пояснили, что ее унесли в другой, строящийся большой собор. В храм каких появляется в наше время как грибов после дождя. И этот человек перестал ходить в церковь, ибо ничто не вызывало теперь в нем тревожного чувства одухотворения и умиротворения.
Судьба забросила его в другой, большой город с великолепными храмами. Но посещать их у него не было никакого желания. Однако в одну из
печальных дат все же пришлось зайти в великолепный собор Благовещения славящийся своей неповторимой архитектурой, служивший украшением всего большого города своим величием и убранством. Он зашел в эту церковь со своей дочерью, постоянно сопутствующую с ним в этом большом городе и всячески его опекающую.
Великолепие внутреннего убранства поражало каждого сюда входившего, в том числе и его. Но обойдя весь храм он не почувствовал прежнего трепета даже перед иконами с изображением божьей матери с младенцем. Поставив свечки они уже направлялись к выходу, как вдруг увидел еще одну икону. Это была икона казанской божьей матери с младенцем. Их в залах было несколько таких же. Но эта вдруг остановила его почему-то на выходе внезапно. И бросило в то же чувство как и раньше, вызывая невольные слезы. Он отослал дочь дальше пройти по залу, чтобы не видела его слабости. Когда прошло прежнее наваждение, прошло внутренне рыдание, наступило успокоение они покинули церковь. Спустя какое-то время он уже один специально заехал в Благовещенскую церковь. В ней не было службы, но работал левый притвор для посещения верующих. Поставив свечку казанской он печально стоял у иконы. Горели свечи на сияющем подсвечнике, подходил народ. Все больше женщины. Вот один верующий клал земные поклоны дотрагиваясь рукой до земли и осеняя себя крестным знаменем. А вот другой довольно таки молодой неистово крестится по очереди обходя каждую икону размашисто крестясь выкидывая наотмашь руку и целуя каждую икону, вот женщины утирая слезы ставят свечки, прикладываются к образам…
Простояв порядком по времени, он собрался уходить. Прежнее трепетное чувство не появлялось. С сожалением посмотрев на икону он увидел, что лампадка извечно горевшая у этой иконы не горит. Рядом батюшка отслужил панихиду и на вопрос почему? Ответил указывая на бойко торгующую женщину свечками, что она этим заведует. На обращение к ней певуче-спокойный голос отвечал: «Мил человек, сейчас нет службы, а лампадка горит только тогда, когда служба…» Но ведь церковь работает, идет торговля, кое-где горят лампадки, служат панихиды, а почему здесь нет? И вновь: «Мил человек…» Это уже звучало совсем не елейно, а как бы хамски, с металлом в сказанных словах, дескать, что ты остолоп здесь спрашиваешь, домогаешься.
С сожалением он ушел от иконы, прошел залы, полюбовался оформлением. Потихоньку в залах проводилась уборка, женщины в черном терли полы и убранство. Одна прошла с вонючим грязным ведром и опухшим испитым лицом в синяках. Уже на выходе он увидел открытое окошко с надписью «староста», заглянул в него. Там восседал на вид старичок, который узнал что я огорчен и ухожу, потому что не горит лампадка, так же стандартно - елейно ответил «…Мил человек, не может быть…» и поспешил к иконе.
Моментально зажгли лампадку, народ стал задерживаться, стали чаще ставить свечки, и крупнее.
Постояв минуту, у него появилось то чувство, которое требовалось. Опять мысленный диалог с иконой, опять жгучие слезы, вытирать которые ему не хотелось, текли обильные по щекам, сочувствующие взгляды окружающих. Прошло. Надо уходить. Но вдруг подбегает одна шустрая служительница. Хватает фитиль лампадки, гасит ее плевком. Затем вторая, и третья как летучие мыши, черные, бесшумно, быстро, суетливо, они выхватывали недогоревшие свечки из чашек подсвечников и обжигаясь швыряли их на пол, перед тем поплевав на пальцы. А заодно была выхвачена только что поставленная женщиной толстая свечка и как бы невзначай положена в сторонку. На вопрос, почему вы это делаете, уже не звучало «мил человек…» а из четырех ртов раздавалось хамское шипение « службы нет, лампадка не будет гореть! (А у других иконах горят). А свечку свою можешь сам забрать и поставить обратно…»
На полу дымились остатки свечных огарков, сброшенных с подсвечников… Он больше никогда не заходил в сияющую позолотой куполов Величественную Благовещенскую церковь.
Лаванов А.Н., Харьков
17.12.2006