Райнер Мария РИЛЬКЕ
Первая Дуинская элегия
Кто бы из ангельских сонмов услышал мой крик одинокий?
Даже если б услышать он мог и сердца живого коснулся,
Я бы исчез, сокрушённый его сутью великой.
Красота – это страха начало.
Перенести его ещё мы способны;
мы красотой восхищаемся, изумляясь,
Что она медлит нас сокрушить.
Ибо каждый из ангелов страшен.
И я крик свой пытаюсь сдержать, и во мне замирает
Неосознанный трепет. Ах, кто сможет помочь нам?
Нет, не ангелы, но и не люди земные.
И зоркие звери уже замечают, что мы одиноки, бездомны
В мире, где всё истолковано. Нам остается лишь дерево,
Там, над обрывом, знакомое с детства; во вчера уходящая улица
И прихотливая верность привычки, что к нам привязалась
И не оставляет.
И ночь. Ночь, когда ветер вселенский
сводит нам лица, с нами ночь остаётся, вожделенная,
ночь, обманом сладким нашим сердцам предстоящая.
Но разве легче ночами влюбленным?
Ах, они прячутся лишь друг за друга
В страсти своей. Ты не знал ли об этом доныне?
Вырони же пустоту из ладоней своих:
Может быть, птицы в небе почувствуют лучше
Ветром раздвинутый воздух.
Да, вёсны искали тебя, и надеялись звёзды на небе,
Что ты чувствуешь их. Поднималось порою
Прошлое тёмной волной, или шёл ты под окнами
И скрипка взывала к тебе. И во всем повеленья таились.
Ты слышал ли их? Разве ты не был весь в ожидании,
Словно все тебе предвещало любимую? (На что она тебе,
Если мысли, чужие, великие, рядом с тобою живут,
Приходят домой и ночами с тобой остаются?)
Знал ты об этом? Воспой же влюблённых: доныне
Ждёт бесконечной хвалы их великая страсть.
Пой же покинутых. Им ты завидовал больше,
Чем утолённым, ведь больше в сердцах их любви.
Снова и снова пой песню, бесцельный гимн одиноким.
Знай: смерть героя – причина его вечной жизни,
Ибо и в смерти он был и пребудет героем.
Только влюблённых природа устало приемлет,
Словно нет силы уже у неё, чтобы снова
Любовь повторить. И не ты ли пел Гаспаре Стампе
Песню, чтоб каждая девушка, что одинока,
Брошена, тихо склонилась пред этим великим примером,
Чтобы подумала: мне ли не быть как она?
И не пора ли, чтоб эти древнейшие скорби
Новый нам плод принесли? Не время ль оставить
Нам возлюбленных наших, чтоб вынести освобожденье:
Так выносит стрелу тетива перед долгим полетом,
Чтобы себя превзойти.
Нет нам пристанищ нигде.
Голоса, голоса. Слушай, сердце, как могут внимать на коленях
Только святые: их зов поднимал к небесам,
Но они преклонялись всё ниже, и в этом таилось величье.
Так они Богу внимали; ты не вынесешь это, конечно,
Но внимай дуновенью, неслышной таинственной вести,
Сотканной из тишины.
Всюду ты слышишь слова тех, кто с жизнью рано расстался.
В каждом соборе, в Неаполе, в Риме не их ли судьба
Говорила с тобою? Не взывала ли надпись над гробом к тебе,
Как однажды под куполом Santa Maria Formoza?
Чего они хотят от тебя? Тихо готов погасить я
Отблеск забвенья, что был лишь помехой
Чистым полётам их бессмертных, бесплотных их душ.
Как это необычно– оставить привычную землю,
Не произносить больше старых, заученных слов,
Розам и прочим вещам, что таят обещанья,
Не доверять, не искать в них грядущего больше;
Не пребывать в чьих-то робких дрожащих ладонях
И даже имя, земное привычное имя, отбросить,
Как дети бросают игрушку, что сами сломали.
Странно утратить желания. Странно впервые заметить,
Как то, что доныне казалось незыблемым, вечным,
Порхает в пространстве. И трудно быть мёртвым
И долго свыкаться с собою, пока потихоньку
Не накопишь ты вечность. Но те, кто живут, ошибаются,
жизнь и смерть разделяя. Ангелы не замечают,
где блуждают – посреди живых или мёртвых. И стремнина,
вечный поток, протекает по царствам обоим, уносит нас вдаль,
все в себе голоса заглушая.
И те, кто погиб в раннем детстве, в нас не нуждаются больше,
Ибо отвыкли они от земного, как дети от груди материнской.
Но мы, мы, искатели тайн, что вкупе с нашей тоскою
Поднимают нас ввысь,– как без них мы пребудем?
Так, не напрасно сказанье, что плач о божественном Лине
Музыкой первой посмел немоту превзойти,
Куда этот юноша светлый навеки ушёл,
Там пустота встрепенулась, и волнение это
Нас и поныне влечёт, исцеляет, зовёт.