Родился я на Кубани. Отец мой был священником. И в то время воинствующего коммунизма наша семья подвергалась репрессиям.
Моя мама была мужественной женщиной. Она родила 17 детей. Я был 13-м. А когда папу – моего отца Николая – хотели расстрелять; вначале «белые» за то, что он спас от растерзания зажиточными сельчанами красного комиссара; а затем «красные» только потому, что папа – священник. Мама бежала по морозу, ночью в станицу Лабинскую босиком и там упала на колени перед начальником штаба красных. Она со слезами на глазах спрашивала: Почему? Николай Афанасьевич – местный священник спас от растерзания вашего комиссара, а вы этого священника – под расстрел?!
И кто из читателей помнит рассказ А. Гайдара «Аллюр три креста», знает, что это такое. Срочно эскадрон конников с пулеметной тачанкой, на которую посадили маму, на рысях поскакал в нашу станицу.
… И успели. Буквально под дулами винтовок у конюшни освободили папу – отменив расстрел.
Этот начальник штаба в дальнейшем по возможности помогал нашей семье.
Родилось нас сразу двое. Мой братик был пухленький, красивый, улыбчатый. А я тощий, крикливый, неказистый на вид. Старшая сестра – Надя, которая меня нянчила, бывало, бросит меня между могилок (мы тогда жили в г. Пятигорске при кладбищенской церкви). «… Ори себе на здоровье…» а сама убежит к ребятам на свидание.
Вскоре мой братик умер, не дожив до года. А я вот пока еще жив…
Со временем папу перевели в Москву, а меня оставили у бабушки в г. Майкопе. Мне тогда шел седьмой год. Если вы читали или прорабатывали в школе рассказы писателя М. Горького «Мои университеты» и «Детство», то там в роли деспота над пареньком Алешей выступал суровый дедушка… А у меня деспотом была бабушка. Высокая волевая сухощавая женщина. Она часто лупила меня ремнем от ножной швейной машинки. Знаете? – такой кругленький кожаный со скобочкой на конце… При этом всегда приговаривала «… Ничего, до свадьбы заживет…» или «… За одного битого двух небитых дают – и то не берут…» Но к тому же она приучала меня к повседневному труду.
Вскоре в мои обязанности входило: уборка и мытье полов, чистка ножей и вилок кирпичным порошком. Порошок готовил сам, потирая кирпич о кирпич. Я должен был каждое утро разжигать самовар и кипящим ставить его на круглый стол на кухне. Я должен был пилить и колоть дрова. От этого труда у меня до сих пор глубокая вмятина на затылке, когда я пытался перебить недопиленное полено «обухом топора», сильно замахнувшись – задел лезвием по затылку.
Я мог приготовить борщ, испечь пирожки и блины, стирать и гладить свое белье. Особенно я ненавидел чистить сваренную фасоль от шкурки, чистить картошку. Бабушка требовала не срезать ножом кожицу, а скоблить ее как молодую в целях экономии. И еще раз в неделю мыть бабушку в большом корыте. Бабушка залезала голиком в корыто, приказывала «… не пяль глаза…», сгибалась пополам, подставляя худощавую спину дабы я тер ее мочалкой изо всех сил. Затем командовала «… поди прочь…» и уже без меня продолжала домываться.
Образованием моим занималась тетушка Дуся. Это была красивая женщина, стройная с пышными волосами и горделивой осанкой. Она вначале училась в Петербурге в женском медицинском институте при царском дворе. Там случайно познакомилась с великим князем Константином из царской семьи и они полюбили друг друга. Очень.
Но когда дело дошло до свадьбы, то царская семья воспротивилась. Князя женили на какой-то принцессе – неказистой на вид, а тете Дусе пришлось после третьего курса уехать домой не закончив образование. Так и пронесла она свою любовь одиночкой через всю жизнь.
Тетушка работала старшей медсестрой в городской больнице, а попутно подрабатывала рукоделием вышивая белье местным модницам.
Обычно тетушка приходила с работы и сразу после ужина садилась за вышивание, а меня усаживала рядом, заставляя переписывать целые страницы из книг, решать задачки по арифметике и обязательно читать художественную литературу вслух и с выражением. За короткое время я прочитал вслух почти всю юношескую литературу: Жюль Верна, Фенимора Купера, Джэка Лондона, Майна Рида. Я плакал над Оводом и хохотал над Томасом Сойером. И по ходу чтения «Парижской богоматери» клевал носом ничего не понимая о Квазимоде, за что неоднократно получал подзатыльник. Дрожал от страха над «Вечерами над хутором близ Диканьки» Гоголя и рассказами Толстова.
Тетушка приучила меня чистить зубы натертым мелом, умываться каждый день до пояса. Для чистки зубов требовала наливать в кружку кипяток из стоящего на столе самовара и только потом разбавлять его холодной водой из-под крана. У меня почему-то всегда получалось наоборот, за что мне часто попадало. Но один раз я проснулся с чудесным настроением, напевая песню, я сделал так, как требовала тетушка. Налив пол кружки крутого кипятку из бурлящего самовара, подошел к водопроводному крану и начал его открывать.
В это время из коридора выбегает тетушка Дуся явно не выспавшаяся, в плохом настроении. Увидя меня у крана она возмущенно закричала «…Я сколько раз тебе говорила…» и ударила рукой по кружке…
Весь крутой кипяток выплеснулся мне на голую грудь и верхний слой кожи как молочная пленка скатился от начала шеи до пупка…
Тетушка ахнула, схватив меня на руки и унесла в свою комнату. Там у нее было вроде медицинского кабинета.
Я три недели сидел на стеклянной веранде закрытый марлей от мух и регулярно смазанный мазями. Затем зажило, но до сих пор после бани на груди выступает большое бледное пятно.
Когда пошел поступать в школу, то проучился только месяц, а затем сразу перевели меня во второй. Да и там мне было очень скучно ибо я уже знал дроби, проценты, грамотно писал.
Вскоре меня мама везла в Москву. Из-за гонения на духовенство мама с папой сделали фиктивный развод и мама убедила меня всем отвечать, что у меня нет отца. В особенности в анкетах умалчивать о своем происхождении. По этой же причине гонения мне пришлось уйти из техникума.
Я окончил школу Ф.З.У. в Москве и стал работать токарем. Меня в школе не приняли в пионеры и дразнили «сын попа», а когда я переводился по переезде в Московскую школу пацаны из «беднейшего крестьянства» напали на меня, избили и перебили носовую перегородку. До сих пор от этого мое дыхание проходит только через правую ноздрю.
Так же и в комсомоле. Во время приема одна из активисток в красной косынке заявила «… У него надо проверить происхождение…».
Мне очень и очень хотелось стать летчиком. Но таких в аэроклубы не принимали. Говорили, что надо откровенно признаться и рассказать о своем происхождении. Я попытался это сделать.
В соседнем 135 заводе очень требовался специалист вроде меня и я попробовал туда перейти. Начальник отдела кадров, представительный генерал очень обрадовался. Он пожал мне, пацану, руку, любезно говорил, что наконец-то они нашли нужного им специалиста.
А когда я сказал, что у меня отец священник, генерал покраснел, выпучил глаза и заорал «…Да как ты посмел на наш завод...! Вон отсюда!» Это на многие годы отбило у меня охоту признавать о своем происхождении.
Вскоре папу сослали в Иркутск и мы с мамой уехали с ним. Прервалась моя учеба в Москве. А в Иркутске меня в школу не приняли. Директор школы бывший красный партизан – потерявший руку и награжденный орденом заявил «Пусть сын попа сам учится и сдает экзамены экстерном». Так и пришлось нанимать учителя, заниматься все лето и осенью сдавать экзамены за 6 класс экстерном. Но и здесь ненависть директора школы не имела границ. Дело в том, что готовившая к экзаменам учительница в тайне от меня давала контрольные по основным предметам те, которые должны быть на экзаменах. Я эти вопросы хорошо выучил. Но учительница еще дважды задавала их повторно. На экзамене я был несказанно удивлен, что мне достались такие «легкие» вопросы. Сдавая первым из группы на удивление экзаменаторов я в душе ликовал. И с радостью делился со своей учительницей.
Когда я пришел в школу за результатами. В списках значилось: математика – 2, русский язык – 2. Оставить на второй год!
Учительница сказала, «может быть ты не так ответил? Возьми бумагу и напиши все наизусть». Я написал на память все ответы.А папа сказал твердо: «Или разбирайся сам».
А учительница сказала «… потребуй чтобы тебе показали все твои контрольные…»
Не знаю откуда у меня, мальчишки, хватило смелости. Придя к директору, я спросил, почему у меня плохие оценки? Он ухмыльнулся, достал из сейфа мои контрольные и показал их мне. На контрольной по математике примеры были перечеркнуты красным карандашом и стояла крупная двойка. По русскому языку ничего не было подчеркнуто, но стояла такая же красная двойка. Я со слезами на глазах начал доказывать, что примеры правильные, а по русскому языку стоит только одна лишняя запятая.
Директор со злобой убрал мои листочки и сказал: «…Ладно, иди, переведем тебя в следующий класс».
После образования Верховного Совета СССР, все репрессии были отменены, церковь отделена от государства и папу вернули в Москву на прежнюю работу.
Надвигалась вторая мировая война. Надвигалась угроза фашизма. И кто там говорил в недавние годы, что страна не готовилась к войне? По украинской мове это звучит – брехня!
На нашем авиационном заводе усиленно осваивали изготовление нового двигателя М-72 для мощного по тем временам истребителя и нас, пацанов, мастера упрашивали оставаться работать по две смены и даже в ночную. Школьники и молодежь сдавали нормы на значок «Готов к труду и обороне», «Ворошиловский стрелок».
Стадионы и катки были бесплатными для школьников. Так же кинотеатры и спектакли в театрах были бесплатными. Устраивались различные соревнования – походы на лыжах и в противогазах даже зимой. И многие другие физкультурные состязания. (Например, проплыть 200 метров по воде с грузом, оказание первой помощи при ранениях и т.д.). В каждой школе в учительской стояли пирамиды с мелкокалиберными винтовками. И никто их не воровал, а ходили группами учиться стрелять. А песни «Если завтра война, если завтра в поход – будь сегодня к походу готов…» или «Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц. И в каждом пропеллере дышит – спокойствие наших границ…» или «Три танкиста» и еще много-много патриотических песен. И еще, почему-то, многие современные политики «забывают» о том, что Советский Союз в марте 1940 г. перебросил из восточных областей один миллион войск к западным границам…
Осенью 1940 г. я был призван на флот во Владивосток и по окончании учебного отряда подводного плавания, что на Чуркином мысу был зачислен в экипаж достраивающейся подводной лодки «С-51». Главным строителем в начале был немец Еуль, а затем нашим инженером-строителем стала женщина Мария Ивановна.
На флотах существует поверье: если женщина на корабле – то быть несчастью! И все года службы на «С-51» – этот червячок сидел в наших сознаниях. Но поверие не оправдалось. В дальнейшие годы в боях на Северном флоте из тихоокеанских лодок не погибли только С-56 и С-51, которых строили женщины.
После достройки корабля в июне началась война и мы были направлены в дозор на морскую границу с Японией. На Дальнем Востоке с часу на час ждали нападения со стороны японцев и обстановка была очень напряженная. После дозора отправились с секретным заданием в Японскую военную базу, где скрыто вели разведывательную службу.
После выполнения задания лодку поставили в док, а нам запретили увольнения и всяческие отлучки. Мы узнали причину такой подготовки от гражданских лиц, работающих в доке. Через некоторое время весь Владивосток говорил, что корабли уйдут на Северный флот и Северноморским путем до самого Мурманска. А команды кораблей ничего не знали.
В полной боевой готовности лодки стояли на якорях у Русского острова вблизи Владивостока 7 октября 1642 г. Затем к нам прибыл командующих Тихоокеанским флотом, поздравил нас с получением особого задания, но не сказал какое и куда. С полными запасами боеприпасов, пресной воды, продовольствия и, против обычного, еще 6 запасных торпед, мы ушли в Петропавловск на Камчатке. Проходя Татарский пролив, попали в сильный шторм, волны швыряли лодку во все стороны, она порой задевала килем за грунт, т.к. Татарский пролив очень мелкий для лодок. Но в итоге дошли до Петропавловска на Камчатке благополучно, если не считать сорванные волнами ограждения, унесенный в море трап и поврежденную шлюпку. На рейде Петропавловска нам дали возможность попрощаться с родной землей – разрешили увольнение в город. И что греха таить, многие возвращались на лодку «навеселе», несмотря на запрет предусмотрительно данный магазинам не продавать хмельное.
Возмущенный комиссар Миронов выстроил весь экипаж лодки на верхней палубе, прочитал нотацию, а потом скомандовал: «Все, кто вчера были во хмелю – шаг вперед…» Вся команда, как на строевых занятиях шагнула вперед. Остался на месте только Петя Воеводин, но и он после некоторого замешательства присоединился ко всем. Комиссар ему «… Так вы же были на вахте». Но Петя хорошо знал, что на вахте то он был, но друзья не забыли его угостить.
В этом же строю наш комдив, Капитан І ранга Трипольский зачитал приказ, по которому мы отправляемся на фронт. На Северный Флот для пополнения бригады подводных лодок. Путь лежит через Америку.
Может быть современный читатель не поверит – но у всех было радостное настроение, потому что каждый из нас стремился попасть на фронт. Дружное «Ура!» было ответом на зачитанный приказ. Конечно у каждого была и грустная мысль «… А что-то со мной будет?..»
Всего шли на север 6 подводных лодок с интервалами в несколько дней. Вначале С-54 и С-55, затем Л-15 и Л-16, и еще через три дня наша С-51 с
комдивом на борту и С-56, где командиром был Щедрин Г.И.
Направлялись дальше к военно-морской базе американцев в «Датч-Харбор».
Проходя вблизи японских берегов штурман Комиссаров спросил у командира Кучеренко И.Ф. «Товарищ командир, давайте повернем к ихнему берегу, заодно проверим их бдительность.» – «Добро! Так может быть международный скандал…» С одобрением Трипольского лодка понеслась к японскому берегу на полной скорости. До тех пор пока из ихней бухты не выскочил эсминец нам навстречу. Теперь дай бог ноги успеть унести обратно, если эсминец не начнет нас обстреливать. Не начал. И посмеиваясь, мы продолжили идти своим курсом.
Прибыв на Алеутские острова к Датч-Харбору мы не дождались встречающих нас американских кораблей ни первый ни второй день. Нам некогда было ждать и самовольно отправились в ихнюю военную базу. Эту базу за день до нас обстреляла из пушек Японская подводная лодка. И когда мы буквально ворвались в бухту за идущим туда кораблем – на берегу поднялась паника. Они начали стрелять из пушек. Но в итоге опознали друг друга.
В это время радио-перехват сообщил, что в погоню за нами немцы выслали 11 подводных лодок.
В Датч-Харборе мы простояли два дня не сходя на берег. А на берегу стояли группами люди с оттопыренными карманами. Хмурые, в коротких куртках, в резиновых толстых сапогах и в капюшонах. Комиссар запретил общаться с этими людьми и у нас к ним появилась отчужденность. Однако все командиры отправились на дипломатический прием в город. А когда под вечер вернулись все «навеселе» в сопровождении американских офицеров, а также Добрынина и Майского, которые представляли Советский Союз. Один был послом, а другой военным атташе в Америке. Все дружески переговаривались, пожимали друг другу руки. Поступила команда лодке перейти на другой берег, дозаправиться и продолжать путь дальше. И здесь русские моряки показали свою удаль.
Когда были отданы швартовые и убран трап командир наш Иван Фомич Кучеренко (навеселе) подал команду с мостика лодки «Правый дизель товсь!..» На мостике все как-то притихли. Ведь лодки никогда не отходили от стоянки на дизелях, а всегда на электромоторах, медленно. Комдив Трипольский удивленно и с упреком сказал тихонько «… команди-и-р!» Но Иван Фомич ухмыльнулся, потрогал пальцами свой великоватый нос, почесал затылок и произнес «…лева на борт, дизелю малый…». Даже мы, швартовая команда, очень удивились, но удивились еще больше, когда лодка, сорвавшись с места, понеслась к другому берегу, до которого – рукой подать. На оставленном берегу дипломаты и офицеры беспокойно переговаривались, а Кучеренко с мостика «… правый дизель – средний…»
Лодка стремительно мчалась к стоящей на том берегу американской субмарине, к которой мы должны были пришвартоваться и от нее пополнить запас топлива. На ней стали кричать и махать руками, а затем «американцы» стали выскакивать из люков и убегать от лодки. На мостике все притихли… Да и у нас начало сосать под ложечкой… а вдруг?.. Что не сработает?! Американская лодка опустела, около нее вся территория тоже. Когда уже казалось неизбежным столкновение (у нас 16 торпед, сотни снарядов). С мостика прозвучало: «Стоп дизель! Оба мотора назад! Лево руля! Самый полный!!» И наша лодочка как игрушечка, вначале вся задрожала, а затем, сбавляя инерцию, с разворотом, плавно и легонько приткнулась к левому борту американской субмарины. Но на ней никого не было, чтобы принять наши швартовы. Пришлось прыгать с нашей палубы на ихнюю, чтобы пришвартовать лодку. Американцы начали появляться к своей лодке только после того, как с мостика разошлись командиры.
На пути в Сан-Франциско к нам пришла печальная весть о том, что впереди нас идущие Л-15 и Л-16 были атакованы и Л-16 затонула за 30 секунд получив в борт торпеду. Как спустя много лет, история показала, что это сделала японская подводная лодка И-25.
Опасаясь дальнейшего нападения, наш комдив Трипольский на военном совете изменил курс следования, так как ясно было что курс этот кому-то известен. И лодки ушли вглубь океана на триста миль параллельно заданному.
В Сан-Франциско повторилась та же история. В месте встречи американских кораблей не оказалось. Прождав три дня мы опять самовольно направились в ихнюю базу. Только при видимости знаменитого моста Сан-Франциско появились американские самолеты, затем эсминцы, которые довели нас к месту назначения.
На берегу стояли сотни людей с оттопыренными карманами. Когда нам разрешили сойти на берег, то эти люди вынимали из кармана блоки с сигаретами, часы-штамповку, жевательную резинку и старались нас угостить, прося взамен что-нибудь. В особенности звездочки. Но звездочек запасных почти ни у кого не было, а папиросы закончились. Но менять советские деньги на доллары почему-то американцам не хотелось.
В течение двух дней американцам разрешили проводить экскурсию на нашу лодку, т.к. они не верили, что это советской перестройки лодка: все без исключения посетители просили у нас попробовать борщ, водку и черный сухарь. Кок с ног сбился готовя борщ, водка скоро кончилась, а сухари американцы брали как сувениры, чтобы показывать и хвастаться знакомым.
Однажды, спускается к нам высокий американец, начинает петь царский гимн, «Боже, царя храни…». Мы снисходительно улыбаемся, а он протягивает руку и хватает Пашу Хазова за бескозырку, пытаясь снять с головы. Здесь дело чести и Паша врезал ему по руке. Тогда он знаками просил снять ее и начал разглядывать голову. Затем спросил «А где рога?»Какие рога? Вы большевик? Да, большевик. У них рога». Тогда мы все поснимали бескозырки показывая, что ни у кого нет на голове рогов. В сознании американцев того времени было убеждение, что русские большевики с рогами, бородатые, в огромных шапках. А здесь мы молодые, красивые, сильные, хорошо одетые, выбритые.
Во время перехода у нас в левом дизеле вышел из строя 4 цилиндр и мы делали ремонт на ходу при 5 бальном шторме и теперь на базе надо было делать регулировку. На ремонте я как-то посбивал косточки на обеих руках и они стали гноиться. Порошки и мази не помогали. Пришлось идти по городу искать флотскую поликлинику. Меня приняли очень любезно в помещении совсем не похожем на лечебное учреждение. Просто какие-то служебные помещения. В одном из них американец без белого халата вытянул из шкафа пузырек с белой жидкостью, промыл мои руки спиртом и опрыскал этой жидкостью ранки. Затем заклеил пальцы пластырем и говорит мне: «Кам ин тумору». Я пожал плечами, а он опять свое говорит. Пришли еще двое и давай растолковывать жестами. Прикладывая руки к ушам, наклоняя голову как на подушку, показывали пальцами, что надо идти на «Субмарину», а потом вернуться обратно. Но я растерялся и не понимал. Наконец один принес календарь, указал на число и месяц. А это было 7 ноября – день Октябрьской революции. Я радостно закивал головой и громко произнес: «Да, да! Октобер, Революцион, рашен», удивляясь почему 7 ноября у них черное число, а не красное. Но никто не разделял моей радости. Наоборот, все как-то сникли, покивали головами и стали расходиться, принимая меня за коммунистического агитатора.
Были мы на экскурсии у квалификационного рабочего. Конечно красиво, машина, сад, обстановка. Коттедж на подобие, как стоят сейчас у нас. Ездили на экскурсию по городу, по мосту. Пробовали их хлеб, колбасу – невкусно.
Нам организовывали встречу с ихней молодежью, танцы. Там разносили чай почему-то со льдом, маленькие бутерброды. Танцы не клеились. И девчонки ихние нам не понравились. Все бледные и хмурые. Наши лучше. Среди танцев вдруг под ногами оказалась пачка долларов, которую все швыряли ногами. Затем она куда-то пропала. Но это было не наших рук дело. К вещам нет, а к деньгам американцы сами не чисты на руку.
Закончив ремонт, начатый еще в море, мы прибыли в Панаму. Нас удивила разница в обслуживании кораблей. Если у нас все делается молча, четко, то у них все слышался галдеж. Каждый орал что-то, выполняя команды. Но зато все грубые работы выполнялись в перчатках различной формы и толщины. Вдоль берегов Панамского канала отличная природа. Видны попугаи и еще какие-то крупные птицы, наподобие павлинов, и обезьяны. Было жарко. Но, прошел короткий дождь, и сразу стало холодно, да так, что пришлось одевать бушлаты.
В Панаме произошел курьезный случай с незнанием английской грамматики. Заказывая продукты на 3 лодки С-51, С-56 и Л-15 оказывалось, что по ихнему английскому такое количество нужно на каждую лодку. И вот нам начали доставлять с утра продукты и сваливать их на палубы. Кучи бананов, апельсинов, кокосов, арбузов, яиц, мяса, масла и прочего в таком количестве, которое мы не могли поедать. Но сделать ничего не могли, так как деньги были уплачены – товар должен быть доставлен.
Недалеко от нашей стоянки возвышалось большое здание – офис, и ежедневно в обеденный перерыв из него выходили служащие, почему-то только женщины. Они усаживались вокруг здания по периметру, человек 100. Раскрывали свои упаковки и завтракали, глазея на нас. Удивляла ихняя одежда и внешность. Все как одна были одеты в красивые цветные брюки, что для нас видеть было непривычно. И прически у них были ухоженные.
Наше командование уехало в город Сан-Франциско на дипломатический прием. Многие из команды собрались на кормовой палубе, коротая вечер. Пели песни под гитару, перекуривали. В это время к лодке подходит молодая девушка, очень красивая и с коньками под мышкой (это в Панаме-то). Постояла, по-слушала и говорит на чисто русском: «Ребята, а можно с вами попеть?» Мы буквально раскрыли рты. А потом, женщина на военный корабль? Быть беде. Но все-таки молодость пересилила свое и мы упросили вахтенного командира, штурмана Комиссарова разрешить, пока остальные на дипприеме. Это оказалась дочь русского эмигранта Чейз – Попова Ирочка. Первую песню она попросила спеть «Катюшу». Голос у нее был чистый и очень приятный. Пели мы очень долго и спохватились лишь тогда, когда вдали показался автобус с нашими командирами. Мы быстро распрощались с этой милой Ирочкой.
На нашей лодке был организован прием для американских офицеров и адмиралов. Во втором отсеке наших лодок за столом умещалось не более десяти человек. Но в тесноте не в обиде, прибыло на лодку человек 15, в том числе 3 адмирала. Чем угощать? Ну, с винами обошлось, т.к. Трипольский коллекционировал вина, а с едой? Н.З. – красная икра и настоящие краб-консервы на тот случай были. А из свежего мяса, что нам поставлялось и при умении нашего кока – Феди Самохвалова все получилось хорошо. Пока гости кушали (с аппетитом), мы продолжали искать по отсекам. В одном из запасников нашлась большая банка ветчины. Это на пять
килограммов окорок, законсервированный в большую продолговатую банку. Наш советский, отечественный. Когда вскрыли банку – аромат свежей ветчины заполнил весь отсек. Командир велел немедленно порезать и подать на стол для американцев. Видели бы вы с какой энергией американские адмиралы поглощали советскую ветчину. Они с разных сторон тянулись к блюду, накалывали куски вилкой и смакуя, еще не скушав один, тянулись за другим. Речь их не могли понять, но ярко было видно по мимике, выражению глаз и причмокиванию, что это им вкуснее, чем красная икра, которая кстати, стояла нетронутой. Мы, наблюдая американцев из-за приоткрытой переборки первого отсека, смеялись от души над этой сценой. Когда от окорока осталась половина, то прибежал военфельдшер, приставил к губам палец, сказал с укоризной «Что все им, да им..?» «А своим что?..» на лодке военфельдшер заведовал продовольствием и утащил половину окорока в свои заначки. Командир удивился, когда третья тарелка опустела «… А что… Разве все уже слопали?..»
После Панамы мы прибыли в Колон, перейдя на другую сторону Америки – с Атлантический океан. Здесь была короткая стоянка, не задерживаясь, ушли на Кубу. В Гаванской морской базе кубинцы нас встретили очень враждебно. Не дали пополнить запасы пресной воды и главное отказали экипажу помыться в душе. При выходе из Кубы наша напарница «С-56» была атакована какой-то подводной лодкой. И только благодаря высокой тихоокеанской выучке едва успела отвернуть от двух торпед. Такая же участь постигла и нашу С-51 на вторые сутки перехода. Как потом историки доказали – никаких немецких подводных лодок в том районе не было, а была американская субмарина.
На пути самого длительного перехода из Кубы в Канаду мы попали в ураган. В то время, конец 1942 года это был жесточайший ураган из всех ранее существующих ураганов, носящих женское имя. Он длился около двух недель. Эти огромные водяные горы обрушивались на лодку, затем поднимали ее на гребень. В такой момент оголялись гребные винты с воем раскручивая обороты дизелей. На гребне волны лодка вся дрожит и вибрирует, а затем волна бросает ее в огромную водяную яму, накрывая с головой верхнюю вахту. Мало того, в этот момент «порция» морской воды врывается в рубочный люк и через него в центральный отсек.
От этого резко падают обороты обоих дизелей, которые питаются воздухом через открытые переборки 4 и 5 отсеков, ибо воздушные шахты в это время находятся в воде.
Высота волны достигала более 45 метров. Жидкость дифферентометра давно уже выплеснулась, а кренометр с силой ударялся в ограничители, стоящие на 40 градусов обеих бортов. Мы попали в самый центр этого сильнейшего урагана. Все незакрепленные вещи катались по палубе. Большая часть отдыхающих после вахты моряков перекатывались с боку на бок или вываливались с коек. Пройти по отсеку было очень сложно и трудно, т.к. удары волн по корпусу были непредсказуемы. Особенно было тяжело в кормовых отсеках и в седьмом. Седьмой отсек бросало по кругу или швыряло в стороны. Свободные от вахты отказались от коек и располагались на отдых по всему настилу палубы.
В этом урагане погибло много кораблей. Но наши лодки выдержали. В этом урагане мы потеряли связь с С-56, которая шла нам в кильватер. Но, слава богу, при подходе к Галифаксу, когда ураган стал утихать, нашли друг друга.
Сойдя на берег в Галифаксе, мы двое суток не могли ровно ходить по земле, а все в раскачку, как пьяные.
Мы стали на ремонт, т.к. ураган нанес много повреждений, в особенности на линии валов.
Здесь к Рождеству канадцы подарили нам подарки. Небольшие синие мешки, в которых были принадлежности туалета, бритвы, толстые пуховые свитера, теплое шерстяное белье, охотничий нож-финяк с красивой ручкой, разная необходимая моряку мелочь и обязательно святое евангелие на английском языке.
Рождество… мы его тогда не признавали и не справляли. А канадцы!.. Не зная как убить время между вахтами мы с Федей Гаврюшиным ходили по ихней военной базе беспрепятственно, встречая очень охмелевших канадских моряков и охранников. Некоторые приветствовали нас «О! Рашен. Вэри Гуд…» В особенности чехи, которых очень много среди канадских военных моряков. Так двое из чехов пригласили нас в ихнюю подводную лодку и устроили, внутри ее, нам изрядное застолье. Через два часа в обнимку, распевая «Катюшу», мы шли к своей родной С-51. Все-таки нам хватило трезвости недалеко от лодки распрощаться с приятелями, показать им, что на нашу лодку нельзя, к их великому удивлению и огорчению. Теперь была проблема ровно, по струночке пройти на мостик и в центральный пост.
После Галифакса мы распрощались со своими напарниками Л-15 и С-56. Они отправились в Англию на ремонт, а наша С-51 продолжала путь в Исландию и далее в Мурманск. С-54 и С-55 ушли в море еще раньше.
В это время у берегов Норвегии немцами был разгромлен военный караван PQ-17, составлявший сотни кораблей с военным грузом для Советского Союза (Пикуль. – Трагедия PQ-17).
Уцелевшие корабли добивались немецкими крейсерами «Шарнхорст», «Тирпиц» в сопровождении своих эскадр и подводных лодок.
Нам было поручено снять военных зимовщиков-связистов на островах в Ледовитом океане и если повстречаем, то оказать помощь отбившимся от разгрома транспортам. Нам для этого понадобилось несколько суток. Но, к сожалению, все зимовки были разбиты и уничтожены немецкими крейсерами. Теперь, одна, без охраны, в штормующем море, среди множества вражеских военных кораблей и подводных лодок – пробиралась – спешила С-51 среди норвежских морей – скорее на фронт!
25 января 1942 г. мы прибыли в г. полярное, что под Мурманском и после длительного ремонта вышли в первый боевой поход в мае 1943 г.
Торпедная атака, что это такое? Торпеда – это самодвижущийся снаряд длиною до 8 метров и диаметром 0,8 метра, начиненный взрывчаткой около тонны. Они заряжаются в торпедные аппараты и выстреливаются сжатым воздухом.
Во время торпедной атаки все члены экипажа находятся в напряженном состоянии, выполняя свои обязанности. Лишь командир, управляя лодкой, связан с внешним миром через перископ и расчеты. Во время выхода торпед из аппарата всех охватывает волнение. И вслед вою удаляющихся торпед мысленно хочется помочь им поразить вражеские корабли. Все слушают, слушают, иногда приложив уши к корпусу – так слышнее.
И вот он, едва слышный протяженный гул с придыхом, характерный для взрыва торпеды. Потом второй, третий. Четвертая торпеда не попала. Или корабль успел от нее отвернуть. Но это уже победа. 3 корабля немцев ушли на дно.
А в это время в лодке происходит стремительная, четкая работа. Надо успеть уйти на глубину и в сторону как можно дальше если тебе дорога жизнь. Первые глубинные бомбы обрушиваются на лодку сразу же после взрыва первой торпеды. Быстроходные эсминцы и другие корабли охранения стремятся успеть протаранить, окружить кольцом и забросать бомбами и снарядами.
Разрыв глубинки звучит как мощный лающий лязг железа об железо.Звучит этот лязг, то приближаясь, то удаляясь, то внизу под тобой, и справа и слева. И опять над головой.
Слышно как шумят винты проносящегося над нами эсминца. Это шум с каким-то чавканьем и жужжанием. И слышно как булькнули у него за кормой сброшенные серии глубинных бомб. В душе ожидание того мгновения обреченности и бессилия, если одна из этих бочек разворотит корпус лодки.
И снова железный ляг под ухом. Один, два, сразу несколько и вместе и порознь. И вот удар по корпусу. Еще и еще.
В самой лодке тишина. Все показывают вид, что ничего особенного не происходит. Нельзя громко разговаривать. Не дай бог что-либо передвинуть по палубе. Акустики кораблей засекут этот небольшой шум.
Только главные моторы слегка поют песню, да шуршат горизонтальные рули. Считать количество сброшенных на лодку бомб – пустое занятие. На второй сотне обычно сбиваешься со счета. Эта бомбежка тоже длится часами. Даже сутками. До тех пор, пока у «них» не кончатся снаряды или «они» убедятся что лодка оторвалась от преследования.
В этот первый боевой поход нам удалось потопить еще один корабль противника. Всего 4. Два грузовых, эсминец и сторожевик.
Впервые за войну в бригаде подводных лодок прозвучало сразу 4 залпа из носовой пушки. И по традиции за каждый потопленный корабль команде полагается жареный поросенок.