Александр Зайцев
ЛЮБОВНИК
(поэма)
Силок золотой
О, видение чудных мгновений!
Вижу сад, отходящий ко сну,
И как прячась от ветки сирени,
Подходил я ночами к окну.
Шелестели на тополе листья,
И на цыпочки став, не дыша,
Наблюдал я, как в горнице чистой
Неземная парила душа.
Взгляд ее изучал вдохновенье,
Каждый жест был изящен и строг,
И стоял я, томимый волненьем,
Познавая то грусть, то восторг.
Но однажды, как жалкий воришка,
Потерявший и выдох, и вдох,
Позабывшись, наверное, слишком,
Я захвачен был ею врасплох.
Я увидел – она онемела,
Обронила с досадой: «К чему?»
И пошла…И косынкою белой
Раздвигала тяжёлую тьму.
Я летел, словно капля по желобу,
И ворвавшись в родительский дом,
Со слезами уткнул свою голову
Доброй бабушке в теплый подол.
И она, теребя осторожненько
Непокорных волос моих лён,
Мне сказала: Да что ты, хорошенький,
Да какой ты увидел вдруг сон?»
А когда я все высказал шёпотом,
Сокрушенно вздохнула: «Не в срок
Ты попал, мой внучонок неопытный
Снегирьком в золотистый силок».
…Не забылись слова её вещие:
«Знай, любовь возвратится,
Дай срок».
Я прошел сквозь поля опустевшие
И стою на развилке дорог.
Вот и волосы скоро заснежатся.
Там – мороз залютует крутой…
На каком же он солнышке нежится
Для меня
Тот силок золотой?
***
Тот день, как награда, –
Не стерся, не смылся:
Я с первого взгляда
Однажды влюбился.
Стоял я как вор,
Что на краже попался,
И вспыхнул твой взор:
«Да откуда ты взялся?»
Но вот он потух,
Обронила ты с ленью:
– Обрадуй мой слух
Соловьиною трелью.
И я завывал,
Я запел дифирамбы.
Но взгляд твой сказал:
«Ах, не так бы, не так бы».
Глаза опустить
И пройти бы неслышно,
Но муку испить
Мне по жребию вышло.
Знать, чтобы скорей
От меня отвертеться,
Сказала: – Смелей
Проходи в мое сердце.
Вошел. Мы одни,
И шаги мои ломки…
Пусты, холодны
Голубые потемки.
Любовник
Оставив новенькое кресло,
Делам насущным всем на зло,
Я посетил святое место,
Где детство красное прошло.
Где были мы тогда, подлесок,
Вот этот памятный мне дом,
Окно, а также занавеска
Впритык натянута на нем.
Калитка скрипнула тоскливо.
Хозяйка вышла. Прелесть дня.
И, проходя неторопливо,
Взглянула странно на меня.
Так осы выпускают жало.
Бальзаковских примерно лет,
Она с усмешкою сказала:
– Привет, – любовнику, – привет.
Мне мысль явилась в то мгновенье,
Что шутников растёт семья.
И, чтоб скорее снять смущенье,
Свои шаги ускорил я.
Сняв сон, как вялую подвеску,
И отодвинув кучу лет,
И в том окошке занавеску,
Чтоб все за нею разглядеть.
***
Ничто забыть не может сердце.
И, словно въедливый репей,
Кусочек выцветшего детства,
Запало в памяти моей.
Любаша. Кто её не знает:
Из молодых красивых вдов,
Черешней красной угощает
Ещё зеленых пацанов.
Был дар с отличьем уничтожен.
Гудела ульем ребятня.
Пытливый глаз её положен,
Как оказалось, на меня.
Переживала ли разлуку
С тем, с кем была разведена?
И словно брата, взяв за руку,
Меня в свой домик повела.
Коль десять, ты философ тонкий.
Все нужно видеть пацану.
Как впились трепетно глазенки
Моих товарищей к окну.
Задвинув плотно занавеску,
Она, куда её вело,
Тому ли милому в отместку,
Себя раздела наголо.
Пока я замысел у Любы
Пытался путанно понять,
Она меня довольно грубо
Втащила молча под кровать.
Я не искал от страха средство,
Ведь губ и щёк её жару,
И тела близкое соседство
Принял за новую игру.
Где паутине было место,
Где я провёл свой страшный плен,
Был дан урок слепому детству
Меж зрячих девичьих колен.
ПЯТИРУБЛЕВЫЙ ПОЦЕЛУЙ
Боюсь заглядывать в года:
Глубок колодец тот безмерно.
Пятнадцать было мне тогда,
Ей было столько же, наверно.
Любви разящее копьё
Меня, хоть краем, но достало…
На лето тетушка её
У нас часть домика снимала.
Под вишней твердо на ногах
Стояла старенькая койка.
На ней, презрев косматый страх,
Любила спать ночами Тонька.
К ней в сны заглядывал герой,
И нёс, быть может, ахинею…
И вот полуночной порой
Я появился перед нею.
На нас косила глаз луна,
Все ниже Млечный опустился.
– Ты что, – промолвила она, –
– Поцеловать меня решился?
За это право, дуралей,
Среди ребят была бы драка…
Тебе же я за пять рублей,
Мой принц, позволила б, однако.
И что-то дрогнуло во мне.
Считал я Тоньку недотрогой.
И радость первая уже
Была размешана тревогой.
С трудом дождавшись первых звезд,
И пережив и стыд, и муку,
За поцелуй грядущий взнос
Я положил ей робко в руку.
Такого я не ожидал:
Она в бездумье прошептала:
– Ты деньги, видимо, украл.
Вот заработай их сначала!
Гроза ворочалась вдали.
Наверно, плохо спали дети…
А все отвергшие рубли
Пересчитал с улыбкой ветер.
***
Кем был однажды очарован
Стареет тело поневоле,
А вот душа – она ничуть.
Четвертый класс заречной школы
Теперь попробуй-ка забудь.
Когда в мозгах все меньше дури,
А вот судьбина – на краю…
Учительница литературы
Тогда вписалась в жизнь мою.
А я, чтоб знать на всё ответы,
Чтоб поскорее выше стать,
Свои неспелые сонеты
Рискнул ей как-то показать.
А та, кем был я очарован,
Спросила, вскинув прелесть глаз:
– Признайтесь мне, а он подкован,
– Ваш удивительный Пегас?
И лгать не надо, не пытайтесь,
Он в самом деле невесом?
Вы друга кормите, признайтесь,
Чем: вдохновением? Овсом?
Но дальше жечь меня не стала,
Ведь был я ей не по плечу.
Сразив улыбкою, сказала:
– Простите. Чуточку шучу.
Продолжу, Вам на удивленье,
Вот здесь не шутка, дорогой.
В мой день рожденья, в воскресение,
Я приглашаю Вас домой.
Вы запрещённого Есенина
Могли бы с радостью прочесть.
Жду в воскресенье, в день Рожденья.
Толстого десять. Ровно в шесть.
***
Я шёл с налетом сладкой пытки,
По бликам гаснущего дня.
Она у старенькой калитки
Радушно встретила меня.
Мои, развеяв опасенья,
Лучистым взглядом расцвела.
И, спрятав легкое смущенье,
В светлицу-горницу ввела.
Был полон странного смущенья,
Когда я в комнату вошёл.
Увидел – в легком обрамлении
Ждал терпеливо гостя стол.
Он был украшен угощеньем.
Дремали: в блюдце – рыжий мед,
В хрустальной вазочке – печенье,
В графине – розовый компот.
И сборник, ка и обещала –
На фоне тающего дня.
И то, что вдруг она сказала,
Смутило искренне меня.
– Для дам немногих Вы – любовник.
Могла ль я этак пошутить?
Стихов Есенина поклонник,
Прошу меня не осудить.
Гостей я нынче, Боже, Боже,
Напринимала рой, орду…
С делами справившись, попозже
Я непременно к Вам зайду.
Влетел в открывшиеся двери
Шум торжества, дым папирос…
И после жарких поздравлений,
Веселье бурно полилось.
И как я только не пытался
Сбить чтеньем множество помех –
В мое убежище врывался
То нежный визг, то грубый смех.
… Дом затихал. Дышал спокойно.
Гостей, знать, начался отлет.
Она не шла, и обречённо
Шептало сердце: «Не придет».
Душа нахохлилась тревожно:
«Меня не любят всё – равно».
Я встал. Довольно осторожно.
Открыл широкое окно.
А там, где правили морозы,
В недосягаемой дали
Ночные звезды – Божьи слезы
На грядках космоса цвели.
Забыв, меня не провожали.
Я, как бы сам себя замкнул.
Любовник дутый, сняв сандалии,
Прильнув к диванчику, уснул.
Знать, я устал от тяжкой ноши,
А за чрезмерный юный пыл,
Был неизвестным кем-то брошен
Под жернова крутых светил.
Но ускользнув из жуткой чаши,
По серой яви, как во сне,
От смерти – в жизнь несусь бесстрашно
На верном сказочном коне.
***
Не вянут те, не старятся года.
Невинная ребяческая шалость:
«Держи меня!» – ты крикнула тогда,
И в зарослях малины затерялась.
Но взгляд был зорким сокола на птах.
И легкий стан в руках легко прогнулся.
Восторг и страх в больших твоих глазах,
Как на качелях трепетно качнулся.
И понесло нас ветровой волной
Под облака, под солнечные дали.
Наполненные радостью хмельной
Мы от земли восторженно взлетали.
Как он далёк, веснушчатый тот май.
Хоть и судьба моя почти у края,
Я до сих пор лечу то в ад, то в рай,
Земную жизнь почти не замечая.
***
Как здорово жить не впустую:
Влюблённым, любимым ли быть…
Свою ремеслуху родную
До смерти едва ли забыть.
Той прожитой жизни не жалко,
Тех дней не изменит никто.
Красивой, насмешливой Галке
Спасибо, спасибо за то…
Я снова глаза закрываю –
И вижу её пред собой…
Зажглось мое сердце, не знаю,
Не знаю – от спички какой.
И пламень, явившись свободно,
Так вспыхнул опасно в груди!..
Ах, как он горел первородно,
Сжигая и ночи, и дни.
Земля под ногами качалась,
Столкнуть в неизвестность грозя.
Но Галка победно смеялась:
«Ко мне подступиться нельзя».
А к сердцу неслись, угрожая,
Все молнии, как провода…
И как оно только, не знаю,
Дотла не сгорело тогда.
Являлись, приятные глазу,
Красавицы солнечным днем,
Но сердце, однако, ни разу
Не вспыхнуло прежним огнем.
Несутся года-электрички,
И холод идет от земли…
Сырые ли были те спички,
Что сердце потом не зажгли?
Царица
Стучится в память хрупкий сон
Сердец бесчисленных царица,
Под озорной сигнальный звон.
Въезжает Галка-крановщица.
Её продолговатый кран
С охапкой черного металла.
Как старый, ветхий ветеран,
Над цехом движется устало.
…Тот день был серым от дождя,
И окна плакали сырые,
И как-то странно вспыхнул я,
Её увидевший впервые.
И озарился счастьем лик,
Душа царила незаметно.
Но сердце Галкино в тот миг,
Видать, не вспыхнуло ответно.
Ах, мне ли было не понять
(ведь ловеласом я считался),
И сердце Галки штурмовать
Я бесшабашно как-то взялся.
Напарник, дядька мировой,
Финал печальный видя ясно,
Сказал мне: «Дохлый номер твой,
Пари – стараешься напрасно».
О, как я плохо видел сам,
Хоть был на грани пораженья…
И тем пророческим словам
Я не придал тогда значенья.
Удача! Вечером, в мороз,
Провел я Галку до калитки…
И на ладонях долго нёс
Холодный свет её улыбки.
В полночной комнатной тиши
Страдал, сомненьями охваченный…
А утром на Завод спешил,
Тупым отчаяньем взлохмаченный…
Смеясь, махнув бугру рукой,
Царицей Галка проплывала.
…И мне надежды никакой
На эту жизнь не оставляла.
ТРИ ВСТРЕЧИ
Встреча первая
Те часы из былого, – вот они
Лишь закрою глаза, как во сне:
Две кровати в натопленной комнате
Близко сдвинутых, видятся мне.
Два пробили часы негромко
Из зашторенного угла,
В полуметре всего, – незнакомка,
Та, что в гости к сестре пришла.
Всё банально было и просто, –
Любопытство толкнуло в путь.
На приехавшего матроса
Краем глаза решила взглянуть.
Утомили друзья и хлопоты.
Я уснул на исходе дня…
Страстно жаркие девичьи шёпоты
Разбуди средь ночи меня.
И откуда б вдруг взяться девчонке?
А еще я увидел вдруг,
Не желавшей уснуть незнакомки
Танец странный приподнятых рук.
Мозг мой вычислил всё умело
Без мудрёных сложных затей:
Показалось, девичье тело
Скоро станет добычей моей.
Малярийный кругляш небесный
Воздух комнаты изжелтил.
– Кто ты? – в роль вживаясь повесы,
Я, увлекшись игрой, спросил.
– Люба я, а ваш дом на Заречной,
Серебром прозвучал ответ.
– Ты не помнишь меня, конечно,
Мне ведь было одиннадцать лет.
Перебив её тут же грубо,
Пребывая в безумном огне:
– Хорошо, что пришла ты, Люба.
Ну иди же, иди ко мне.
– Что ты! Можно ли? Стыдно это, –
Отшатнулась, как от огня.
– Я пришла к вам еще со светом.
Побоялась идти одна.
Не осилив задачку жуткую,
Оттолкнула её с пути.
Не велело ей сердце чуткое
Ту черту так легко пройти.
Я держал ее пальцы точёные,
Распаляя огонь внутри.
Уговоры мои золочёные
Продолжались до самой зари…
Так, наверно, и руки, и плечи
Гладит Ветер, обняв Весну.
Мне же, странную эту встречу
Приписать оставалось сну.
Встреча вторая
Время молодость ценит недорого.
День подсолнухом жёлтым отцвел.
И меня, молодого, весёлого
К дому Любы однажды привел.
Удивительно радостно встретила.
Боже, как же она расцвела!
После жаркого «здравствуй» ответила:
– Верь, – не верь, а тебя я ждала.
– Любка! – взвился тот час за калиткой
Чей-то грубый, надтреснутый бас.
Озарив меня щедрой улыбкой, –
Убежала, сказав – Я – сейчас.
…Был отец ее краснодеревщиком.
Руки – золото. Глаз – алмаз.
Он и дочь свою замыслом резчика
Изваял, вроде как на заказ.
Состоя в беспартийной ячейке,
Был любитель хмельного огня.
Знать, оставшись в тот день без копейки
Он, тяжёлый, увидел меня.
Не справляясь с бунтующей плотью,
Нагоняя родственный вид,
Произнес: – Одолжил бы мне сотню.
А Любаша твоя не сбежит.
– У нее про любовь есть книжица.
Я ж прервал его, ка в бреду:
– У меня этих денег не сыщется,
Но для вас постараться могу.
Наподобие горе-разведчику,
По друзьям свои ноги понёс.
Только за полночь краснодеревщику
Я желанную сумму принес.
Тот поздравил свою натуру.
Сбив с лица потливую дрожь.
Он сказал: Я Любаше сдуру
Надо ж, брякнул, что ты не придешь.
Не поверил. Надеждой взъерошенный,
Не прочувствовал правил игры,
Словно порох, зажжённый и брошенный
Ждал Любашу до самой зари.
А когда этот пламень мучительно
Догорел в моём сердце дотла,
Уходил переулком решительно,
Только Люба меня догнала.
И, не встретив ответного отклика,
Робко молвила, встав на пути:
– Ты отца моего, алкоголика,
За ночное хожденье прости.
А потом, поцелуй неожиданный
Мне на щеку прохладную лёг.
Словно был он печатью отмеченный
Третьей, будущей встречи залог.
Встреча третья
С неба вытечь собрался вечер.
Только в памяти – рассвело.
С той, второй, не забытой встречи
Лет, наверное, пять прошло.
По округе дымили трубы.
Утеплялось к зиме жильё.
Проходя мимо дома Любы,
Я проведать решил её.
Равнодушно калитка зевнула.
Люба – лучик былой мечты,
На меня удивленно взглянула,
Обронив со смешком: – Это ты?
– Шоколадной не стала конфетой?
И, усмешку подмяв в груди:
– Долго, долго ходил ты где-то.
Не торопишься, так – зайди.
Годы павшие в судьбы наши, –
Свет и радость, а так же зло.
Я почувствовал, в жизни Любаши
Что-то горестное произошло.
И по комнате шёл украдкой.
Паутинкой дрожала тишь.
Беззаботно в своей кроватке
Неувиденный спал малыш.
Голос Любы поплыл в тумане
Разгибая бровей изгиб:
– Год назад, на войне в Афгане
Петя…Петенька мой погиб.
С жизнью нынешнею в разладе.
Пряча стон тяжелый в кулак,
Процедила с мольбой во взгляде:
– Ну а ты-то, а ты-то как?
Я промямлил о жизни сжато.
Оторви-ка судьбу по шву.
Сузив плечи, сказал виновато:
– Как? Да просто Любовь, живу.
И в удачниках не оказался.
И в тюрьме не пропал, как вор…
Нет, не клеился, не вязался
Трудно начатый разговор.
И, визит её мой не радовал.
Разведи-ка руками беду.
– Ты прости, что в твой дом пожаловал, –
Я сказал: – А теперь, – пойду.
Груз беды не ослабил вечер.
Ветер – плакал. Трещал, – листвой…
Вот такой оказалась встреча
Третья, ставшая непростой.
Эпилог
С третьей встречи считай полвека
Пролетело стрелою враз.
Только образ твой вспыхнул дерзко,
Ни состарился, ни погас.
Битый жизнью нередко грубо,
Я кричу в полуночный мрак:
«Как живешь-поживаешь, Люба?..»
И чуть слышно: «А ты-то, как?...»
Свадьба
«Пляши!» – подносят водочку…
Ведь свадьба – свадьбой есть…
И я стучу чечёточку
И кланяюсь за честь.
Для пляски вдоволь места.
Но кое-кто притих…
Я знаю: у невесты
Совсем не тот жених.
Тот выбрал синеокую,
А этот, – так, нашло…
И свадьба эта горькая
Тому, тому назло!
Как эта пара свяжется?
Смахнув слезу косой.
Идет невеста, – кажется,
Соперничать со мной.
Горячею бессонницей
Отмечено лицо,
И грусть-печаль-невольницу
Не вымело винцо.
Но как прошлися ноженьки!
Ах, как её несло!
Изменнику Алешеньке
Назло, назло, назло!
Сейчас к столу туманному
Я, видно, брошусь вплавь.
Но баянисту славному
Она кричит: «Добавь!»
Вот-вот она надломится,
Как тонкое стекло.
Но пол от ножек ломится,
Вздыхает тяжело.
Не дай ей Бог нечаянно
Вдруг выжить из ума.
В глазах ее отчаянных
Качнулась ночь сама.
Из-под бровей некошеных
Взглянула тяжело –
Изменнику Алешеньке
Назло, назло, назло!