Кухонные белые занавески закрывали половину окна. Бабушка вбивала маленькие гвоздики по бокам деревянной рамы, на тоненькую верёвочку продевала накрахмаленное хлопковое полотно, по которому цвела вышивка ришелье, - шито вручную на женской любви и песнях.
Задергушки. Утром – отдернуть, вечернюю тайну – прикрыть.
Тайна сохранялась условно. Какие сокровища? Быт провинциальной советской кухни - простой и чистый, как первый снег. Не его таили - деликатно скрывали интимность участников жизни. Но поверх шторок – если смотреть вечером с улицы в освещённое окно - ширма кукольного театра: тени плыли по занавеске, поверх двигались головы, губы открывались в беззвучных диалогах, смеялись глаза и лица, целовались щёки. Жизнь давала вечерний спектакль и тихо дышала за белым хлопком, вполовину высоты окна принимая эстетику протестантской открытости.
Белые занавески на верёвочке встревожили память прошлого с донышка. Ничего никуда не делось, всё подлинно. И снова есть, кого любить. Семья за занавеской всё ещё жива, мои люди разговаривают, пьют вечерний чай, всё ещё обнимают, всё ещё любят друг друга. Так будет всегда.
- Да откуда? Никого нет. Почему же будет?
Потому что так хочу.
Потому что я так сказала.